Человек и теплоход

Его первое опубликованное стихотворение появилось в мятежном 1917-м, в екатеринославской газете «Голос солдата». Автору тогда было 14 лет, и как Михаила Светлова Мишу Шейнкмана еще никто, разумеется, не знал. Псевдоним, который прославит на века, он возьмет себе позже — как только поймет, что литературными талантами природа его отнюдь не обделила. 17-летним добровольцем на исходе Гражданской вольется в ряды Красной армии и впоследствии напишет об этом немало энергичных строк, включая те, которые и теперь хорошо знакомы миллионам соотечественников: «Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». 17 июня со дня рождения замечательного поэта исполняется 115 лет.

Откуда у хлопца испанская грусть?

Легендарное произведение у многих читателей почти неизбежно ассоциируется с вооруженным противостоянием республиканцев и франкистов в Испании — при том, что «Гренада» была написана за десяток лет до тех событий. Тут впору вслед за автором задаться вопросом: «Откуда у хлопца испанская грусть?» С чего вдруг он умчался в далекую юго-западную провинцию Европы? И что это вообще — «обычное» для наших гениев-классиков предвидение грядущих событий или абсолютно случайная игра слов?

Михаил Светлов утверждал, что второй вариант гораздо ближе к истине: он как-то шел по Тверской мимо кинотеатра «Арс» и увидел вывеску «Гостиница «Гренада». Название приглянулось, «зацепило», и поэт решил с ходу написать одноименную серенаду. Однако создал в конечном итоге балладу, в которой отразилась владевшая умами идея мировой революции, неминуемой победы рабочих и крестьян над эксплуататорами: 

Мы мчались, мечтая
Постичь поскорей
Грамматику боя —
Язык батарей.

Владимир Маяковский читал «Гренаду» на поэтических вечерах. Несколько раз звонил Светлову, хвалил, подбадривал молодого стихотворца, давал ему профессиональные советы. Марина Цветаева просила Бориса Пастернака в письме: «Передай Светлову, что его «Гренада» — мой любимый, чуть не сказала мой лучший, стих за все эти годы. У Есенина ни одного такого не было. Этого, впрочем, не говори, пусть Есенину мирно спится».

Поначалу далеко не все восторгались стихом-песней. Автор долго и безуспешно носил текст по редакциям, пока не взялась напечатать «Комсомолка». Завотделом поэзии Иосиф Уткин на гонорар поскупился. Начислил по 40 копеек за строчку, хотя вначале обещал больше. Свою скаредность объяснил так: «Светлов может писать лучше».

Красный Гейне

К нему в то время прилепилось прозвище «красный Гейне». Он сам этому поспособствовал — в поэме «Ночные встречи» запросто обратившись к немецкому коллеге: «Милый Генрих, как я рад / Тебя, наконец, обнять. / Я тебя каждый день читал / Вот уже сколько лет». Оживший товарищ Гейне гулял по столице, внимательно смотрел по сторонам, слушал встречных. Причем оказался в курсе мельчайших подробностей советской жизни, знал творчество современных на тот момент рифмоплетов, удивлялся тому, что «вся печать бешеным лаем полна» и «который год в литературе тьма».

Сопоставление с Гейне нашего лирика раздражало. А тут еще главный редактор «Известий» Николай Бухарин подлил масла в огонь: «Конечно, Светлов очень хороший советский поэт, но можно ли его сравнивать с Гейне?.. Он, как и многие наши поэты, еще провинциален, широта его умственных горизонтов и высота мастерства не идут ни в какое сравнение с аналогичными свойствами творца «Книги песен».

Довольно ехидно отозвался на эту виртуальную русско-немецкую дружбу известный пародист Александр Архангельский:

Присядьте, прошу вас, на эту тахту,
Стихи и поэмы сейчас вам прочту!.. —

Гляжу я на гостя, — он бел, как стена,
И с ужасом шепчет: — Спасибо, не на... —

Да, Гейне воскликнул: — Товарищ Светлов!
Не надо, не надо, не надо стихов!

И тем не менее, держа курс в светлое счастливое завтра, он вполне удачно миновал все рифы и мели критики. Ругали его не сильно, скорее — журили. В газетных статьях, посвященных ему, не чувствовалось зловещей угрозы.

Рифма — дело десятое

В 1927-м было написано стихотворение «Живые герои», где есть строки про посмертную славу: 

Прохожий застынет
И спросит тепло: 
— Кто это умер, приятель? —
Герои ответят:
— Умер Светлов!
Он был настоящий писатель!

Собственное, как, впрочем, и чужое, творчество поэт считал необходимым ранжировать, говорил, что есть стихи-офицеры, бывают — генералы, встречаются даже маршалы. Маршальскими погонами красовалась «Гренада». «Каховка» и «Итальянец» дослужились до генеральских чинов. При этом их творец самокритично подчеркивал: но было много рядовых, необученных.

