«В нем русское было центром всего»

Словами, вынесенными в заголовок, Василий Розанов и один из думцев некогда охарактеризовали жизнь и деятельность Петра Аркадьевича Столыпина. Его ослепительно яркая и скорая, как метеор, политическая карьера в высших сферах уместилась в короткий пятилетний промежуток — между назначением саратовского губернатора министром внутренних дел весной 1906 года и роковым выстрелом в киевском театре в сентябре 1911-го. Однако он навсегда останется в нашей истории образцом, практически идеалом русского государственного деятеля, защитника национальной идеи и державных интересов.

В величии столыпинского гения трудно сомневаться. Он принял Россию, которая была подобна продырявленному неприятелем кораблю, да еще и с бунтующей командой, палящей из захваченных винтовок и орудий по капитанской рубке. Его предательски убили тогда, когда страна обрела — за пять-то лет! — внутренний покой, мощь, уверенность в себе, вернулась в концерт великих держав.

Долгие десятилетия советская власть сравнивала собственные достижения с вожделенным «1913 годом» как точкой отсчета. Но не будем забывать, что 1913-й был прямым продолжением 1909-го, 1910-го, 1911-го... Из тонущего, мятежного, морально устаревшего броненосца империя превратилась в современный боевой дредноут, наподобие тех, чье строительство премьер отстаивал в своих страстных речах, произнесенных в защиту большого флота. 

Возможно, очень многие — и внутри, и вовне — несколько переоценили силы послестолыпинской России, что как раз и лишило ее столь желанного Петром Аркадьевичем мирного двадцатилетия, ввергло в гибельную пучину новой войны, которой тот, несомненно, попытался бы избежать. Хотя и в этой мировой бойне держава показала себя несравненно достойнее, крепче, нежели в русско-японских баталиях. 

Страна при Столыпине динамично развивалась, и премьер был убежден в ее великих резервах и славном будущем. Сколько бы ни честили его «реакционером», он лишь приговаривал: на легком тормозе и все время вперед. Верил в просвещение, прогресс, законность и право, неизменно подчеркивал — любые жесткие и чрезвычайные меры нужны лишь для того, чтобы поскорее водворить порядок, без коего невозможно развитие. «Реакция» же была тождественна грамотной работе национального иммунитета, отторгающего бациллы революционной чумы. 

«В России поднялась волна реакции, реакция русского патриотизма и русского национального чувства, и эта реакция вьет себе гнездо именно в общественных слоях, общественных кругах, — предупреждал он оппонентов. — В прежние времена одно только правительство имело заботу и обязанность отстаивать исторические и державные приобретения и права России. Теперь не то. Теперь Государь пытается собрать рассыпанную храмину русского народного чувства».

Защищая старую Россию, Столыпин строил новую и не боялся этого. В конечном счете именно он послужил нянькой, пестуном российского парламента. После двух неудачных опытов дело парламентской демократии обречено было погибнуть, стать исторической неудачей, но тут его взял в свои руки Петр Аркадьевич. Ввел новые избирательные законы. Добился формирования работоспособной и патриотичной по духу (в общем и целом) Государственной думы. Прививал как мог депутатам сознание их высокой миссии. Превратил Таврический дворец в трибуну для своих пламенных речей о Родине, праве, истории и нации.

Розанов совершенно верно отметил: Столыпин не просто подавил революцию военно-полевыми судами, армией, он разгромил ее идейно, парламентскими речами, противопоставив беснованию борцов с самодержавием ясное национально-патриотическое и в то же время конструктивно-модернизаторское видение будущего. Оказался сильнее как оратор, мыслитель, человек воли и действия. Его «Не запугаете!» стало тем камнем, о который разбилась смута. А ранее с ней не могли справиться сотни пулеметов. Нет никакого сомнения в том, что он ушел победителем, и если бы не трагедия революции, то давным-давно считался бы одним из первых героев русской истории, заложивших основы национального процветания.

