Альма-матерь и ее альма-дети

Юбилеи главного отечественного вуза отмечают каждый раз на всех континентах: выпускники Московского университета живут и трудятся во множестве стран. Не такой древний, как Оксфорд или Сорбонна, МГУ тем не менее смог стать мировым «брендом» — вот уже несколько веков он играет огромную роль в судьбе России, олицетворяет ее державно-просветительскую мощь, поддерживает высокую репутацию государства в области наук, в сфере образовательного и культурного развития.

В Москве получилось

«Альма-матерь, альма-матерь, гений чистой красоты, я во всяком альма-брате узнаю твои черты», — так в конце 1970-х воспели свой Универ выпускники географического факультета Алексей Иващенко и Георгий Васильев (бард-дуэт «Иваси»). Действительно, МГУ и спустя 265 лет после создания продолжает сохранять свой особый, накрепко связывающий с великим основателем дух.

Императорский московский университет (ИМУ) был образован после неудачной попытки, предпринятой в Северной столице. В 1724 году Петр I хотел учредить при Петербургской академии наук высшее учебное заведение и гимназию, но из этого тогда ничего не вышло. Через три десятка лет Михайло Ломоносов предложил осуществить схожий план в Первопрестольной, а свои рекомендации сформулировал в письме к просвещенному царедворцу Ивану Шувалову. Ознакомившись с проектом, государыня Елизавета Петровна подписала 12 января 1755-го, в День св. мученицы Татианы, указ об основании Московского университета с тремя факультетами: философским, медицинским и юридическим. Торжественная церемония открытия занятий состоялась в день годовщины коронации императрицы — 26 апреля того же года.

В посвященном ей стихотворении Ломоносов в духе своей эпохи возглашал:

Богиня, дщерь божеств, науки основавших
И приращенье их тебе в наследство давших,
Ты шествуешь по их божественным стопам,
Распростираючи щедроты светлость нам.

Того, кто организовал жизнь университета и управлял им как своей любимой вотчиной, ученый и поэт называл в стихах «любезный мой Шувалов».

Парадокс архитектуры

В наши дни мало кто помнит, что первое здание ИМУ — МГУ располагалось не на Воробьевых горах и даже не на Моховой, а на углу Никольской улицы и Красной площади, в доме у Воскресенских ворот, в роскошном особнячке с башней, который строился для Бурмистерской палаты (ратуши), в царствование Петра здесь же расположилась Главная аптека города — этакое НИИ со своими лабораториями и научными сотрудниками. (Поблизости располагалась Славяно-греко-латинская академия — ее в числе многих образованных людей того периода окончил и Ломоносов.)

В два десятка «полат» ухитрились вместить весь университетский функционал: химлабораторию, «физическую камеру», анатомический театр, кабинет минералогии, библиотеку, большую и малую аудитории. Над Воскресенскими воротами работала типография, там же продавались отпечатанные книги.

Университету очень скоро стало тесно в этих старых, на глазах ветшавших стенах, и в том же 1755-м для нужд учебного заведения приобрели бывшую усадьбу князя Петра Репнина на углу Моховой и Никитской.

До конца XVIII столетия университетский городок все возрастал, вбирая в себя новые приобретения в виде близлежащих барских домов, а также владения двух храмов — Дионисия Ареопагита и Леонтия Ростовского. Наконец, Матвей Казаков в 1793 году включил все эти постройки в свой великолепный университетский комплекс. После пожара 1812 года Доменико Жилярди его воссоздал.

В 1833-м ИМУ прирос Аудиторным корпусом на Моховой, перестроенным архитектором Евграфом Тюриным из усадьбы Пашковых (ныне здесь журфак МГУ).

Примечательно, что большое перемещение на горы, в то время еще загородные, впервые было задумано в XVIII веке. В 1775 году Конференция профессоров подала в Сенат записку «О недостатках и нуждах Московского университета». Ученые полагали, что имеет смысл — по примеру Кембриджа или Гейдельберга — «построить дом вне города Москвы, однако поблизости оного, например, на Воробьевых горах».

Как известно, сей проект реализовался уже после войны, по воле «отца народов». Многократно возросшая потребность страны в специалистах привела к тому, что в 1948–1953 годах на Ленинских горах воздвигля самую большую из сталинских высоток. Главное здание («ГэЗэ» на эмгэушном сленге) стало на десятилетия новым домом для нескольких поколений «физиков». «Лирики» остались частично на Моховой (проспектом Маркса студенты ее, как правило, не называли), другие перебрались в просторные, но безликие здания первого и второго гуманитарных корпусов нового университетского комплекса — рядом с проспектом Вернадского. Такое разделение позже не раз подвергалось серьезной критике. Например, проректор МГУ, инженер-геолог Евгений Сергеев в 1970-е писал: «Мы допустили ошибку и невольно создали два университета, потеряв при этом преимущество, свойственное университетам вообще и, в частности, Московскому университету, — тесную взаимосвязь между разными науками».

Зато студенты-гуманитарии, периодически приезжавшие на Ленинские горы из «старого Универа», не переставали радоваться своему «приоритету». Хотя у Главного здания в глазах молодежи были свои несомненные достоинства, вокруг него витали мрачные легенды, к примеру, такая: деление ГэЗэ на зоны произошло потому, что его строили зэки, а их потом в этих стенах замуровали...