В те годы поэт фигурировал в списках неблагонадежных. Например, в рапорте сотрудника НКВД говорилось: «Светлов (Шейнкман) Михаил Аркадьевич, 1903 года рождения, исключен из ВЛКСМ как активный троцкист».

Однако в отличие от многих, попавших под каток репрессий, он уцелел. Почему? Возможно, потому, что «вовремя» начал крепко пить. Согласно легенде, «полезный» совет ему украдкой дал следователь, вызывавший на допрос: мол, пьяному все с рук сойдет, в том числе и неосторожно брошенные слова. Светлов как будто к этой рекомендации прислушался. Хотя, увы, не бросил пить и после того, как опасность миновала. Близкие друзья нередко видели его грустным, напряженно-задумчивым. А вообще, он слыл весельчаком с потрясающим чувством юмора, душой любой компании.

Поэт Лев Озеров по этому поводу писал: «Под грузом и гнетом своей сосредоточенности и опечаленности он находил выход в острословии. У этого острословия горький корень. Всю свою тоску, все свое одиночество, всю свою ранимость он прятал за острословием. Это была его броня».

На одной из встреч с читателями Светлова спросили: «Вы против корневой рифмы?» Литератор в ответ улыбнулся: «Нет, отчего же? Да и какая разница, против я или за. Не в рифме дело. Важно, чтобы, прочитав стихотворение, вы стали чище, выше, лучше. А какая там рифма — точная, глагольная, ассонансная, корневая, — ей-богу, дело десятое!»

Провозглашенным принципам старался следовать во всем, включая, само собой, поэзию:

Никакого нам не надо рая!
Только надо, чтоб пришел тот век,
Где бы жил и рос, не умирая,
Благородных мыслей человек.

Только надо, чтобы поколенью
Мы сказали нужные слова
Сказкою, строкой стихотворенья,
Всем своим запасом волшебства.

Побольше артериальных строк

Однажды он прочел небольшую, но впечатляюще образную лекцию стихотворцу Якову Хелемскому: «Посмотрите на мою кисть. Рука немолодого уже человека. Набухли синеватые жилы. По ним течет венозная кровь. Рядом артерии, по которым струится кровь очищенная. Но они не так видны. Вены всегда заметней. И в стихах рядом с артериальной, свежей, течет отработанная кровь, нуждающаяся в новой порции кислорода. Но если тканям организма необходим такой обмен, то поэтической ткани азот ни к чему. Поменьше венозных, побольше артериальных строк!»

Михаил Аркадьевич был очень добрым человеком — и в жизни, и в творчестве. Взять для примера подлинную историю его «Кольки». Во время Гражданской войны Светлову поручили расстрелять молодого махновца, но он не смог выполнить жестокий приказ: 

Колька, Колька... Где моя злоба?
Я не выстрелил,
И мы ушли назад:
Этот паренек, должно быть,
При рожденье вытянул туза.

В его стихах — не только горячее дыхание времени, кавалерийские атаки, свист пуль, грохот канонады («Эпоха... Кладет мне на плечи могучую руку, чтоб пульс мой считать по высокому стуку»). Порой красноречиво напоминали о себе и буйная молодость, и страстная влюбленность:

С первого пожатия руки
Как переменилось все на свете!
Обручи катают старики
Ревматизмом мучаются дети,

По Севану ходят поезда,
В светлый полдень зажигают свечи,
Рыбам опротивела вода,
Я люблю тебя, как сумасшедший.

У этих строчек, кажется, есть небольшое послесловие. Однажды Светлов увидел, что сидящий на скамейке парень читает подруге некое рифмованное сочинение. Поэт остановился. Заметив это, чтец вознегодовал: «Зачем вы слушаете чужие стихи? Взяли ли бы и написали свои». Чем не анекдот?!

Растаем лучше над одесским пляжем...

«Боже мой, передо мной живой классик!» — этим возгласом поприветствовал Светлова как-то раз один его давний почитатель. Михаил Аркадьевич, грустно усмехнувшись, поправил: «Еле живой». Шутка была знаковой — новых поэтических шедевров к тому времени за ним давно не числилось.

К своему творчеству он относился без особого пиетета: рукописи не хранил, черновики выбрасывал, вышедшие из печати сборники раздаривал, не оставляя себе даже единственного экземпляра. Часто забывал, что сочинил накануне.

Известен, к примеру, такой случай. Светлов, побывав в гостях, вернулся домой — не очень трезвый, но и не сильно пьяный. Спать не лег, а затеял эксперимент: решил в своем «неопределенном» состоянии что-нибудь сочинить. Нацарапал, как он выражался, строк сорок...

