Сто лет вместе

Отношение наших соотечественников к Александру Солженицыну и при жизни, и после его смерти варьировалось в диапазоне от любви и восхищения до ненависти и презрения, причем порой у одних и тех же людей. Накал эмоций, не утихающий поныне, свидетельствует о масштабности сделанного: Солженицын оказался самым успешным политическим писателем в отечественной (если не в мировой) истории, его слово колебало геополитические пласты, меняло расклады международных отношений.

«Чтобы русский народ сохранился»

В своей невероятно интенсивной общественной деятельности он от первой и до последней минуты был движим главной заботой — защитой жизненных интересов русского народа. Когда в декабре 2003-го его спросили о самом большом личном желании, он без запинки ответил: «Чтобы русский народ, несмотря на все многомиллионные потери в ХХ веке, несмотря на нынешний катастрофический упадок... не пал бы духом, не пресекся в существовании на Земле — но сумел бы воспрять. Чтобы в мире сохранились русский язык и русская культура».

Центральной фразой, по сути, формулой его политической философии были слова: «сбережение народа». Нет большего греха, чем транжирить народную жизнь, народные силы на фантастические проекты и чужие интересы — будь то «европейское равновесие», «мировая революция» или «рыночные реформы». Именно поэтому Солженицын — вневременной оппонент всех тех, кто занимался растратой русского достояния.

Он критикует государей, бездумно расходовавших жизни солдат на такие цели, как сохранение Силезии для Австрии или отъем Шлезвига у Дании. «Тетушка Федосеевна до чужих милосерда, а дома не евши сидят», — гвоздит меткой русской пословицей это имперское прожектерство, не щадя ни коронованных «западников», лезших освобождать Польшу и устраивать германские дела, ни «панславистов», полагавших, что Балканы стоят того, чтобы быть усеянными костьми российских гренадер.

Тот же упрек выдвигает и советской власти: национальные силы и народное добро пустила по ветру, на чуждые цели, конструирование государства, где основной гнет наложен на «великорусского держиморду», за счет которого развиваются полусуверенные, объявленные республиками окраины. Красный террор, коллективизация, репрессии, гонения на церковь, ликвидация неперспективных деревень — все это для Солженицына лишь симптомы общей болезни, «утопии у власти». Взлелеянную идеями французского Просвещения химеру питали русским хлебом и русской кровью.

«Протрезвившись», по собственным словам, до «Письма вождям Советского Союза», он в 1973-м предлагает членам Политбюро перезаключение контракта с народом — на почве национального единства: «Преимущественно озабочен я судьбой именно русского и украинского народов... это письмо я пишу в предположении, что такой же преимущественной заботе подчинены и вы, что вы не чужды своему происхождению, отцам, дедам, прадедам и родным просторам, что вы — не безнациональны».

Указывая на обострившуюся угрозу со стороны КНР, автор письма рекомендует развитие по тому образцу, что называется ныне «китайским путем»: сохранить советскую власть как авторитарную государственную систему, избавившись от пут коммунистической идеологии; выйти из холодной войны и отказаться от экспорта революции за счет наших ресурсов («перестать выбегать на улицу на всякую драку»); прекратить истощение русской земли поборами в пользу африканских коммунистов и снять с нее колхозное бремя; сосредоточить развитие страны на собственных неосвоенных просторах, на русском Северо-Востоке («Наш океан — Ледовитый, а не Индийский»). Вот тогда, по мысли Солженицына, России, скорее всего, не грозит оказаться вовлеченной в водоворот всеобщей катастрофы Запада.

Оставьте коммунизм Китаю, станьте подлинной национальной властью, заботящейся о собственных, русских, интересах, игнорируйте болтунов, требующих немедленно учредить у нас демократию, — призывает он вождей. — «Россия много веков просуществовала под авторитарной властью нескольких форм и сохраняла себя и свое здоровье, и не испытала таких самоуничтожений, как в XX веке, и миллионы наших крестьянских предков за десять веков, умирая, не считали, что прожили слишком невыносимую жизнь».

Ирония общемировой судьбы состоит в том, что солженицынским путем пошел как раз Китай, а мы рухнули в ту самую разрушительную «демократию», против которой писатель предостерегал, из огня скакнули в полымя.

