Горный мастер

Этот самобытный писатель, журналист, литературный исследователь заново открыл для нас Урал, познакомив с его уникальной историей, талантливыми людьми, удивительными сказаниями и легендами. Главное произведение Павла Бажова, написанное великолепным языком, завораживает как юных романтиков, так и умудренных жизнью рационалистов.

Короб да Клюква

Фамилия автора сказов произошла от слова «бажить», что значит «ворожить», «колдовать». В детстве он получил прозвище Колдунков — видимо, оттого, что любил мечтать, воображать чудесные превращения.

«Отец по сословию считался крестьянином... но никогда сельским хозяйством не занимался, да и не мог заниматься, так как в Сысертском заводском округе вовсе не было тогда пахотных земельных наделов. Работал... в пудлингово-сварочных цехах в Сысерти, Северском, Верх-Сысертском и Полевском заводах. К концу своей жизни был служащим, «рухлядным припасным» (это примерно соответствует цеховому завхозу или инструментальщику), — писал Бажов в автобиографии. — Мать, кроме домашнего хозяйства, занималась рукодельными работами «на заказчика». Навыки этого труда получила в оставшейся еще от крепостничества «барской рукодельне», куда была принята в детстве, как сирота».

В дом Бажевых (так изначально писалась их фамилия) частенько заглядывали словоохотливые соседи с поистине гоголевскими фамилиями — Иван Короб и Алексей Клюква. Павел Бажов вспоминал еще одного человека, Василия Хмелинина, — ребенком будущий литератор часто бывал в его сторожке-«караулке» на Думной горе и, затаив дыхание, слушал рассказы о старой жизни. Хмелинин — прототип деда Слышко из «Малахитовой шкатулки». Эти знакомцы указали Павлуше тропинку в волнующе-притягательный мир уральских легенд. Спустя много лет он сделает вывод: «Тоже ведь сказы не зря придуманы. Иные — в покор, иные в наученье, а есть и такие, что вместо фонарика впереди».

Ничего лишнего

В земской школе Павел был лучшим учеником. Рос сметливым, любознательным, рано приохотился к чтению. По совету знакомого ветеринарного врача пошел в Екатеринбургское духовное училище — там плата за обучение была ниже, чем в гимназии. Затем поступил в Пермскую духовную семинарию. А еще позднее преподавал в женском епархиальном училище.

«Обычно летние вакации (каникулы. — «Свой») посвящал разъездам по уральским заводам, где собирал фольклорный материал, интересовавший меня с детства, — это тоже строки из автобиографии. — Ставил перед собой задачу сбора побасок-афоризмов, связанных с определенной географической точкой».

Тогда же он встретил и полюбил Валю Иваницкую. Ему было 32, ей — 19. Обвенчались они в деревенской церкви, в Екатеринбурге, на Архиерейской улице выстроили дом. Бревенчатая избушка с высоким крыльцом стоит в окружении огромных типовых многоэтажек и поныне, там сейчас Дом-музей. Подле — сад с липами, березами, яблонями, сиренью, посаженными и выращенными писателем. Тут же — стол, за который когда-то усаживались хозяева и гости, пили чай и вкушали испеченные Валентиной Александровной пироги...

Обычно спокойный внешне, раздумчивый, Павел Петрович знал цену слову. Выспренности, нарочитой кудреватости не любил. Однако понимал, как никто другой: в народных говорах матушки-России нет ничего лишнего. Бажовские стилизации естественны, красивы настоящей, природной красотой: «У нас за прудом одна логотинка с давних годов на славе. Веселое такое местечко. Ложок широконький. Весной тут маленько мокреть держится, зато трава кудреватее растет и цветков большая сила. Кругом, понятно, лес всякой породы. Поглядеть любо. И приставать с пруда к той логотинке сподручно: берег не крутой и не пологий, а в самый, сказать, раз — будто нароком улажено, а дно — песок с рябчиком».

Подчиняясь сердцу

Мудрость и спокойствие он обрел уже в зрелом возрасте. А пока был молодым, крайностей не чурался. Побывал и в эсеровской партии, и в рядах большевиков, и среди деятелей красного подполья.

Представление о том, что испытали в те годы его друзья и знакомые, дает повесть Бажова «За советскую правду». «Здесь нет выдумки, — уверял автор в предисловии. — Иногда даже не изменены названия мест и действующих лиц. Оставшиеся в живых могут узнать себя». Примерный автопортрет — в образе подпольщика Кирибаева.

