Савва Великолепный

15 октября исполнится 175 лет со дня рождения Саввы Мамонтова. В конце XIX века мало кто из россиян мог тягаться с ним, снискавшим громкое, ко многому обязывающее прозвище «Савва Великолепный», по части мирской славы, общенациональной известности и популярности. Тем удивительнее его нынешнее «реноме». К примеру, в 2008 году, когда наши интернет-пользователи определяли самую яркую личность отечественной истории (проект «Имя Россия»), в списке полутысячи предложенных для голосования имен этот выдающийся человек не значился вовсе. А между тем, если разобраться, заслуги Саввы Великолепного перед страной и нацией колоссальны, и нашей образованной общественности следовало бы их помнить.

«Два колодца, в которые очень много плевали, пригодились. Интересно, что и Донецкой, и Архангельской дорогой мы обязаны одному и тому же человеку. «Мечтателю» и «Затейнику», которому очень много в свое время доставалось за ту и за другую «бесполезные» дороги, — С.И. Мамонтову. Когда в 1875 году он «затеял» Донецкую каменноугольную дорогу, протесты понеслись со всех сторон. «Бесполезная затея»... «Дорога будет бездоходная». «Не дело». «Пойдет по пустынным местам». Но он был упрям... Когда С.И. Мамонтов на нашей памяти «затеял» Архангельскую дорогу, поднялся хохот и возмущение. Было единогласно решено, что он собирается строить дорогу вопреки здравому смыслу. Возить клюкву и морошку?.. И вот теперь мы живем благодаря двум мамонтовским «затеям». «Бесполезное» оказалось необходимым. Что это было? Какое-то изумительное предвидение?.. Какая-то гениальная прозорливость? Или просто случай? Но все-таки два изумительных случая случайно случились с этим человеком. Построить две железные дороги, которые оказались родине самыми необходимыми в самую трудную годину... » — это строки из статьи Власа Дорошевича, опубликованной в «Русском слове» в мае 1915 года и мгновенно привлекшей к полузабытой на тот момент персоне всеобщее внимание. 

Шла гибельная для страны война. Русские с тяжелыми боями отступали. Если слова знаменитого журналиста — «мы живем благодаря двум мамонтовским «затеям» — и содержали в себе признаки некой фигуральности, публицистической образности, то она не выглядит чрезмерной: вопросы жизни и смерти для нашей армии действительно решались во многом благодаря стратегическим, транспортным коммуникациям. А среди них построенные Саввой Мамонтовым Донецкая и Архангельская железные дороги играли в печально памятном 1915-м исключительную роль. 

Как, впрочем, — применительно к первой магистрали — и столетие спустя, когда русские люди в Донбассе отвоевывали у бандеровцев территории, некогда входившие в «мамонтовскую» народнохозяйственную агломерацию: Дебальцево, Углегорск (б. Хацапетовка), Лисичанск, Ясиноватая, Краматорск — эти и другие города, больше известные ныне по тревожным новостям да военным сводкам, когда-то прославились в качестве узлов самой разветвленной в мире железнодорожной системы. Одна из ее веток доходила и по сей день доходит до Мариуполя, а здание многострадального вокзала в Дебальцево (бомбили и разрушали его за век с небольшим неоднократно) при Мамонтове было подлинным шедевром городского зодчества.

В чем в чем, а в деле строительства бесподобных, рассчитанных на века коммуникаций едва ли можно найти ему равных. Скажем, легендарное Абрамцево, которое в 1870 году перешло от семейства Аксаковых к Савве Ивановичу и его близким, связало в вечности не только условное единство наших крупнейших художников, но и нечто гораздо большее. Это сельцо близ Радонежа стоит на землях, лично исхоженных и намоленных игуменом земли Русской преподобным Сергием. Облюбованное Гоголем и плеядой его друзей-славянофилов, а равно Тургеневым, Тютчевым и многими другими корифеями XIX века, оно к своему статусу очага державной мысли и блистательной литературы добавило во второй половине столетия звание «домашнего», сугубо неформального, но оттого не менее значимого для Отечества центра искусств.

