Здесь забытый давно наш родительский кров...

Есть песни, судьба которых вырастает постепенно, словно дерево из ростка. Росток может быть прямым и крепким, но могучие корни, густая, раскидистая крона, под которой уютно чувствуют себя целые народы, появляются позже. Над «Беловежской пущей», шедевром Александры Пахмутовой и Николая Добронравова, смысловая крона растет и ширится до сих пор. 

Кажется, эта песня была всегда. По крайней мере, ее знает каждый, кто родился во второй половине XX века в стране под названием СССР. 

Заповедный напев, 
заповедная даль.

Свет хрустальной зари, 
свет, над миром встающий.

Мне понятна твоя 
вековая печаль,

Беловежская пуща, 
Беловежская пуща...

Эти строки поэта Николая Добронравова, слитые с пронзительной, светлой музыкой Александры Пахмутовой, сопровождали нас из радиоприемников и телевизоров всю вторую половину спокойных 1970-х и большую часть суетливых 80-х. Пророческая же глубина песни стала понятна лишь в конце 1991-го, когда три немолодых тертых партноменклатурщика из славянских республик Союза собрались в слякотном декабре посреди Беловежья в резиденции Вискули и под скрип заповедных дубов и стук рюмок с зубровкой подписали приговор великой стране. 

Далекий и, как сейчас многим видится, солнечный, счастливый 1974-й. Мягкое осеннее «предвечерье» советской эпохи. В тот год, после постановления ЦК КПСС и Совмина СССР о начале строительства Байкало-Амурской магистрали, звучное слово «БАМ» прочно вошло в повседневный лексикон. Тогда же прошли ходовые испытания крупнейшего в мире атомного ледокола «Арктика». Открывались очередные блоки АЭС, вводились в строй заводы, были на слуху XVII съезд ВЛКСМ и высылка Солженицына, стартовала вторая хоккейная суперсерия Канада — СССР.... 

В конце лета 1974-го Степан Кочановский, директор Государственного заповедно-охотничьего хозяйства «Беловежская пуща», пригласил погостить у себя знаменитую в стране творческую супружескую пару. Как позже признавался Степан Болеславович, кроме искренней любви и уважения к творчеству Пахмутовой и Добронравова, была у него и «корыстная» задумка: очаровать супругов Беловежьем, получив «на выходе» хорошую песню о пуще.

По дорогам и тропинкам Беловежской пущи — на машине, лошадях и пешком Пахмутову и Добронравова сопровождал старший научный сотрудник заповедника, ученый-миколог Павел Михалевич. С большой любовью показал он московским гостям все известные места и многие тайные закоулки древнего леса, попутно рассказывая о флоре, фауне и истории пущи. Восхищенным гостям довелось увидеть и знаменитые 700–800-летние дубы, находившиеся в «закрытой» части заповедника, и стада могучих зубров, и изящных оленей, приходивших на водопой к лесным озерам. Торжественная месса Беловежья явно задела души супругов-творцов.

Не торопясь, дав улечься первым впечатлениям, Кочановский осторожно вышел к заветной теме — зияющему пробелу с песней о Беловежской пуще. Даже прочел гостям собственные стихи о заповеднике, осторожно предложив Пахмутовой положить их на музыку. 

Мы не знаем, хороши ли были стихотворные опыты директора, однако Александра Николаевна сразу мягко возразила: она пишет музыку только на слова своего мужа. Тогда слегка расстроенный хозяин пригрозил в шутку, что не отпустит Добронравова из пущи, пока тот не напишет свое произведение о Беловежье.

Николай Николаевич, у которого уже смутно бродили в голове строчки, поддался на «ультиматум». Он заперся в отдельной комнате и через два дня, слегка осунувшийся и небритый, вынес готовое стихотворение из пяти строф. Но каких! Они заворожили первых слушателей даже без музыки. Гости отбыли обратно в столицу, где через полгода была написана одна из самых великолепных мелодий Пахмутовой, слившись со стихами Добронравова в потрясающую песню. Супруги, похоже, сами сознавали, что взошли на одну из главных вершин своего творчества.

Вопреки распространенному мнению, первым исполнителем песни стал не вокально-инструментальный ансамбль «Песняры». Еще до них «Беловежскую пущу» включил в свой репертуар Большой детский хор Центрального телевидения и Всесоюзного радио под руководством Виктора Попова. Солистом был выбран 13-летний Виталий Николаев. Перед записью песни в студии случился досадный сбой. Виталик накануне съел мороженое и никак не мог выйти из второй октавы, взять верхние ноты. Отпаивали его чаем с лимоном, успокаивали, но все впустую. В итоге звукорежиссеры (цифровой аудиотехники тогда не было и в помине) собрали песню из многих кусочков магнитной пленки. Уже будучи взрослым, солист вспоминал, что когда впервые начал петь «Беловежскую пущу», то ощутил дрожь во всем теле, настолько прекрасной была мелодия. Присутствовавший на премьере песни посол Италии прослезился во время исполнения и в кулуарах признался, что ничего лучше этой песни и «Ave, Maria» в исполнении детского Миланского хора в жизни не слышал.

Широкая публика впервые познакомилась с шедевром в телепрограмме «Песня-77». А в 1978-м фирма «Мелодия» выпустила очередной винил ВИА «Песняры», на котором «Беловежская пуща» прозвучала в исполнении Валерия Дайнеко. С тех пор она стала одним из главных хитов этой первой советской фолк-рок-группы. Характерно, что многолетний лидер «Песняров» Владимир Мулявин, набирая новых вокалистов, всегда просил исполнить куплет из «Беловежской пущи», чтобы понять вокальные возможности кандидатов. Со временем в наборе инструментов при исполнении беловежского гимна «Песняры» стали применять окарину — уникальный инструмент, род свистковой флейты с «лесным» звучанием.

В 1976-м «Песняры» — первыми из советских ВИА — вместе с американской поп-фолк-группой New Christie Minstrels провели турне по США. При исполнении «Беловежской пущи» публика вставала и аплодировала стоя. Это был ослепительный успех. 

Число исполнителей беловежского гимна с годами неуклонно росло. В свой репертуар ее включили белорусский ансамбль «Сябры», многие детские хоры, зарубежные эстрадные звезды. Сегодня ее поют, кажется, во всех стилях и на самых разных языках мира.

Но тогда никто не мог предугадать столь чудовищного смещения смыслов, при котором само понятие «Беловежская пуща» станет для миллионов наших соотечественников символом национального предательства, позора и беды, растянувшейся на десятилетия. Говорят, незадолго до подписания акта о ликвидации СССР было замечено, что древние, бывшие культовыми еще в языческие времена, дубы в Вискулях странно вибрировали...

С 1991 года в «заповедный напев» незримо вошли горькие, драматические обертоны. Но, может быть, не вошли, а всегда там были? Ведь настоящая поэзия, черпая из Вечности, зачастую свидетельствует дальше и глубже, чем может осознать сам поэт.

Удастся ли однажды новым славянским лидерам, «у высоких берез свое сердце согрев», восстановить нарушенное единство Русской державности? Появится ли у гениальной «Беловежской пущи» новое — радостное — наполнение?