Свою первую книгу «Уральские были» он, тогда еще журналист, выпустил в 1924 году. В ней рассказал о дореволюционной жизни рабочих Сысертских заводов. Взялся писать вторую, о строительстве Краснокамского бумажного комбината, но не завершил — персонажи попали во «враги народа». С третьей рукописью вышла похожая незадача. Бажову поручили подготовить к печати документальную повесть «Формирование на ходу», историю 254-го Камышловского полка 29-й дивизии — рассказы о людях, вместе с которыми он боролся за советскую власть. Трудился усердно, с настроением, потом ждал публикации. И — едва не угодил как кур во щи: некоторые из вчерашних героев были объявлены троцкистами, книгу сочли антисоветской и контрреволюционной, а автора уволили с работы и лишили партбилета. В 1930-е годы из рядов ВКП(б) его исключали дважды, затем восстанавливали.

В какой-то момент он вдруг понял, что гадание на политической гуще, попытки вычислить, кто друг, кто враг, а кто и эдак и так — занятие слишком хлопотное, заведомо неблагодарное, и решил впредь текстами на тему истории революции себя не обременять. Благо от природы Павел Бажов был художником тонким, вглядываться в окружающий, не подчиненный партийной дисциплине мир, рассказывать с любовью-нежностью о красоте родных мест и их исконных обитателях нравилось ему куда больше.

Будучи отстраненным от журналистских дел, взялся, наконец, за сочинение сказов. «Малахитовая шкатулка» вышла в год его шестидесятилетия. В своих мемуарах писатель Виктор Стариков поведал об одной из бесед с уральским сказителем: «Не всякий свою тропку в жизни сразу находит, — медленно заговорил Павел Петрович своим глуховатым голосом. — Вот и я тому пример... А сказы, да... — Он помолчал. — Выдалась такая невеселая полоса, что я оказался не у дел. Ну и взялся давние задумки обрабатывать. Так и получилась эта книжка. Как говорится, велению сердца подчинился. Правду говорят — нет худа без добра. И, признаюсь вам, начал я сказы писать как бы для того, чтобы боль свою потушить... Думал: никому это не нужно, сам себе сказки рассказываю, все равно без своей работы жить не могу. А что сказы интерес вызвали, это меня самого удивило. Я, признаться, и не надеялся, что их опубликуют. Думал, может, пойдут они в народе вроде побасенок, а кто их сочинил, важно ли? И так ладно».

Нет лучше Урала

Когда сказы были опубликованы, среди читателей возник спор: все это Бажов выдумал или прежде собрал материал, а затем литературно обработал? Правы оказались и те, и другие: произведения устного народного творчества писатель не только сохранил для потомков, но и дополнил-приумножил, благословив на долгую жизнь Хозяйку Медной горы и Танюшку, Данилку Недокормыша и малахитовых дел мастера Прокопьича, бабку Синюшку и многих других.

Сказы пользовались успехом у читателей не только в мирные годы, но и во время Великой Отечественной. Бойцы в письмах с фронта убеждали Павла Петровича, что его сочинения им необходимы. «Ваша книга о народной мудрости и ненависти к врагу учит нас любить нашу Родину, гордиться вековой славой уральцев, беречь нашу Отчизну от посягательств врага», — признавались танкисты. Уральцы — защитники Сталинграда тоже слали пламенный привет и выражали пожелание: «Мы хотим, чтобы вы были нашим почетным гвардейцем, шагающим с нами вперед, к окончательному разгрому врага».

Бажов старался ответить на каждое послание. При этом волновался, тщательно подбирал слова. Вот строки из его письма в действующую армию: «Мы ни на минуту не забываем о том, что вы там, на фронте, отстаиваете то самое великое и дорогое, без чего никому из нас нет жизни... Поэтому каждый из нас старается помочь вам, защитникам человеческих прав, культуры и радости жизни. Пусть цветет наша родина не только своими чудесными недрами, но и вами, героями-победителями», и подписывался: «Ваш старый уральский сказочник».

Он очень трепетно относился ко всему уральскому — горам, лесам, рекам. Природа у него не столько даже отражена, сколько, по выражению близко знавшей его поэтессы Людмилы Татьяничевой, волшебно преломлена. Деревья, камни, животные, птицы были в его вселенной сложными мирами, познать которые Павел Петрович стремился всю жизнь. Сказитель умел слушать таежные голоса, легко находил общий язык с братьями нашими меньшими.

Ему, лауреату Сталинской премии, орденоносцу, не раз предлагали  переселиться хоть в Москву, хоть в Ленинград — куда угодно. Но Бажов неизменно отказывался: «Нет лучше Урала!» 