Рассуждая вслед за Дорошевичем о прихотях его величества случая, с уверенностью предположим: конечно же, не случайно то, что главный серовский шедевр (минувшей зимой его стремились во что бы то ни стало лицезреть в Москве несметные армии поклонников хорошей живописи) появился на свет в Абрамцево, а «девочка с персиками» — не кто иной, как любимая дочка Саввы Ивановича Верочка. Нет никакого совпадения и в том, что самый несчастливый из мамонтовских протеже Михаил Врубель своего бесконечно любимого и, увы, слишком быстро покинувшего сей мир первенца назвал по рождении Саввушкой.

А разве можно счесть простым стечением обстоятельств тот факт, что своих пророческих и трагических «Философов», «Видение отроку Варфоломею» и прочие полотна «Сергиевского цикла» Михаил Нестеров создавал в гостях у Мамонтовых? Виктор Васнецов тут же писал «Богатырей» (Алеша Попович изображен с лицом сына Саввы Ивановича Андрея), многие другие «былинные» и «сказочные» произведения, а также бесценные иконы; непосредственно участвовал в возведении местной церкви Спаса Нерукотворного. Весьма эффективно потрудился здесь и его младший брат Аполлинарий. 

Старейшина Абрамцевского кружка (именно так чаще всего именуют сообщество, действовавшее под эгидой Мамонтова) Илья Репин в этих местах замыслил, а потом великолепно изобразил всем известных «Запорожцев», работал над «Крестным ходом в Курской губернии». В Абрамцево самозабвенно творили Василий Суриков и Петр Кончаловский, Исаак Левитан и Василий Поленов, Константин Коровин и Марк Антокольский... Если все абрамцевское наследие этого периода собрать в одну экспозицию, то с таковой не сможет соперничать, пожалуй, ни одна выставка мира.

Личные взаимоотношения великих живописцев и владельца бывшей аксаковской дачи, превращенной его стараниями в этакий Городок Мастеров, складывались по-разному. С Нестеровым они были несколько прохладными. Зато Антон — так звали в семействе Мамонтовых Валентина Серова — приезжал сюда на правах близкой родни с десятилетнего (!) возраста, постигал премудрости высокого ремесла, учась у Репина и иных гостей усадьбы. Врубель же ее хозяину был обязан собственными успехами чуть ли не всецело: без деятельного участия последнего в судьбе художника тому грозили безвестность, непризнанность. Впрочем, каждая такая история о дружбе купца-покровителя и его подопечных явно заслуживает отдельного, подробного рассказа.

О поныне культовом подмосковном местечке написано огромное количество книг, статей, монографий. Но особенно важно нам понимать простую и почему-то до сих пор не вполне очевидную для массового сознания вещь: эта не имеющая аналогов в истории фабрика по производству шедевров возникла и процветала благодаря трудам и заботам, щедрости и безупречному эстетическому вкусу одного-единственного человека — Саввы Мамонтова, если выражаться языком нынешних деловых людей, вручившего бригаде гениев идеальную «удочку». 

В плане совершенствования оперного искусства он пошел еще дальше — самолично учил состоявшихся, казалось бы, мастеров тонкостям и хитростям театрально-артистической «рыбалки». Об этом, в частности, в книге «Моя жизнь в искусстве» сообщал Константин Станиславский, признававший Савву Ивановича своим учителем эстетики:

«Мамонтов, меценатствуя в области оперы и давая артистам ценные указания по вопросам грима, костюма, жеста, даже пения, вообще по вопросам создания сценического образа, дал могучий толчок культуре русского оперного дела: выдвинул Шаляпина, сделал при его посредстве популярным Мусоргского, забракованного многими знатоками, создал в своем театре огромный успех опере Римского-Корсакова «Садко» и содействовал этим пробуждению его творческой энергии и созданию «Царской невесты» и «Салтана», написанных для мамонтовской оперы и впервые здесь исполнявшихся. Здесь же, в его театре, где он показал нам ряд прекрасных оперных постановок своей режиссерской работы, мы впервые увидели вместо прежних ремесленных декораций ряд замечательных созданий кисти Васнецова, Поленова, Серова, Коровина, которые вместе с Репиным, Антокольским и другими лучшими русскими художниками того времени почти выросли и, можно сказать, прожили жизнь в доме и семье Мамонтова».