«Утром проснулся, перечитал — чепуха, — рассказывал поэт Якову Хелемскому. — Но вы знаете, что важно? Важно уметь сокращать. Так вот, я по всем правилам этой науки на свежую голову — не очень-то, правда, свежую — вычеркнул большую часть стихотворения. Оставил три строфы...

Формоза спит.
Рассвет издалека
Чуть шевелит багровыми перстами.
Три облака, как три одесских босяка,
Плывут над незнакомыми местами.

Раскинулось внизу морское дно.
На нем акула выгнулась дугою.
— Ты чувствуешь? — спросило облако одно.
— Я чувствую, — ответило другое.

А третье, чуть заметное по весу,
Сказало: — Поплывем домой, в Одессу.
Что нового мы космосу расскажем?
Растаем лучше над одесским пляжем...»

Разумеется, собеседник оценил стихи как прелестные: двенадцать строк, три тональности, три души. Светлов же не придал своему локальному поэтическому успеху никакого значения, улыбнулся и сказал: «Пойду-ка я в ресторан, подкреплю свой дряхлеющий организм. Присоединяйтесь».

(«Поплывем домой, в Одессу» — не этот ли призыв спустя годы натолкнет Леонида Гайдая на мысль дать белому теплоходу в «Бриллиантовой руке» имя любимого поэта?)

Вас не любить нельзя

Он не был Аполлоном — удлиненное лицо, худой торс (свое телосложение Михаил Аркадьевич называл «теловычитанием»). Однако недостатки внешности с лихвой компенсировались поразительным интеллектом, остроумием, светлым и в то же время проницательным взглядом. Его сердце радовалось «и самой малой новизне»: пробуждающейся природе, картинкам быта, словесным находкам. Этим поэт подкупал многих, в том числе Анну Ахматову, обычно крайне скупую на похвалы: «Знаете, Светлов, когда у нас в Питере мне говорили, как вас любят, я удивлялась: как могут такие разные люди любить одного человека? А познакомившись с вами, я поняла: вас не любить нельзя!»

А вот свидетельство другого стихотворца, Иосифа Уткина: «У этого милого человека была внутренняя независимость и безупречный вкус, не позволяющий ему делить людей по занимаемому положению. Его не интересовала известность. Он любил людей, сам держась в тени не только оттого, что был скромен по натуре, — мироощущение поэта побуждало так вести себя».

Рядом с собранием стихов вполне уместен сборник остроумных высказываний Светлова. Возможно, ни один наш литератор не обладал столь тонким чувством юмора, не покидавшим его ни в радостях, ни в горестях.

Принесли ему очередное извещение об уплате за квартиру. По ознакомлении с цифрами он выдал мгновенно: «ЖЭК-потрошитель!» Писательница Лидия Либединская провожала его в Ялту и мечтательно приговаривала: «Счастливый, едешь к морю», — а в ответ услышала: «Не завидуй, старуха, и под кипарисом можно дать дуба!»

Светлов генерировал шутки-афоризмы и будучи тяжело больным, и даже умирающим: «Иду в поликлинику, опираясь на палочку Коха. Я думал, что рожден для звуков сладких и молитв. Но вчера мне назначили процедуру, и оказалось, что я создан для ультразвука, который будут вгонять в меня. И он совсем не сладкий».

Судя по воспоминаниям друзей и знакомых, Светлова даже не особенно волновал близкий приход смерти. Одна назойливая дама без конца спрашивала: «Михаил Аркадьевич, что же у вас все-таки находят?» — «Талант!» — отвечал тот, как всегда, бодро и жизнерадостно.

В статье «Поэт ли ты» он рассуждал: «Чем больше думаю о себе, тем более я убеждаюсь в том, что я самый счастливый человек на свете... Почему я счастливый? Потому что абсолютно убежден в том, что когда люди меня потеряют, они загрустят. Кто-нибудь снимет с полки томик Светлова и молча полистает его». А в стихах звучала порой эдакая невеселая антитеза:

Каждый год и цветет,
И отцветает миндаль...
Миллиарды людей
На планете успели истлеть...
Что о мертвых жалеть нам?
Мне мертвых нисколько не жаль!
Пожалейте меня! —
Мне еще предстоит умереть!

Когда Светлова не стало, многие, как он и предполагал, действительно загрустили.

Ну а сегодня любители старой доброй русской лирики могут запросто снять «с полки томик Светлова», «молча полистать его» и уверенно заключить: хорошо, что у нас был (впрочем, почему был — есть) такой сильный и такой светлый поэт.

Фото на анонсе: Николай Кочнев/РИА Новости