Но так как насильственная смена власти все же произошла, ненавистники Столыпина пытаются объявить его едва ли не виновником потрясений. Мол, не разрушь он общину, ничего бы такого не случилось. Перед нами клеветническая по сути своей выдумка. Обе революции 1917 года были городскими и солдатскими. Крестьянская стихия подхватила их лишь тогда, когда гигантский пожар уже вовсю пылал. Зато два десятилетия кряду большевистская власть пыталась выкорчевать из деревни кулачество, уничтожить того самого «хозяйчика», трудолюбивого, энергичного крестьянина, на которого делал ставку премьер-реформатор. Если четверть века спустя после его смерти комиссары все еще боролись с кулаком, значит, аграрные преобразования были далеко не напрасны.

Он шел к полному и окончательному триумфу, и именно поэтому его физическое устранение, вкупе с обильной посмертной клеветой из каждого антимонархического рупора, стало единственным средством, чтобы Столыпина остановить. Последние годы жизни — это, по сути, крестный путь, начало коему положил подлый взрыв на Аптекарском острове в августе 1906-го, убивший 24 человека и оставивший навсегда инвалидом дочь премьера Наталью. Террористические банды, предназначенные для устранения Столыпина, создавались одна за другой. Он признавался знакомым: выходя утром из дома, никогда не знаю, вернусь ли. Фактически жил так, как обретаются в мире сем праведники: постоянно помнил о смерти и готовился к ней. И когда она пришла, когда одиночка сумел сделать то, с чем не справились целые боевые группы, Петр Аркадьевич оказался поразительно спокоен: «Ныне отпущаеши...» Перекрестил и благословил государя. И даже убийцу пожалел. Прошел путь мученика и принял кончину праведника на глазах у всей России.

Столыпин явил пример выдающегося государственного деятеля, мужественного человека и христианина пламенной веры. Всего этого, вероятно, не было бы без твердых и глубоких убеждений. Собственную политическую программу он основал не только на верности Родине и царю, но и на искреннем, открытом национальном чувстве, поставив таковое во главу угла многотрудной практической деятельности. Прекрасно осознавал, что с революцией, руководимой яростной, господствующей над человеком идеей, может бороться лишь другая идея — столь же страстная, безусловная, всепоглощающая. Пять лет столыпинской политики стали пятилеткой последовательного осуществления этой программы. 

Национальное начало, по мысли русского премьера, должно подчинить себе все сферы пересоздаваемой на новых экономических и социальных принципах страны. «Народы забывают иногда о своих национальных задачах; но такие народы гибнут, они превращаются в назем, в удобрение, на котором вырастают и крепнут другие, более сильные народы», — внушал он депутатам Госдумы, когда настаивал: Финляндия не есть государство в государстве, но органическая, купленная кровью наших предков часть Российской империи.

Он вырос на западной границе. Его семья достойно представляла русских помещиков в Литве. Юный Петр учился в гимназии в Вильно. Большой период служебной карьеры прошел в Ковно и Гродно, где он был губернатором. Некоторые авторы увидели в данных обстоятельствах основание для упреков: Столыпин, мол, не знал и не понимал Центральной России. Полная чушь. 

Правда же в том, что пограничное положение выработало в нем обостренное самосознание русского человека. Он постоянно сталкивался с пренебрежением в отношении соплеменников, со стремлением урезать их права, с той польской и немецкой гордыней, о которой с возмущением рассказывал в «Письмах из Риги» и «Окраинах России» Юрий Самарин. Столыпин отлично понимал, что формальное, фиктивное равноправие в либеральном духе на западе империи не приведет ни к чему, кроме реального притеснения и даже порабощения русских. 

Главная политическая мысль столыпинской эпохи была направлена на создание системы, которая всегда и во всем клонилась бы к выгоде основной нации и ее конкретных представителей. Он систематически конструировал такую модель государства, где русские имя и честь, интерес и гражданство стояли бы на первом месте.