Любопытно, что если в общем и целом призыв Солженицына услышан не был, то в частностях национальное развитие тогда пошло у нас в указанном им направлении. В сентябре 1973-го письмо отправлено, в феврале 1974-го автор выдворен из СССР, в марте 1974-го выходит постановление ЦК КПСС и Совмина СССР, посвященное Нечерноземью, и Россия как таковая впервые в советской истории оказывается в центре советской государственной политики. Прекращается ликвидация неперспективных деревень, на развитие исконно русского региона начинают выделяться немалые средства. В апреле 1974-го БАМ объявляется всесоюзной стройкой. Заметим, что эта магистраль прямо упомянута Солженицыным в цитате из речи Петра Столыпина: «И по поводу Амурской железной дороги: «Если мы будем продолжать спать летаргическим сном, то этот край будет пропитан чужими соками».

Между двух жерновов

Выброшенный на Запад, он скоро обнаруживает, что оказался «между двух жерновов». Никто не рвется освобождать русских от коммунизма, зато все хотят растоптать Россию как таковую: и американские генералы, предлагающие прицельно бомбить центральные области СССР, и заокеанские сенаторы, принявшие закон «о порабощенных нациях», в котором наша страна объявляется оккупантом по отношению к мифическим республикам (с названиями «Казакия», «Идель»), и эмигранты-образованцы третьей волны, нашептывающие Западу об угрозе русского национального возрождения.

«Зубы русоненавистников уже сейчас рвут русское имя. А что же будет потом, когда в слабости и немощи мы будем вылезать из-под развалин осатанелой большевицкой империи? Ведь нам не дадут и приподняться... Постепенно с годами выяснился истинный смысл моего нового положения и моя новая задача. Эта задача: отстояние неискаженной русской истории и путей русского будущего... Распалил я бой на главном фронте — а за спиной открылся какой-то новый? Сумасшедшая трудность позиции: нельзя стать союзником коммунистов, палачей нашей страны, но и нельзя стать союзником врагов нашей страны. И все время без опоры на свою территорию. Свет велик, а деться некуда. Два жорна». («Угодило зернышко промеж двух жерновов» — так называется вторая книга его мемуаров, которая настолько взрывоопасна, что до сих пор ни разу не вышла отдельным изданием.)

Солженицын начинает настоящую войну против русофобии, распространенной в среде западных политологов и в кругах образованцев. Особенно достается от него Ричарду Пайпсу, автору клеветнической концепции «России при старом режиме». «Русский народ живет на земле уже 1100 лет, — подчеркивает Александр Исаевич, — дольше многих из своих нетерпеливых учителей. И за эти 1100 лет в нем создались и накопились некие свои традиционные общественные понятия, которые не надо спешить осмеивать со стороны».

Одно из важнейших для него дел — возвращение к нормальному пониманию нашей истории, отказ от представления ее чредой ужасающих катастроф и провалов. У Солженицына мы находим редкую для отечественных мыслителей ХХ века историософию национального успеха. Он требует не сводить летопись России к немногим ее темным страницам и не объявлять эти вехи «типовыми»: «Искусственно упущены вековые периоды, широкие пространства и многие формы яркой общественной самодеятельности нашего народа — Киевская Русь, суздальское православие, напряженная религиозная жизнь в лесном океане, века кипучего новгородского и псковского народоправства, стихийная народная инициатива и устояние в начале XVII века, рассудительные Земские Соборы, вольное крестьянство обширного Севера, вольное казачество на десятке южных и сибирских рек, поразительное по самостоятельности старообрядчество, наконец, крестьянская община».

Упоминание старообрядчества не случайно. Одна из забот писателя в изгнании — примирение и воссоединение всех частей Русской церкви — на Родине и за рубежом. Он сурово критикует тот факт, что ради новых обрядов когда-то положили на плаху верную отеческим преданиям часть народа. Но и Русскую зарубежную церковь предостерегает от высокомерия, «ошибки дальнего зрения: считать эту многомиллионную нашу Церковь «падшей», а ей противопоставлять некую «катакомбную»... Нынешняя Церковь в нашей стране — плененная, угнетенная, придавленная, но отнюдь не падшая! Она восстала на духовных силах, которыми, как видим, Господь не обделил наш народ», — этот, по сути, завет Солженицына сыграл огромную роль в преодолении разрыва между РПЦ и РПЦЗ, был заметным вкладом в дело борьбы за русское единство.

Его миссия, как он считал, не исчерпывалась духовной мобилизацией.

