От Малого до Художественного

Люди творческие, стремясь подчеркнуть свой богатый личный опыт, нередко заявляют: «Я прожил не одну жизнь, а несколько», — и порой это отдает некоторой театральностью. Когда же нечто подобное говорил о себе Владимир Немирович-Данченко, фраза звучала абсолютно естественно.

Незабываемые встречи с Александром Островским, Иваном Тургеневым, Львом Толстым, дружба с Антоном Чеховым, тесное сотрудничество с Максимом Горьким и Леонидом Андреевым, постановки пьес Николая Погодина, Александра Корнейчука, Леонида Леонова, нормальные, «рабочие» взаимоотношения как с властями Российской империи, так и с Советами, — разве все это не подтверждает такую саморекомендацию?

Мечты сбываются

Вот еще одна его автохарактеристика: «Говорят, я принадлежу к мечтателям. Вероятно. Однако к таким, которые довольно упрямо добиваются осуществления своей мечты».

Начинал он как театральный критик, выступал с обзорами в журналах «Будильник», «Артист», «Стрекоза». Пробовал силы в прозе и драматургии — довольно успешно. Его дебютная пьеса «Шиповник» прошла в Малом театре под зрительские овации. А за «Цену жизни» Владимир Иванович удостоился в 1896-м Грибоедовской премии. Хотя от нее отказался, поскольку счел, что чеховская «Чайка» заслуживает высокого признания и поощрения куда больше. Будучи разносторонне одаренным, он, тем не менее, отдавал себе отчет: соперничать с большими писателями в литературном мастерстве — не его стезя. И готовился к иной миссии.

Как правило, его имя находится в тени Константина Станиславского. Но это — не показатель того, что в деле создания МХТ Немирович-Данченко играл второстепенную роль. Главным вдохновителем, инициатором, генератором первого и самого важного импульса являлся именно он.

«Я знавал очень многих людей, умных, любящих литературу и музыку, которые не любили ходить в театр, потому что все там находили фальшивым и часто подсмеивались над самыми «священными» сценическими вещами. Мы с нашей интеллигентской точки зрения называли этих людей закоснелыми или житейски грубыми, но это было несправедливо: что же делать, если театральная иллюзия оставляла их трезвыми. Виноваты не они, а театр… Блестящие традиции прежнего выродились в простой, технический, ловкий прием игры... Подлинных талантов, «милостью божьей» было мало, а театральное дело в те времена находилось, с одной стороны, в руках буфетчиков, а с другой — в руках бюрократов». Цитаты из книги Немировича-Данченко «Рождение театра» говорят как раз о том, ЧТО на самом деле послужило первопричиной для возникновения МХТ, МХАТа — всемирного образца сценического искусства.

К моменту исторической встречи отцов-основателей в ресторане «Славянский базар» Владимир Иванович, по словам Константина Сергеевича, являлся «известным драматургом, в котором некоторые видели преемника Островского». Кроме того, преподавал в училище Московского филармонического общества и заслужил репутацию блестящего педагога. У него учились такие звезды, как Иван Москвин и Всеволод Мейерхольд, Ольга Книппер и восхитительная (характеристика Станиславского) Маргарита Савицкая.

В письме управляющему императорскими московскими театрами Немирович-Данченко предлагал реформировать Малый, понимая, впрочем, что выраженные им идеи едва ли будут востребованы: «Посылая записку, я, наверное, предвидел, что он не воспользуется ни одним моим советом. Поэтому продолжал думать о своем собственном театре».

Тогда же подыскивал соратника и вдруг — «в первый раз... вспомнил о Станиславском».

Актер и режиссер Константин Алексеев подвизался в ту пору на любительской сцене, уже приложил руку к созданию Московского общества искусства и литературы, благо являлся выходцем из семьи богатых русских промышленников.

Получив приглашение от Немировича, Станиславский ответил мгновенно, «точно он ждал, что вот придет, наконец, к нему такой человек... и скажет все слова, какие он сам давно уже имел наготове».

«Беседа завязалась сразу с необыкновенной искренностью. Общий тон был схвачен без всяких колебаний», — в «Славянском базаре» они засиделись до позднего вечера, а затем отправились на дачу Константина Сергеевича в подмосковную Любимовку. Поскольку затеянный в ходе страстного диалога проект вырастал до размеров поистине колоссальных, обменом реплик не ограничились. Разработали план дальнейших действий, обсудили финансовые вопросы, будущий репертуар, специфические тонкости ангажемента, а также принципы сценической этики, особенности художественных идеалов и прочие архиважные вещи.

Партнеры говорили и о создании элементарных удобств как для актеров, так и для гримеров, суфлеров, портных. Прежде о «вспомогательных службах» театра никто не то чтобы не заботился, но даже и не думал.

Константин Станиславский вспоминал: «Владимиру Ивановичу пришлось согласиться на право моего режиссерского и художественно-постановочного veto. В протокол было записано: «Литературное veto принадлежит Немировичу-Данченко, художественное — Станиславскому». В течение последующих лет мы крепко держались этого пункта условия. Стоило одному из нас произнести магическое слово veto, спор на полуслове обрывался без права его возобновления, и вся ответственность падала на того, кто наложил свой запрет».

«Хорошо, что не все предвидели»

Эти совершенно разные люди вместе плодотворно трудились более четырех десятилетий — случай в истории мировой сцены беспрецедентный!

