Пропавшие письма

Первые представители этого швейцарско-прибалтийского рода появились в России в начале XVII века. В дальнейшем благородное семейство подарило нашей стране немало выдающихся военных, ученых, политических и общественных деятелей. Один из наиболее ярких его представителей — Александр Энгельгардт, известный профессор-химик, талантливый агроном, блестящий публицист. 

Он родился 2 августа 1832 года в имении Климово Духовщинского уезда Смоленской губернии, в семье крупного помещика, отставного офицера. Будущий ученый получил хорошее домашнее образование. По семейной традиции избрал военную карьеру — поступил сначала в Михайловское артиллерийское училище, затем посещал специальные курсы, где не за страх, а за совесть изучал математику, механику, физику и химию.

Будучи 21 года от роду, начал работать литейщиком на столичном «Арсенале», как военно-технический специалист занимался изготовлением орудий. Вскоре стал начальником мастерской, а после — правителем дел Комиссии артиллерийского ученого комитета. Побывав в Германии на заводах Круппа, Александр Николаевич приступил к исследованию физико-химических свойств стали и медных сплавов. Впоследствии он использует эти знания на практике, для нужд отечественной артиллерии.

Тогда же Энгельгардт серьезно увлекся химией, познакомился с Дмитрием Менделеевым. В 1857-м на деньги от отцовского наследства основал первую в России частную химическую лабораторию, которую через два года передал Петербургскому университету. Позже начал издавать «Химический журнал», где публиковали свои труды уже известные на весь мир ученые Николай Бекетов, Александр Бутлеров, тот же Менделеев. 

В 1860 году женился на удивительной женщине — Анне Макаровой, дочери гитариста и лексикографа Н.П. Макарова, автора знаменитых в ту пору французских и немецких словарей. Анна Николаевна была не только красавицей, но и талантливой переводчицей, а вместе с тем — литератором. Вскоре в семье появилось двое сыновей — Михаил и Николай. В будущем они тоже станут известными писателями, мастерами художественного перевода. Старший, Михаил, напишет девять книг для «Биографической библиотеки Флорентия Павленкова», переведет на русский язык сочинения Джона Локка, Редьярда Киплинга, Огюста Фореля, Гюстава Флобера, Филиппо Томмазо Маринетти. Николай — автор множества исторических романов и повестей.

В 1864-м Александра Энгельгардта пригласили на должность профессора химии в Санкт-Петербургский земледельческий институт. Руководство вуза высоко оценило таланты молодого ученого, которому было тогда всего 32 года. Там он стал разрабатывать идеи использования химии и органики в сельском хозяйстве, написал научные труды «Применение костяного удобрения в России» и «Химические основы земледелия». В Земледельческом институте он не только читал блестящие лекции по своему предмету, но и организовал образцовую лабораторию. В ней проходили первые заседания Русского химического общества, созданного при активном участии Энгельгардта.

Во многом переломным, чтобы не сказать роковым, стал 1870 год, когда Александр Николаевич получил за свои исследования Ломоносовскую премию и степень доктора химии, а также должность декана химического факультета. Новое назначение сыграло «двоякую» роль в жизни и карьере выдающегося исследователя. В молодости он, как и многие интеллектуалы того времени, был весьма активен в общественно-политической жизни, участвовал в студенческих сходках и даже раздавал прокламации «Земли и воли». Поэтому числился в III отделении в списках неблагонадежных. Став же деканом, Энгельгардт должен был следить за умонастроениями студентов, зачастую обсуждавших на своих вечерах запрещенную литературу и острейшие политические вопросы. Он этому не препятствовал, вследствие чего в декабре 1870-го был арестован и провел в Петропавловской крепости почти два месяца. Его обвиняли в «беспорядках и противозаконных сходках и сборищах». 

В 1871-м Александра Николаевича отправили в бессрочную ссылку — под надзор полиции, без права преподавания и проживания в университетских городах. Это наказание он отбывал в своем имении Батищево в Смоленской губернии, где провел оставшиеся 22 года жизни. 

Именно там родились знаменитые «Письма из деревни» Энгельгардта. На них до сих пор часто ссылаются литераторы, ученые и политики. Владимир Ульянов-Ленин неоднократно обращался к этим историческим документам как к ценному источнику в деле изучения российской деревни 70–80-х годов XIX века. В одной из статей Ленин отметил: «Отчего не доверять наблюдениям, которые целые 11 лет собирал человек замечательной наблюдательности, безусловной искренности, человек, превосходно изучивший то, о чем говорит». Позже «Письма...» стали использоваться для доказательства «грабительского характера крестьянской реформы», отменившей крепостное право.

Двенадцать «Писем из деревни» появились в 1872–1887 годах, то есть тогда, когда реформа уже была, по сути, свернута стараниями (или, наоборот, бездействием) многочисленной российской бюрократии. Для нее эти преобразования оказались невыгодными, поскольку чиновничество пополнялось далеко не самыми успешными по части ведения собственной хозяйственной деятельности дворянами и помещиками. 