Иностранцы поневоле

В 1991 году посреди всеобщей нездоровой эйфории от распада СССР Александр Исаевич ставит вопрос о недопустимости признания административных советских границ межгосударственными.

«Россия сохраняет право на пересмотр границ с некоторыми из отделяющихся республик. Это особенно остро — с границами Украины и Казахстана, которые произвольно нарезали большевики. Обширный Юг нынешней УССР (Новороссия) и многие места Левобережья никогда не относились к исторической Украине, уж не говоря о дикой прихоти Хрущева с Крымом... Я с тем и спешу, чтобы просить Вас: защитить интересы тех многих миллионов, кто вовсе не желает от нас отделяться», — пишет он Борису Ельцину 30 августа 1991-го.

Напоминает о том, что референдум о независимости Украины нужно проводить не всей республикой, а по областям, указывает на бездумную отдачу наших земель Эстонии, призывает не допустить новых растрат русского достояния. Писатель первым и гораздо громче остальных начинает говорить о судьбах 25 миллионов русских, отсеченных от своей страны новыми границами или превратившихся в обобранных до нитки беженцев: «В 24 часа наши соотечественники оказались «за границей» (в кавычках) «иностранцами» (в кавычках), многие в тех местах, где жили отцы их и деды, — а теперь они притесняемые, а теперь они изгоняемые. А мы? Я брал цифры и видел, как мало мы отпускаем на помощь нашим соотечественникам. Говорят, нет денег. У государства, допускающего разворовку национального имущества, не способного взять деньги с грабителей, нет денег».

И рядом с картиной обвала России по периметру границ — угроза парада суверенитетов: «В автономиях (со своими президентами, конституциями, флагами, гимнами) — «титульные» народы почти всюду составляют меньшинство, иногда резкое меньшинство — между тем определяют собой аппарат и идеологию управления. Равенство грубо нарушено — языковыми и служебными преимуществами «титульной» нации. Все это — кричаще несправедливо. И должно безотлагательно быть исправлено. В автономиях нельзя признать за «титульной нацией», даже если она не в меньшинстве, фактического права управлять всем населением территории от себя, а не в составе общегосударственного управления и по общегосударственным законам».

Не меньше внимания в тот период, в конце 1990-х, уделяется экономике, раздается гулкий протест против разграбления, именуемого «реформами»: «Ну кто может свою мать лечить шоковой терапией?» Власти его, разумеется, не слышат. Выступления писателя по телевидению прекращаются. От него пытаются откупиться орденом Андрея Первозванного. «От верховной власти, доведшей Россию до нынешнего гибельного состояния, я принять награду не могу»...

И по имени, и по сущности

Высшим признанием для него служит то, что спустя десятилетие после кончины Александра Солженицына стало очевидно: главное дело всей его жизни побеждает и в России, и за ее пределами: сбережение народа стало частью государственной идеологии, Крым с Севастополем возвращен, о необходимости сохранения русскости представителями Русского мира говорится со все большей настойчивостью. Конкретизируется и постановка вопроса о внутреннем национальном равноправии в России, о недопущении сепаратизма.

Нашу внешнеполитическую идеологию стали определять цивилизационный подход и антиглобализм, контуры которого были намечены писателем в «Гарвардской речи» и с тех пор неоднократно уточнялись, пока не отразились в речи другого человека — «Мюнхенской». Покуда Запад съезжал на рельсы «культурного марксизма», вплоть до строительства своего рода ЛГБТ-лага (как и предсказывал еще в начале 1980-х писатель), Россия стала сдвигаться в другую, традиционалистскую сторону глобальной оси — тоже во многом под влиянием Солженицына, его нравственных и политических уроков. Сегодня Москва на глазах превращается в мировой оплот христианского консерватизма. Именно здесь формируется центр защиты образа человека в его традиционном понимании.

Россия все больше ориентируется на внутреннее освоение, самоустроение, не приемлет новой, противоестественной «нормальности», осуществляет — есть надежда — проект, когда-то воспринимавшийся как солженицынская политическая утопия. Впрочем, утопистом он никогда и не являлся, напротив, остро ощущая, что русская нация оказалась, по сути, без своего места в мире, Александр Исаевич всю жизнь положил на то, чтобы эту нишу нам вернуть — создать страну, которая была бы Россией и по имени, и по сущности.

Фото на анонсе: Валентин Кузьмин/Фотохроника ТАСС