Однажды изрек: «Работа у меня ювелирная» — и это очень верное определение, его шлифовка текстов требовала особой тонкости, филигранного мастерства и вдобавок колоссальной энергии. Народная мудрость органично переплетается с причудливостью слога: «На словах-то вовсе легко, а попробуй на деле — не то запоешь! До первого разводья доплыл, тут тебе и спотычка. Столбов не поставлено и на воде не написано: то ли тут протока, то ли старица подошла, то ли другая река выпала. Вот и гадай — направо плыть али налево правиться? У куличков береговых небось не спросишь и по солнышку не смекнешь, потому — у всякой реки свои петли да загибы и никак их не угадаешь».

Кладовая таланта

Павел Бажов считал, что память писателя — главная кладовая литературного таланта. Его собственное хранилище было переполнено событиями, именами, датами, некими фрагментами, обрывками, которые до поры до времени вроде и ни к чему не приладишь, а в нужный час они окажутся к месту. Памятливый Павел Петрович тем не менее постоянно боялся забыть что-то важное, пригодное для работы, а потому использовал диковинные предметы. Его земляк и коллега Евгений Пермяк как-то заметил на столе у Бажова «окрашенную бабку-панок, или биток, как называют уральский панок игроки в бабки Средней России». Поинтересовавшись назначением игрушки, получил ответ: «Для упрека. Тысячу лет собираюсь пересказать одну детскую историю и все откладываю. А панок каждый день упрекает меня в этом».

Вскоре Пермяк выяснил, что и другие вещицы-памятки бережно хранятся в кабинете Бажова, составляя своеобразную копилку замыслов и подсказок. Павел Петрович любил привозить из поездок различные безделушки, такие, например, как стальная капля — «остывшие брызги» из мартеновского цеха.

Его внешность описывали многие, а один из самых колоритных портретов оставил Лев Кассиль: «Небольшой и, несмотря на преклонный уже возраст, прямой. Несколько приземистый, прочно стоящий на своей уральской, воспетой им земле и даже, как мне всегда казалось, словно бы глубоко вросший в нее, бородатый, с ясно и глубоко светившимся взором из-под дремучих бровей. Он сам будто вышел из своей знаменитой книги, из недр легендарной горы».

Выражался Бажов изящно, речь походила иногда на его же литературное изложение — те же блестки народных говоров-диалектов. Изъяснялся негромко, то серьезно, то улыбаясь из-под усов, будто радуясь находке — метафоре, неожиданному для собеседников обороту.

Никого не ругал и никому не завидовал. Жил скромно, хотя вполне мог на широкую ногу. Творил, стоя за конторкой, буквы выводил обычной ручкой, макая ее в чернила. Долго и упорно не хотел переходить на пишущую машинку. Говорил, что она «отпугивала своим стуком вдохновение»: «Вы только представьте Александра Сергеевича, печатающего на машинке «Я помню чудное мгновенье...» или «Не пой, красавица, при мне...» Представьте, и вы увидите, как это несуразно. Оскорбительно для рукописи, для строк без почерка».

Но в конце концов уговорили, и старик стал использовать обычный для людей его профессии механизм. Вроде привык. Хотя, как свидетельствовал Пермяк, при этом ворчал: «Шрифтик, действительно, хорош, но... есть в нем что-то от банковской щеголеватости. Знаете? Чистенько, гладенько, все размеренно, а не веселит, бухгалтерию напоминает. Никакой, можно сказать, ни лирики, ни романтики».

«Павел Петрович очень ценил в людях непосредственность и «детскость» восприятия жизни, — вспоминала Людмила Татьяничева, — раскованное умение удивляться и радоваться ее пусть даже самым скромным дарам. Мир может дать человеку ровно столько, сколько человек способен от него взять».

Характеристики, которые давал он коллегам, необычны, звонки, афористичны. «Крылышки у него хоть маленькие, да свои», — так сказал об одном поэте. А вот другая «объективка»: «Всем хорош парень, только с зайцем в голове». Однако и себя не особо жаловал, произнося с грустью: «Дали белке воз орехов, когда зубы съела». Это, вероятно, об упущенном времени, о драгоценных годах, растраченных на ненужные — прежде всего самому себе — тексты.

Он часто повторял: «На Урале родился, на Урале и умирать стану». И хотя сердце сказочника остановилось в Москве, последний приют, как и завещал, Павел Бажов обрел на малой родине. Похоронили на высоком холме, с которого видны уральские леса и перелески, горы и озерки, — что было по сердцу. Его уже не было на этом свете, а в старом бревенчатом доме по-прежнему пахло табаком, на столе лежала трубка Бажова, в машинке был заправлен лист с текстом, оборванным на полуслове...

Фото на анонсе: Михаил Озерский/Фотохроника ТАСС