Студент при шпаге на боку

Парадоксальное сочетание просветительских принципов Запада с патриархальной атмосферой Москвы, ее фрондой по отношению к петровским порядкам, дало интересные результаты. Мысль об огромной ценности образования, о высоком, полученном не по праву рождения достоинстве ученого человека внедрялась в университетскую практику. В числе прочего — через ношение особой, предложенной Шуваловым студенческой униформы, темно-зеленого кафтана с малиновым воротником и гербастыми, посеребренными пуговицами. Неотъемлемой частью наряда стала дворянская шпага. «Снабдить благородством неблагородных и тем отворить вход к благополучию дарованиям природным», — так сформулировал данный принцип Ломоносов.

Конечно, сословные различия никуда не делись: выучившийся разночинец аристократом не становился, однако мог рассчитывать на хорошее место на госслужбе с дальней перспективой перехода в дворянское сословие. По принятому уставу в университете могли обучаться даже крестьяне, если им давал вольную помещик, внося за них плату. В XVIII веке именно разночинцы составляли большинство учащихся и даже профессуры ИМУ.

Совещательным органом для рассмотрения учебных дел служила профессорская конференция, а для всевозможных, в том числе хозяйственных, распоряжений учредили канцелярию во главе с директором. Впоследствии эти управляющие органы нередко вели между собой настоящие сражения за главенство.

При университете открылись две гимназии — дворянская и разночинская. Их ученики, в отличие от студентов, занимались по-разному и жили в отдельных пансионах. Казенная столовая тоже делилась на две половины, однако же «внесословными» были стол со сладостями для отличников и хлеб-вода для лодырей.

Демократические вольности европейских университетов (скажем, Лейденского, который служил идеалом Ломоносову) здесь не перенимали. Выбор профессоров, научных сотрудников и самих студентов стал прерогативой барина-покровителя Шувалова. И все же ИМУ получил особую юрисдикцию — неподсудность университетских людей «без ведома и позволения кураторов и директора». За серьезные проступки студентов судили профессора-юристы по назначению Конференции.

В кодекс поведения студиозусов были вписаны «истинное благочестие, неутомимое прилежание к наукам, поведение благородное». Строго возбранялись азартные игры, шумные сходки, пьянство, а также долги и продажа имущества. 

Европейские вольности, специфическая университетская фронда мало-помалу проникали в эту новую для России молодежную среду, отразившись во второй половине XIX века в целой серии студенческих бунтов.

Город знаний и забав

Кураторы стремились оградить вицмундирных питомцев Минервы от, как сказали бы в наши дни, «тлетворного влияния улицы». На территорию университетского квартала допускались лишь постоянные, проверенные разносчики пищи и галантерейного товара. При университете трудился многочисленный обслуживающий персонал: кухарки, прачки, сапожники, портные, столяры, официанты. Прикрепленные к ИМУ, жившие в Бутырской слободе типографские наборщики до начала ХIХ века не могли по своей воле перейти в другую типографию.

Зачастую здесь служили целыми семьями, трудились в «фамильных» прачечных, харчевнях, мастерских. Даже возникла идея завести собственную «деревню для стола» с крепостными, но кураторы не позволили.

При этом университет не мог быть полностью оторван от внешнего мира. На Святой неделе и на Масленицу устанавливались веревочные качели, прочие нехитрые приспособления для народных забав. Со временем день Святой Татианы стал шумно отмечать вместе со студентами весь город. Москвичи, включая охотнорядских купцов-бородачей, сперва с боязнью, а потом все смелее приходили подивиться на публичные демонстрации физических опытов, открытые диспуты, торжественные университетские празднества. Горожане покупали книжки типографии ИМУ, заглядывали в его библиотеку, посещали открытые экспозиции научных диковин, с радостью шли в университетский театр.

Типаж тогдашнего московского студента рисуется обычно так: здрав, бодр, остроумен в суждениях, само собой, патриотичен и нравом зело предобр, а если иногда излишне румян и весел, то исключительно по случаю праздничка. До образа мрачного философа раскольниковского типа или нигилиста-бомбиста в студенческой шинели, которого стоит одновременно жалеть и опасаться, было еще далеко.

Университет навсегда

В истории Московского университета много славных, странных и печальных страниц. Торжество просвещения и научного поиска чередуется с революционным брожением. От бурной издательской деятельности масонов Николая Новикова и Михаила Хераскова в университетской типографии тянутся неочевидные, но вполне вероятные нити к выпускнику ИМУ Александру Герцену, революционным кружкам Петра Заичневского, а далее — к народовольцам, эсерам, большевикам.

Вольный дух породил целую плеяду великих и просто выдающихся ученых, писателей, поэтов, драматургов, государственных мужей, даже музыкантов и художников, простое перечисление которых заняло бы десятки страниц. Московская профессура стояла у истоков создания ставшей позже университетом Казанской гимназии, Малого театра, Политехнического, Исторического, Зоологического и других московских музеев, а также Академии художеств в Петербурге.

Из той же среды вышли нигилисты-разрушители, самодовольные либеральные профессора с фигой в кармане, изрядно поспособствовавшие краху Российской империи.

Убедительной иллюстрацией этой стороны университетской медали может служить известная картина, изображающая профессора-астронома, большевика Павла Штернберга, который «по науке» руководил осенью 1917-го артобстрелом Кремля со Швивой горки... Такое тоже следует помнить — чтобы не повторилось.

Как бы то ни было, Московский университет был, есть и надолго останется любимой, славной, всеми уважаемой, а главное, созидательной альма-матер для многих поколений.

В общем, все будет как в песне Иващенко — Васильева: «И любая альма-дочерь, благодарная судьбе, сыновей своих пророчит в альма-внучеры тебе».

Фото на анонсе: Вячеслав Прокофьев/ТАСС