Однако существуют и другие письма Энгельгардта. Они носят несколько укороченное название — «Из деревни» — и датированы 1863 годом. В них автор подробно описал не упадок, а предшествовавший тому подъем в сельском хозяйстве, характерный для первых лет проведения реформы — когда крестьянство, наделенное землей, поверило в свои силы и благородные намерения царя-освободителя. 

Лето 1863-го Александр Николаевич провел в Бельском уезде Смоленской губернии, у родных. Перемены в жизни деревни настолько его поразили, что в том же году он под псевдонимом «А. Буглима» отправил четыре послания в редакцию «Санкт-Петербургских ведомостей». Позже, в 1897-м, они вошли в качестве приложения в третье издание «Писем из деревни» и больше никогда не публиковались. 

В советский период об их существовании постарались забыть, так как они противоречили устоявшейся ленинской точке зрения на события 1861 года, став, по сути, единственным свидетельством эффективности начального этапа правительственных реформ. Вот наиболее содержательные фрагменты. 

«Мне еще в Петербурге говорили, что провинция в последнее время очень изменилась, но, признаюсь, я не ожидал такой резкой перемены, — я не ожидал, чтобы так быстро, в какие-нибудь два года, все так радикально изменилось к лучшему. Этой перемены нельзя не заметить, нельзя не видеть; слепой, если не увидит, то услышит, почувствует ее; она чувствуется в воздухе, слышится в голосе каждого человека...

В деревнях у крестьян всюду идет постройка — точно после пожара. Новые избы большей частью уже не такие, как были прежде, не курные, без печей, с дырами вместо окон, а чистые и светлые. Местами даже встречаются светлицы с несколькими окнами, с вычурными украшениями на крышах и окнах, с большими хорошо крытыми дворами и прочными хозяйственными постройками. В одной деревне меня особенно поразила новая постройка, каких прежде не видывано было в нашей местности, каких и теперь еще встречается мало. Спрашиваю, кто строит. Говорят, мужик-богач. Дворник ближайшего постоялого двора, где я кормил лошадей, рассказал мне, что этот мужик-богач прежде считался бедняком, жил в курной избенке, ходил оборвышем, так что из шапки волоса лезли, как выразился дворник, а теперь оказался капитал, строит хороший двор, заводит лавочку. И таких богачей, говорил дворник, у нас в волости уже оказалось несколько. Теперь мужики не боятся выказывать деньги, а прежде прятали и притворялись бедняками да как притворялись: ходили в лаптях, ели пушной хлеб. Независимо от построек, возводимых такими богачами и денежными дворовыми людьми, поселяющимися в деревнях, все другие крестьяне тоже обстраиваются: тот амбар ставит, тот двор кроет, тот делает печь и трубу.

На крестьянских наделах тоже кипит работа: мелколесье, кусты, амшары, болота — все разрабатывается, точно пришли новые поселенцы... Крестьяне деятельно разрабатывают свои наделы, и я думаю, через несколько лет на крестьянских наделах все будут только поля и лужки...

Несмотря на то, что прошло только два года с 19 февраля (1861 года. — «Свой»), крестьяне поправились настолько, что не едят уже пушного хлеба, имеют сапоги, ременную упряжь на лошадях...

Сколько я мог заметить, нынче хлеб на полях далеко лучше, чем бывал в старые годы, и урожай гораздо равномернее: нет такой большой разницы между помещичьими и крестьянскими хлебами; местами даже у крестьян хлеба лучше помещичьих...

Русский лапоть тоже, кажется, уничтожается и скоро, может быть, останется только на письменном столе того русского богача, любителя всего русского, который сделал для своего письменного стола золотой лапоть в виде пресс-папье.

Сапожное ремесло теперь одно из самых прибыльных в деревне. Деревенские сапожники везде мне говорили, что они постоянно завалены работой — мужицкие сапоги все делают. Прежде, бывало, у нас увидеть мужика в сапогах — была редкость; только бурмистры и старосты ходили в сапогах. А теперь, посмотрите-ка, все в сапогах щеголяют, правда еще только по праздникам, но и то достаточно. Впрочем, и по будням я очень многих видал в сапогах, особенно тех, которые приходили по делам к посреднику; даже работников в ненастные дни на работе видел в сапогах, а пастух наш так постоянно ходит в сапогах. Пастух в сапогах — что за перемена!..

Если, несмотря на большие расходы, быт крестьян видимо улучшился, то причиной улучшения стало то, что крестьянин теперь сделался свободен в известной степени и независим относительно земли...»

Всякая медаль имеет оборотную сторону. Улучшение быта крестьян в первые годы реформы нередко сопровождалось деградацией крупных помещичьих хозяйств, и об этом Энгельгардт в 1860-е тоже писал. Из приведенных отрывков можно сделать, пожалуй, лишь один бесспорный вывод: «Письма...» заслуживают куда большего внимания, нежели то, которое им уделялось в России прежде.

Иллюстрация на анонсе: К. Маковский. «Крестьянский обед в поле». 1871