Кольца Сатурна

Слава Софьи Ковалевской как выдающегося ученого затмевает другую ее историческую заслугу. Первая в России женщина-профессор добилась для себя и других представительниц «слабого пола» неотъемлемого права служить науке наравне с мужчинами. Ее девиз: «Говори, что знаешь; делай, что обязан; и пусть будет, что будет!» — равно подходит всем, кто стремится сделать мир лучше, добрее, справедливее. И для этого не нужны ни социальные, ни сексуальные, ни культурные революции.

Короткая, но чрезвычайно насыщенная важными событиями и драматическими приключениями жизнь Ковалевской вместилась в эпоху невиданного доселе брожения умов — марксизм, анархизм, дарвинизм, что, конечно же, не могло не затронуть струны ее беспокойной души. При всем этом Софья Васильевна была предана делу всеобщего созидания, а не разрушения.

Интерес к математике появился у нее при странных и даже несколько забавных обстоятельствах. В усадьбе родителей (в поместье Полибино Невельского уезда Витебской губернии) делали ремонт, и на одну из комнат не хватило обоев. Кто-то придумал украсить стену страницами из учебника, а впечатлительная и любознательная девочка стала их изучать. «Я помню, как в детстве проводила целые часы перед этой таинственной стеной, пытаясь разобрать хоть отдельные фразы и найти тот порядок, в котором листы должны следовать друг за другом», — рассказывала она, уже будучи взрослой.

Софья воспринимала математические знаки как магические, волшебные, они манили ее, уводили в царство грез. Пребывая в одиночестве едва ли не чаще, чем в обществе родных и близких, будущая знаменитость верила: «цыганский глаз прабабки» позволит ей увидеть то, что не дано другим.

Урожденная Корвин-Круковская, она гордилась своей фамилией, особенно первой частью: среди предков был венгерский король Матьяш Корвин, слывший не только отважным воином, но и покровителем художников, писателей, ученых. Через много лет на церемонии вручения премии Бордена президент Парижской академии наук, астроном и физик Пьер Жансен это отметит: «Очевидно, госпожа Ковалевская наследовала любовь к наукам и литературе от своего знаменитого предка, и мы поздравляем ее с этим».

Одной лишь наследственности в таких случаях, как правило, недостает — требуется должное образование и воспитание. Дядя по отцовской линии Петр Васильевич (весьма колоритная, следует заметить, личность: драматург, журналист, переводчик, участник созданной для борьбы с революционным террором монархической организации «Священная дружина») рассказал Софье о квадратуре круга, об асимптотах — прямых линиях, к которым кривая постепенно приближается, никогда их не достигая, и о многих других полезных вещах.

Отец, генерал-лейтенант артиллерии, был умным и начитанным, однако дома Василий Васильевич держался молчуном. Мать, Елизавета Федоровна, хоть и читала запоем, знала иностранные языки, но тоже не была особо склонна к общению. Зато дядюшка извергал водопады фраз, рассказывал обо всем, что знал, делился прочитанным. Вот как рассказывала об этом Ковалевская: «А читали ли вы, сестрица, что Поль Бер придумал? — скажет бывало дядя, обращаясь к моей матери. — Искусственных сиамских близнецов понаделал, срастил нервы одного кролика с нервами другого. Вы одного бьете, а другому больно...» И начнет дядя передавать присутствующим содержание только что прочитанной им журнальной статьи, невольно, почти бессознательно украшая и пополняя ее и выводя из нее... смелые заключения».

Настоящий ажиотаж вызвали в их доме две статьи, опубликованные в Revue des Deux Mondes: о единстве физических сил (по брошюрам Гельмгольца) и об опытах Клода Бернара по вырезанию частей мозга у голубя, «вероятно, и Гельмгольц, и Клод Бернар очень удивились бы, если бы узнали, какое яблоко раздора закинули они в мирную русскую семью, проживающую где-то в захолустье Витебской губернии».

С благодарностью вспоминала Софья Ковалевская и своего домашнего учителя Иосифа Малевича, приохотившего девочку к систематическим занятиям. Арифметика поначалу ее почти не интересовала, «только ознакомившись несколько с алгеброй, почувствовала настолько сильное влечение к математике, что стала пренебрегать другими предметами».

