Жил, сколь мог, для общего добра

C известного портрета кисти Владимира Боровиковского на нас глядит мудрый вельможа без страха и упрека, в красном мундире, при орденах. Он стар. Но в глазах — блестки иронии, а запас энергии больше, чем накопившаяся усталость.
Гаврила Державин, первый российский министр юстиции, совмещавший эту должность с обязанностями генерал-прокурора сената, в прошлом кабинет-секретарь Екатерины Великой, успевал и финансовым ведомством управлять, и с музами плодотворно сотрудничать.

Един есть Бог, един Державин!

Министр некогда придумал для себя эпитафию: «Здесь лежит Державин, который поддерживал правосудие, но, подавленный неправдою, пал, защищая законы».

С юности он слагал стихи, в которых откровенно рассказывал как о своих пристрастиях, так и о принципах. Чтил при этом старинный закон: любая биография начинается с родословной. Взывал к духу пращуров:

О, праотцев моих и родших прах священный!
Я не принес на гроб вам злата и сребра
И не размножил ваш собою род почтенный;
Винюсь: я жил, сколь мог, для общего добра.

Один из его легендарных предков, исправно служивших великим князьям Московским, Алексей Нарбеков носил торжественное прозвище Держава. Отсюда — громкая фамилия, которой поэт не только гордился («Един есть Бог, един Державин!»), но и полностью соответствовал.

Гавриил явился на свет хилым, недоношенным. По обычаям того времени младенца обложили теплым хлебным мякишем, «запекли». И тем самым спасли. Первые членораздельные звуки он издал, когда ему было полгода. В январе 1744-го малыш увидел в небе над Казанью комету и, к удивлению домашних, четко произнес: «Бог!» Это слово навсегда останется главным для него, и именно так названа его главная ода, настоящая жемчужина мировой духовной лирики:

О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах божества!

Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем: Бог.

Пожалуй, никто из наших стихотворцев не брал столь высокой ноты. И тем не менее путь до министерских регалий, как и до великих поэтических озарений, вовсе не был триумфальным. На склоне лет Державин признавал, что силы ему придавали три явления: «природа, нужда и враги».

Честные благородные родители, хотя и являлись потомками могущественного мурзы Багрима, не смогли передать сыну завидного наследства. Он получил хорошее образование, стал одним из первых учеников Казанской гимназии, потом поступил в лейб-гвардии Преображенский полк. Однако служба в гвардии оказалась не по карману: до монарших персон — рукой подать, все придворные интриги — как на ладони, а денег нет ни на экипаж, ни на приличный обед. От аристократической бедности — один шаг до отчаяния, но Державин верил в свою звезду.

Гвардейским подпоручиком поступил под начало генерала Александра Бибикова во время Пугачевского восстания. Крестьянская война охватила родные места — Поволжье, окрестности Казани... Там Державин не раз оказывался на волосок от гибели, пули пугачевцев нередко свистели над головой. Сражался, скитался по мятежным деревушкам и заимкам, потом от истощения долго болел. Но именно там написал оды, в которых просматриваются мотивы его будущих классических стихотворений. А еще, гоняясь за «маркизом Пугачевым», он познакомился с Суворовым, и великий полководец стал для него образцом мужества и благородного аскетизма: «Кто перед ратью будет, пылая, ездить на кляче, есть сухари?»

Державин долго ждал милостей фортуны, усердно служил и в Преображенском полку, и при генерал-прокуроре Александре Вяземском. Но к сорока без малого годам не снискал ни царских наград, ни поэтической славы, ни земных сокровищ. Даже его заслуги в борьбе с Пугачевым власть оценила скуповато.

Поправить финансовое положение поэт попытался за ломберным столом. В молодые годы играл азартно, с изрядным риском. Однажды попал в компанию плутов и едва не стал профессиональным шулером. После этого от баккары и макао зарекся, но преферансу и висту посвящал свободное время. Оставался, как правило, в выигрыше. И все же самым большим призом стала для него публикация оды «Фелица» в журнале «Собеседник любителей российского слова», который издавала Екатерина Дашкова, великая просветительница и подруга не менее великой императрицы.

Статус автора «Фелицы» за один день превратил безвестного столоначальника во властителя дум, осыпанного заслуженными милостями монархини.