Станиславский вовсе не ради красного словца вспомнил о «выдвижении Шаляпина» и о последовавших вслед за этим успехах Мусоргского и Римского-Корсакова. То есть речь шла ни много ни мало о создании новой национальной школы. Скорее с этой «стратегической» целью, а не в осуществление собственной прихоти Мамонтов открыл в начале 1885 года Московскую частную русскую оперу. Прежнее оперное творчество, явленное публике с подмостков императорских театров, было, по его мнению, не на должной высоте: минимум драматической мимики и пластики, статично-неподвижное исполнение партий, отсутствие у певцов и певиц полноценного актерского мастерства, убогое оформление сцены... Савва Иванович пригласил к себе приглянувшихся ему артистов, привлек для создания декораций тех самых, упомянутых Станиславским «лучших русских художников», необычайно разнообразил со временем репертуар собственного театра, более того — выступал в нем периодически в качестве главного режиссера. В 1890-е он переманил в свою труппу из Мариинки далеко не самого известного в ту пору Федора Шаляпина и... да, представьте себе, сделал из него ту ярчайшую звезду, что впоследствии сияла на всемирном музыкальном небосклоне. Великий певец и сам особо не скрывал, кому был обязан своим взлетом: «У Мамонтова я мог позволять себе смелые художественные опыты, от которых мои чиновные вицмундиры в Петербурге перепадали бы все в обморок... Я еще не подозревал в ту минуту, какую великую роль сыграет в моей жизни этот замечательный человек... Когда я... с труппой Мамонтова приехал в Петербург, Северная столица приняла меня с энтузиазмом. «Шаляпин неузнаваем, — говорила публика и критика. — Как он за эти годы отшлифовал свой талант!»

Наверное, еще более удивительной в свете вышеизложенного выглядит история... русской матрешки. Она тоже появилась на свет благодаря Мамонтову. Одна из наиболее распространенных версий происхождения этого национального феномена гласит: известнейшая в мире российская кукла — во многом плод деятельности (на ниве традиционных народных промыслов) не самого Саввы Ивановича, а его родного брата. Действительно, Анатолий Мамонтов с супругой открыли в конце XIX столетия в Москве собственный магазин «Детское воспитание» и при нем столярную художественную мастерскую. Правда и то, что в этой мастерской работал Василий Звездочкин, долгие годы (в советский период) считавшийся практически единственным создателем матрешки. Не вызывают сомнений данные о том, что первую деревянную многосоставную игрушку расписывал знакомый Звездочкина, очень талантливый художник Сергей Малютин. Тем не менее, учитывая все эти сведения (а равно факт доставки из Японии кем-то из Мамонтовых «прообраза» матрешки — куклы Фукурокудзю), следует понимать: все «вспомогательные» промыслы, коими так или иначе руководили представители этого почтенного купеческого семейства, вряд ли могли существовать без прямой поддержки его фактического главы. Хотя Анатолий и был старше, однако наследником и соответственно продолжателем многогранного семейного дела богатейшего откупщика и промышленника Ивана Мамонтова по смерти родителя стал Савва. И основные средства на все, что было связано с национальной культурой, выделял именно он.

В уже процитированной статье Власа Дорошевича есть еще такой фрагмент: «Это тот самый Мамонтов, которого разорили, которого держали в «Каменщиках», которого судили. Оправдали. А на следующий день к которому многие из его присяжных явились с визитом: засвидетельствовать свое почтение подсудимому. Я помню этот суд. Было тяжко. Было лето, и была духота. Недели две с лишним сидели мы в Митрофаньевском зале. Звон кремлевских колоколов прерывал заседание. Мешал. Словно не давал совершиться этому суду...»

Мамонтова судили тогда, когда он не смог — в первый и последний раз в жизни — осуществить свой очередной сверхамбициозный проект: создание уникального индустриального концерна, крайне необходимого тогдашней России. «Затея», как выразился бы Дорошевич, состояла в том, чтобы из металла, выплавляемого на одних мамонтовских предприятиях, производить на других, тоже мамонтовских, отечественные паровозы, прицеплять к ним вагоны, сделанные рабочими Мамонтова, и пускать эти составы по мамонтовским железным дорогам. Реализации планов помешала «малость» — нехватка денег. Купив большие, заведомо убыточные, требовавшие капитальной модернизации заводы в Питере и Сибири, Савва Иванович обрек себя на разорение. Его финансовый крах довершили международные ростовщики и влиятельные внутрироссийские недруги. 

И все-таки последние обстоятельства на фоне того, что успел сделать Савва Великолепный, с точки зрения вечности представляются, право же, малозначительными, почти ничтожными.