В октябре 1898 года состоялась первая премьера Художественно-общедоступного театра (спустя три года из названия уберут слово «общедоступный», а после революции добавят «академический»). Трагедия Алексея Толстого «Царь Федор Иоаннович» с Иваном Москвиным в главной роли снискала огромный успех. Зрителей впечатлило все: и совместная режиссура Станиславского и Немировича-Данченко, и вдохновенная игра актеров, и искуснейшие декорации, и красочные костюмы исполнителей. Спустя два месяца взлетела наконец, воспарила высоко «Чайка»...

Формально отцы-основатели были в театре на равных правах. И все же Константин Сергеевич занял в МХТ главенствующее положение, а Владимир Иванович по этому поводу не протестовал — дал возможность партнеру свободно творить, развернуть во всю ширь Богом данный талант.

Дуэт далеко не всегда был монолитен. Случались споры, превращавшиеся в ссоры. В своем дневнике Немирович-Данченко высказался об этом так: «Я считаю Алексеева очень большим режиссерским талантом. С фантазией, превосходящей всякие ожидания. С огромной памятью жизненных наблюдений. Как у крупного человека, у него есть и крупные недостатки. Но я почти не борюсь с ними, чтобы не заглушить его положительных качеств».

Все заботы о театре — переговоры с драматургами, меценатами, вкладчиками и пайщиками, проблемы, связанные с распространением билетов и контрамарок, работой буфета и библиотеки, состоянием артистических уборных, фойе, гардероба — лежали на плечах Немировича. Как это ни удивительно, хватало у него сил и времени и на творчество. Он планировал постановки, заменял Станиславского на репетициях, когда тот отлучался, брал на себя обязанности режиссера.

Московский Художественный держался на нем, Владимир Иванович справлялся с неподъемной для простого смертного грудой дел. «Было очень хорошо, что мы не все знали и не все предвидели, — признавался впоследствии. — Потому что если бы все предвидели, то, пожалуй, не решились бы на это дело». Кстати, в 1907-м Немирович хотел уйти из театра, и об этом сообщали как о большой сенсации газеты.

Держать удар приходилось нередко. Однажды Горький, получив его отзыв на «Мещан», рассердился не на шутку: «Внимательно прочитав Вашу рецензию на пьесу мою, я усмотрел в Вашем отношении к вопросам, которые мною раз навсегда, неизменно для меня решены, — принципиальное разногласие. Оно неустранимо, и потому я не нахожу возможным дать пьесу театру, во главе которого стоите Вы».

Хотя прежде Алексей Максимович осыпал его похвалами. Например, после показа спектакля «На дне» прочувствованно благодарил: «Половиною успеха... я обязан вашему уму и сердцу, товарищ». К счастью, через год пожар конфликта потух, и два выдающихся человека пожали друг другу руки.

Последние дни

В 1906 году полицейское руководство потребовало: дирекция театра должна регулярно выделять три билета переодетым в штатское агентам. Немирович-Данченко обратился к градоначальнику, не скрывая раздражения: «Не понимаю, почему членам охранного отделения нужно наблюдать за публикой в зале театра во время хода действия, когда публика сидит молча на своих местах и следит за пьесой».

После Октябрьской революции он сумел найти общий язык и с новой властью, театр получил государственную поддержку. Основатели МХТ жили относительно безбедно, бывали за границей. Их подопечных награждали орденами, почетными званиями, премиями, поощряли различными льготами.

МХАТ СССР был официально признан первым и лучшим драматическим театром в стране. Расположение властей во многом объяснялось тем, что Сталин любил Московский Художественный и часто бывал в нем. Общеизвестно, что «Дни Турбиных» по пьесе Михаила Булгакова генсек смотрел несчетное количество раз. Он нередко общался со Станиславским, а однажды спросил далеко не молодого уже режиссера: не мешают ли ему «неучи из политпросвета», которые контролируют творческую деятельность? Константин Сергеевич не то притворно, не то искренне испугался и, понизив голос, произнес: «Тише, Иосиф Виссарионович, тише, здесь же кругом ГПУ!»

Немирович в столь «доверительные» диалоги с сильными мира сего старался не вступать. Более того, по мере возможностей ограждал афишу от слабых, конъюнктурных, сделанных под политический заказ пьес. Не без гордости утверждал: «В основном репертуаре нашего театра должны быть спектакли, целиком достойные репутации и ответственности МХАТа. Это — главнейшая задача моей жизни».

Он посмел отказать даже прокурору СССР Андрею Вышинскому, который настаивал на постановке «Простого дела» — о героических буднях следователей, разоблачавших вредителей и врагов народа.

В конце жизни — уже без Станиславского — Владимир Иванович поставил «Три сестры». Спектакль шел при аншлаге и стал очередным триумфом. «Я чеховский человек, человек Чехова. Это мое поколение, мое время», — данное высказывание Немировича-Данченко характеризует его лучше любых сторонних славословий.

Он хотел «замахнуться» на «Гамлета», возродить «Дядю Ваню», но замыслы пришлось отложить в долгий ящик. А «Кремлевские куранты» ставить было НАДО, и за эту работу он получил первую Сталинскую премию, вслед за ней — вторую.

Незадолго до смерти, весной 1943-го, у него имелись большие планы, в том числе — «заново поставить на ноги» театр. Точнее, даже не один, а целых два. Ведь в 1941-м окончательно сформировалось еще одно замечательное детище отцов-основателей МХАТа — Московский академический Музыкальный театр имени народных артистов К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко. Как всегда бодрый, подтянутый, Владимир Иванович репетировал финал спектакля «Последние дни». Все вокруг видели — у мэтра отменное настроение, пожалуй, еще никогда он не восклицал со столь заразительной улыбкой и таким воодушевлением: «Хорошо жить! Вот так просто — хорошо жить!»

Его жизнь и впрямь была великолепна.