Не только точная наука ей приглянулась, поэзия тоже пришлась по душе. «Самая форма, самый размер стихов доставляли мне необычайное наслаждение; я с жадностью поглощала все отрывки русских поэтов, и чем высокопарнее была поэзия, тем более она мне приходилась по вкусу. Баллады Жуковского долго были единственными известными мне образцами русской поэзии; хотя у нас была обширная библиотека, но она состояла преимущественно из иностранных книг; ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Некрасова в ней не было», — делилась воспоминаниями детства дама-профессор. Стихи она начала сочинять очень рано. А в зрелые годы написала автобиографическую повесть, романы «Нигилистка» и «Сестры Раевские» (книгу о Чернышевском закончить не успела). По отзывам критиков, писателем она была неплохим, да и сама признавалась: «...Всю мою жизнь не могла решить: к чему у меня больше склонности — к математике или к литературе? Только что устанет голова над чисто абстрактными спекуляциями, тотчас начинает тянуть к наблюдениям над жизнью, к рассказам, и, наоборот, в другой раз вдруг все в жизни начинает казаться ничтожным и неинтересным, и только одни вечные, непреложные научные законы привлекают к себе».

По семейной легенде, когда мать Софьи была беременна, во сне к ней явился дед, большой ученый, Федор Шуберт, который произнес: «Математик у тебя родится. Мое дело продолжит». Родившая дочь Елизавета Федоровна такому предсказанию не обрадовалась: мало хорошего в том, что женщина станет дни и ночи напролет корпеть над книгами и формулами.

Научная литература и впрямь отнимала уйму времени, однако «синим чулком» девушка не стала. Ее новоиспеченный жених Владимир Ковалевский сообщал своему брату: «Несмотря на свои 18 лет, «воробышек» образован великолепно, знает все языки как свой собственный и занимается до сих пор главным образом математикой.. работает как муравей с утра до ночи и при всем этом жив, мил и очень хорош собой». Вдобавок восхищался тем, что она оказалась способна «так быстро схватывать и разбирать разные политические и экономические вопросы».

Разумеется, родители желали ей и старшей дочери Анне счастья, но связывали его с традиционным семейным уютом, стремились найти и той и другой подходящую партию. Жаждавшие свободы девицы тем временем сговорились: замуж выйдут фиктивно и вырвутся таким образом из родительского плена.

Избранником Софьи стал, как сказано выше, Владимир Ковалевский, способный ученый (ко всему прочему учитель дочери Александра Герцена). Согласно уговору, их формальная связь не должна была перерасти в нечто большее, однако, увидев «суженую», жених тут же заявил, что готов связать с ней судьбу всерьез и надолго.

«Маленького роста, худенькая, но довольно полная в лице, с коротко обстриженными вьющимися волосами каштанового цвета, с необыкновенно выразительным и подвижным лицом, с глазами, постоянно менявшими выражение, то блестящими и искрящимися, то глубоко мечтательными, она представляла собою оригинальную смесь детской наивности с глубокою силою мысли», — это набросанный ее подругой портрет.

Ковалевский влюбился, да и Софья недолго оставалась к нему равнодушной. Произошла чудесная метаморфоза: декоративный брачный союз стал самым что ни на есть настоящим. Чета уехала в Гейдельберг, где молодожен занимался в университете геологией, а его супруга — математикой.

Владимир был человеком разносторонним: подготовил несколько монографий по палеонтологии, перевел книги Дарвина и Гексли, а кроме того, участвовал в управлении промышленной компанией. И все-таки в истории он остался прежде всего как муж выдающейся женщины. Но он не просто делил с ней кров — подвиг супругу на многие свершения в науке.

В их общей судьбе был знаменательный эпизод: в 1871 году пара приехала в охваченный мятежом Париж, ухаживала за ранеными коммунарами. Там же находились Анна и ее муж, революционер Виктор Жаклар. После падения Парижской коммуны француз попал в тюрьму, однако сестры помогли ему бежать.

Финал жизни Ковалевского оказался слишком трагичным: покончил с собой, отравившись хлороформом, — результат запутанной, связанной с деньгами ситуации, выхода из которой Владимир Онуфриевич не нашел. Говорили и о сильном приступе душевной болезни, сведшем его в могилу.

Молодая вдова сильно переживала, корила себя. До трагедии она не раз видела страшные сны, в которых супруг гибнет, предостерегала, умоляла быть осмотрительнее в делах коммерции. Софья весьма трепетно относилась к приметам и видениям. Причудливый ум рисовал картины, полные тревожных тайн, фантазии уносили далеко за пределы реальности. «Только тогда и счастлива, когда погружена в мои созерцания», — признавалась Ковалевская.