Как летом вкусный лимонад

Он учился у предшественников и современников постарше, поэтов, служивших Просвещению и классицизму. Но их торжественные оды были слишком отточенными, чересчур симметричными и рациональными. До Державина пииты не смешивали торжественный штиль с приземленным, низким и — когда речь шла о государственных или философских материях — прибегали к высокопарному слогу. Гаврила Романович со стереотипами не считался. Он раскрепостил русскую поэтическую речь, снабдив ее новыми эмоциями. Даже императрицу воспевал без академизма, с прибаутками и шутливыми намеками. Это и подкупило государыню в «Фелице». Разговорный иронический тон Пушкин позаимствовал для «Евгения Онегина». Поэзия становилась полнокровной, человечной, необходимой всем, «как летом вкусный лимонад». Цитата, разумеется, из Державина, чье творчество сродни фламандской живописи — то же буйство красок, любование бытовыми подробностями, схожее жизнелюбие: пиво пенится в кружке, приятели играют в карты, пляшут румяные крестьянки. И все это зримо-осязаемо.

Екатерина нуждалась в непринужденном и остроумном собеседнике, у которого к тому же имелись такие доблести, как честный патриотический настрой и мужское обаяние. Россия крепла, главный слоган империи звучал до предела мощно — «Победа!», и Державин создал непревзойденный гимн екатерининской эпохи, в котором искренне, с восторгом призывал: «Веселися, храбрый Росс!»

Наконец, именно он подарил нам слово «Родина». В стихотворении «Арфа» промелькнуло:

Как весело внимать, когда с тобой она
Поет про Родину, Отечество драгое,
И возвещает мне, как там цветет весна,
Как время катится в Казани золотое!

Слово вошло в русскую речь как влитое. Мало кто сравнится с Державиным по точности крылатых выражений. Зачастую мы повторяем их, не вспоминая про автора: «Учиться никогда не поздно», «Где стол был яств, там гроб стоит», «Умеренность есть лучший пир», «Отечества и дым нам сладок и приятен» (да-да, герой Грибоедова цитирует Державина).

Вьючить бремя должностей

Под знаменем «богоподобной царевны» он стал первым поэтом, приблизился к престолу. Его честность не вызывала сомнений. Императрица поручала ему деликатные расследования, связанные с коррупцией и клеветой. Не гнушался обязанностей придворного стихотворца. До него литераторы славили правителей витиевато, велеречиво-таинственно. А Гаврила Романович, по обыкновению, не только воспевал, но и забавлял. Заставлял улыбнуться, а то и призадуматься. Умел «истину царям с улыбкой говорить».

Постепенно Державин превращался во влиятельного политика, не страшился идти наперекор конъюнктуре. Мог, по собственному выражению, «вьючить бремя должностей». Подчас тяготился службой, но преодолевал душевную смуту, не опускал рук. При Павле I не смирился с опалой Суворова. И открыто ликовал, когда император вернул полководца из ссылки, чтобы направить того в Италию — воевать против французских революционных армий.

«Дней Александровых прекрасное начало» Державина не восхищало. Новый царь увлекся республиканскими идеями, а его молодые друзья-советники, по мнению Гаврилы Романовича, плохо знали Россию. Он помнил пугачевщину, когда на «злонравие» помещиков и чиновников простой люд ответил кровавым мятежом. Стихотворца пугало, что «прогрессивные» аристократы мечтали не о службе, а о вольностях. Их устремления выглядели благородно, но за ними виделось опасное разрушение устоев. Дворянам за то и полагаются привилегии, что они защищают Отечество, служат Родине с оружием в руках. Сторонники безграничных свобод ополчились на «ретрограда». Все закончилось отставкой старого юстиц-министра. Государь отпустил его «на волю» со словами, которыми Державин в глубине уязвленной души гордился: «Ты слишком ревностно служишь».

К тому времени он выстроил дворец на Фонтанке — туда шли и материальные поощрения монархов, и жалованье, и деньги из деревень, и картежные выигрыши. Устроил там домашний театр и зал для заседаний «Беседы любителей русского слова». Правой рукой хозяина в этом благородном собрании стал адмирал Александр Шишков. Вместе они пытались возродить дух патриотизма накануне решающей битвы с Наполеоном. Державин говаривал: «Французить нам престать пора!» Стихийный почвенник, он понимал, что столкновение с Западом неизбежно. 