«Признайте, что высшее благо — это быть русским гражданином, носите это звание так же высоко, как носили его когда-то римские граждане», — ответил польским депутатам, жаловавшимся на то, что их якобы числят людьми третьего разряда. 

Этой столыпинской ясности порой очень не хватает нам сегодня, когда политический класс зачастую страшится оказать предпочтение своим перед чужими. Мало того — стремится любой ценой ублажить вторых, лишь бы не жаловались. А русский мужик, дескать, проживет и так, потерпит. Как же далека подобная стратегия от политической философии Столыпина, не боявшегося прослыть «неполиткорректным», быть обвиненным в предоставлении русским преимуществ (заметим в скобках, более чем закономерных, оплаченных немалой кровью и беспримерными страданиями).

Именно на этой философии базировались и реформы в Финляндии, и выделение из состава Царства Польского русской Холмской губернии, и, наконец, знаменитый законопроект о земствах в Западном крае, омрачивший последние месяцы жизни премьера. Ему пришлось распустить Думу и Государственный совет, чтобы утвердить закон, наделявший русских преимущественными правами в земствах западных губерний, призванный положить конец всевластию польских помещиков. Удар в спину ему нанесли, помимо прочих, октябрист Гучков и правые в Госсовете, поставившие классовую солидарность с панами выше национальной. 

«В этом законе проводится принцип не утеснения, не угнетения нерусских народностей, а охранения прав коренного русского населения, которому государство изменить не может, потому что оно никогда не изменяло государству и в тяжелые исторические времена всегда стояло на западной границе на страже русских государственных начал», — так говорил он в своей последней речи перед Думой весной 1911 года.

В этих словах выражен еще один важнейший принцип его мировоззрения: убежденность в неразрывной связи русского народа и российского государства. Для Петра Аркадьевича наша страна всегда была, есть и будет государством национальным, а смысл ее государственности состоит прежде всего в охранении русского народа: «Когда в нескольких верстах от столицы и царской резиденции волновался Кронштадт, когда измена ворвалась в Свеаборг, когда пылал Прибалтийский край, когда революционная волна разлилась в Польше и на Кавказе, когда остановилась вся деятельность в южном промышленном районе, когда распространились крестьянские беспорядки, когда начал царить ужас и террор, правительство должно было или отойти и дать дорогу революции, забыть, что власть есть хранительница государственности и целости русского народа, или действовать и отстоять то, что ей было вверено».

Говоря о строительстве империи Петром, его тезка совершенно неполиткорректно апеллирует даже не к национальному духу, а к чувству крови: «Один, с морским флотом, построенным первоначально на пресной речной воде, с моряками, им самим обученными, без средств, но с твердой верой в Россию и ее будущее шел вперед Великий Петр. Не было попутного ветра, он со своими моряками на руках, на мозолистых руках, переносил по суше из Финского залива в Ботнический свои галеры, разбивал вражеский флот, брал в плен эскадры... Кровь этих сильных людей перелилась в ваши жилы, ведь вы плоть от плоти их, ведь не многие же из вас отрицают отчизну, а громадное большинство сознает, что люди соединились в семьи, семьи — в племена, племена — в народы для того, чтобы осуществить свою мировую задачу, для того, чтобы двигать человечество вперед».

Меньше всего Петр Аркадьевич захотел бы войти в историю в роли автора одной фразы: «Им нужны великие потрясения...». Слишком часто за последние десятилетия ее использовали в смысле «чего изволите», угодливо объявляя великой Россией все, что не связано с великими потрясениями.

Между тем у столыпинских слов был определенный контекст и вполне конкретный смысл. Великая Россия — не застойное болото без внутренних и внешних волнений, но Россия национальная, историческая, опирающаяся на собственные традиции, переходящая из великого прошлого в славное будущее, сохраняя при этом все лучшее и отбрасывая худшее. Для того и боролся он с сотрясателями основ: чтобы не позволить им соорудить «новое неведомое нам отечество», опирающееся на тотальный нигилизм. 

Ну а полностью фраза, оставленная нам как завещание, звучит так: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!»