Совершенствоваться в науках ей хотелось у знаменитого Карла Вейерштрасса, но тот встретил ее холодно, поскольку не верил в математические способности женщин. Дабы избавиться от настойчивой просительницы, предложил решить сложнейшие задачи, вроде тех, которые предлагал в Берлинском университете наиболее способным студентам. Вейерштрасс назначил Софье новую встречу, рассчитывая на то, что больше она у него не появится.

Прибыв в назначенный день и час, гостья с радостной улыбкой сообщила, что задание выполнила. Удивленный профессор тут же обратился к академическому совету с просьбой допустить Ковалевскую к математическим лекциям в университете. Увы, согласия не получил — женщины в то время не имели права становиться ни студентами, ни даже слушательницами. Пришлось ограничиться частными занятиями у Вейерштрасса.

Маститый немец таки вымостил ей путь к признанию, следил за ее шагами на трудном поприще, радовался успехам своей необычной протеже. В 24 года она защитила диссертацию по математике, получила степень доктора философии.

Вскоре вернулась на родину. Рассчитывала, что ей, как уже состоявшемуся ученому, уготована блестящая карьера, однако действительность ожиданий не оправдала: предложили работать преподавателем гимназии. Российское научное сообщество не противилось эмансипации, но к столь революционным ее проявлениям пока еще было не готово.

Вейерштрасс выхлопотал Ковалевской место в Стокгольмском университете, где Софья Васильевна должна была читать математические лекции. Но и тут возникла некоторая загвоздка: в первый год ей следовало преподавать по-немецки, со второго — по-шведски. «Доктор Соня», как ее называли, с легкостью преодолела и это препятствие — не только овладела языком скандинавов, но публиковала на нем свои работы. И только потом ее признали на родине, избрав членом-корреспондентом Российской академии наук.

«Вы спрашиваете, как решала Ковалевская задачи? — писала Елена Рерих. — Конечно, с помощью огненной мощи. В своей автобиографии она говорит, что в детстве решения самых сложных задач иногда вставали в ее мозгу мгновенно, также иногда она видела цифры и формулы как бы начертанными перед нею. Конечно, она много трудилась, как видно это из ее биографии, но также несомненно, что, в ее случае, касание огненного луча, который будил ее «Чашу» и вызывал забытое, было явлением не редким».

Оборотной стороной громкой славы стало одиночество, которое с каждым днем ощущалось все острее. Невероятный ум, потрясающая талантливость были ее бичом — восхищавшиеся на расстоянии мужчины опасались приблизиться. Она и сама боялась ошибиться: математические формулы покорялись, а вот задачи, преподнесенные жизнью, решить оказалось гораздо сложнее.

«Моя слава лишила меня обыкновенного женского счастья... Почему меня никто не может полюбить? Я могла бы больше дать любимому человеку, чем многие женщины, почему же любят самых незначительных, и только меня никто не любит?» — это ли не крик израненной души.

И все же судьба дала ей еще один шанс — в лице второго Ковалевского, то ли однофамильца, то ли дальнего родственника мужа. Весельчак-балагур Максим Максимович был историком, юристом, читал лекции за границей. Поначалу она прятала свои чувства за шуткой, говоря, что «он занимает слишком много места на диване и в мыслях».

Ковалевский готов был жениться, но Софья отчего-то не решалась, снова тяготили дурные предчувствия. Однажды, гуляя с сердечным другом по старинному кладбищу в Генуе, она произнесла: «Один из нас не переживет этот год».

Довольно скоро по дороге в Швецию Софья Васильевна сильно простудилась, слегла и больше не поднималась. Судьба отвела ей немногим больше сорока лет...

Шведский поэт Фриц Леффлер написал на ее смерть эпитафию:

Прощай! Со славою твоей
Ты, навсегда расставшись с нами,
Жить будешь в памяти людей
С другими славными умами,

Покуда чудный звездный свет
С небес на землю будет литься
И в сонме блещущих планет
Кольцо Сатурна не затмится...

При чем здесь шестая планета от Солнца? Софье Корвин-Круковской в юные годы часто снился прадед Федор Иванович Шуберт, и однажды он рекомендовал ей во сне исследовать «кольца Сатурна». Что ж, за свою короткую жизнь она сумела выполнить не менее сложные задания.