Поэма Званская

По меркам того времени он дожил до глубокой старости. В закатные годы сочинил несколько шедевров, в том числе поэму о сельской жизни «Евгению. Жизнь Званская». Это произведение Державин облек в форму послания к митрополиту Евгению Болховитинову, с которым сдружился в последние годы.

Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут;
Идет за трапезу гостей хозяйка с хором.
Я озреваю стол — и вижу разных блюд
Цветник, поставленный узором:

Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,
Что смоль, янтарь-икра, и с голубым пером
Там щука пестрая, — прекрасны!

Это колоритное описание незабываемо, у стихов есть не только настроение, но и запах, и вкус.

В юности гимназист Гавриил участвовал в археологических экспедициях на развалинах древнего Булгара, изучал сохранившиеся островки бывшей Золотой Орды. А под старость лет облюбовал берега Волхова — край, откуда во времена Рюриковы «есть пошла Русская земля». Обосновался в Новгородской губернии, в имении Званка. «Здесь царство комарье, / Царица в нем Дарья», — поддразнивал он свою хозяйственную супругу. Идиллию отставного поэта нарушил Бонапарт. Когда враг перешел Неман и полумиллионной армией навалился на русских чудо-богатырей, Державин встал в строй, не армейский, конечно, — возраст не тот. Писал стихи во славу защитников Отечества. А еще послал царю трактат с предложениями о том, как одолеть Наполеона не только на поле брани, но и на политическом фронте. Первые месяцы войны его, привыкшего воспевать виктории Суворова и Румянцева, привели в отчаяние. В кругу друзей — екатерининских стариков — он ругал политику «молодых друзей» императора, легкомысленных западников, которые, по его мнению, ослабили Россию.

Ближе к осени 1812-го Державин приветствовал назначение Кутузова главнокомандующим, а когда захватчики оставили Москву, молился о победе. И она пришла. Окончательная — весной 1814-го, с маршем русской армии по Парижу. Гаврила Романович даже собирался лично прибыть во Францию, дабы пировать с победителями. Но так и не решился на дальнюю дорогу. Удивительно, но за долгую жизнь ему не довелось выбраться за пределы Российской империи. Он был во всех смыслах неотделим от державы.

Бокал за здравие триумфаторов поднял в Петербурге. Ликовать не разучился и первым громогласно нарек императора Александра Благословенным:

Спесь мы Франции посбили,
Ей кудерки пообрили,
Убаюкана она!

Уж не будет беспокоить,
Штуки разные нам строить:
Дайте чашу нам вина!

Веселися, царь блаженный,
Александр Благословенный!
Русская земля сильна.

Военные песни в простецком духе в те дни удавались ему лучше, чем глубокомысленные оды.

Он еще успел благословить юного Пушкина на лицейском экзамене и плакал от радости, увидев, что национальная поэзия продолжается, что державинское слово оказалось подхвачено сильными голосами. Летом 1816-го захворал...

Осыпанный цветами гроб по Волхову на лодке бережно доставили в Хутынский монастырь. Там поэта и похоронили — в Богословском приделе собора Преображения Господня. Слуги обнаружили в его кабинете грифельную доску, на которой мелом были начертаны слова последней оды — «На тленность»:

Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.

А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.

Он успел написать только восемь первых строк. Получилось единственное в своем роде «упадническое» стихотворение Державина. В следующей строфе, будь она сочинена, автор непременно оспорил бы мрачный тезис, рассказал бы о бессмертии — и земном, и небесном. Однако не все безотрадно, если даже стихи, начертанные хрупким мелом, сохранились на века...

В 1943-м, после Сталинградской победы, Россия отмечала державинский юбилей. Казалось бы, какое дело стране победившего социализма до дворянина, щеголявшего в припудренном парике?

Но он снова оказался необходимым — как в суворовские времена, как в 1812 году. Фронтовые газеты цитировали: «А слава тех не умирает, кто за Отечество умрет».

Мы ищем национальную идею, придумываем формулу патриотизма. А Державин давно об этом рассказал. В его стихах — военная тайна той России, которую невозможно победить, которую вслед за ним мы называем Родиной.

Фото на анонсе: Максим Богодвид/РИА Новости