Найти свое высокое Я

Выдающихся представителей русской философской мысли ХХ века условно можно разделить на две основные категории. В первую войдут те, кто посвятил жизнь строго научным исследованиям, разработке логически выверенных систем, сложных, терминологически насыщенных концепций. 

Другие проявили особый интерес к литературно-художественному творчеству, искусству, удивляли эстетизмом, изящной стилистикой, не забывая, впрочем, и об основных задачах, стоящих перед философией. Бориса Вышеславцева, пожалуй, следует отнести ко второму, «артистическому» направлению.

Тайна детства

Вышеславцев родился осенью 1877 года в Первопрестольной. Много десятилетий спустя, уже пребывая на чужбине, он с любовью и грустью опишет в воспоминаниях «Тайна детства» патриархальный уклад старой Москвы, приоткроет для читателя собственный внутренний мир, метафорически поведает о своих творческих идеалах. Основную роль в духовном становлении личности играет воображение — эту простую и в то же время крайне важную для него мысль Борис Петрович старательно подчеркнет, упомянув для примера замечательного художника Константина Коровина, с которым дружил долгие годы. Импрессионизм как художественный стиль был для них общим, подходил для выражения личных чувств и переживаний.

«Тайна детства» явно перекликается с ностальгической прозой Ивана Шмелева, что особенно заметно в конце мемуарного, лирико-философского очерка: «Но свечи догорают, взрослые переходят в столовую. Если вы хотите увидеть и пережить русскую елку, воскресить милое «Рождество» далекого детства — то знайте, что его музыка жива. Чайковский сохранил ее в своем «Щелкунчике» навеки. Лишь взмахнет его волшебная палочка, как восстанут в душе «Святки», зажгутся свечи, запахнет хвоей елки, засияют, засверкают, запляшут и зазвенят картонажи детской фантазии. Китайские богдыханы с колокольчиками, восточные чалмы из 1001 ночи, лихие русские плясуны и сам Щелкунчик... А вот и сам Чайковский садится за рояль и играет, как он любил это делать, последний вальс для танцующей молодежи — для этих русских «барышень» и юношей, душа которых, влюбленная, тоскующая и очарованная, ему понятна. Простой как будто вальс, но что в нем скрыто, это никогда не поймет Вена или Париж...»

Кстати, в рассказе под названием «В Париже», опубликованном в журнале русской эмиграции «Современные записки», литературный талант Вышеславцева проявится не менее ярко.

Его университеты

Образное мышление, чувство слова он развил в себе не без помощи классического образования, полученного в гимназии, а также учебы на юридическом факультете Московского университета (окончил в 1899-м). Перед ним открывалась блестящая карьера адвоката, чрезвычайно почитаемая в русском обществе тех лет стезя. Но после непродолжительных трудов на юридическом поприще Вышеславцев увлекся совсем другим делом. Как вспоминал впоследствии давний друг Николай Алексеев: «Адвокатура его не удовлетворила, и он променял ее на менее прибыльную профессию русского ученого».

Товарищ по альма-матер Василий Савальский ввел его в круг людей, группировавшихся вокруг профессора Павла Новгородцева. Этот ученый, признанный глава московской школы философии права, способности новичка оценил по достоинству, оставил его при университете — для подготовки к будущему занятию кафедры. После сдачи магистерских экзаменов Вышеславцев отправился в двухгодичную командировку за рубеж — готовить диссертационную монографию. В своем дневнике он предельно емко охарактеризовал тот период жизни: «Берлин, Марбург, Италия, Рим, Париж, Гейдельберг — везде новые впечатления, новые встречи, новые мысли и идеи».

По возвращении в Россию защитил в 1914-м магистерскую диссертацию «Этика Фихте», где дал идеям немецкого мыслителя оригинальную интерпретацию. Приобрел известность в научных кругах как талантливый лектор, преподавал историю политических учений в Московском университете, историю философии в Московском коммерческом институте и Народном университете Шанявского. Современник Вышеславцева Федор Степун его стиль и профессиональную манеру описывал так: «Юрист и философ по образованию, артист-эпикуреец по утонченному чувству жизни и один из тех широких европейцев, что рождались и вырастали только в России, Борис Петрович развивал свою философскую мысль с тем радостным ощущением ее самодовлеющей жизни, с тем смакованием логических деталей, которые свойственны скорее латинскому, чем русскому уму. Говоря, он держал свою мысль, словно некий диалектический цветок, в высоко поднятой руке и, сбрасывая лепесток за лепестком, тезис за тезисом, то и дело в восторге восклицал: «поймите... оцените...».

«Если можете — спасите»

Избранный в 1917-м экстраординарным профессором Московского университета, годы революции и Гражданской Борис Вышеславцев провел в Белокаменной. Как человек, хорошо понимающий ценность духовной культуры, принять идеологию и политику новой власти он не мог. В письме к Александру Ященко признавался: «Зарабатывать здесь можно много и тогда жить материально великолепно, но — безвкусно, среди чужой нации, в духовной пустоте, в мерзости нравственного запустения. Если можете, спасите меня отсюда». «Спасать» не пришлось — о его выдворении за пределы России осенью 1922-го позаботилось советское правительство, выделившее ему место на «философском пароходе» — вместе с большой группой неугодных профессоров.

Следующий этап в его жизни и научной деятельности начался в Берлине. Он издал книгу «Русская стихия у Достоевского» (Берлин, 1923), включился в работу Религиозно-философской академии, основанной Николаем Бердяевым. С этого времени проявлял большой интерес к теологии и в результате сблизился с христианской организацией ИМКА, посещал ее съезды и конференции. В 1924-м вышел сборник «Проблемы русского религиозного сознания», где перу Вышеславцева принадлежит статья «Религия и безрелигиозность». В ней отразилось убеждение, получившее развитие в последующих работах эмигрантского периода: «Человеческая душа не материалистка по природе и не исчерпывается плоской психологией английских экономистов. Человек гораздо сложнее и глубже».

В 1924 году он переехал в Париж и занял должность редактора в издательстве «ИМКА-пресс». Кроме того, преподавал в Свято-Сергиевском православном богословском институте, редактировал вместе с Бердяевым журнал «Путь», в котором были напечатаны многие тексты Вышеславцева, касающиеся вопросов философии и религии.

Одна из прежде интересовавших тем получила продолжение в научном труде «Этика преображенного эроса» (1931). После Второй мировой Вышеславцев переехал в Швейцарию, работал в секретариате Экуменической лиги. Там же он скончался и был похоронен.

Индивидуализм по-русски

Итоговой можно считать его книгу «Вечное в русской философии» (Нью-Йорк, 1955). Тут читателю важно выяснить, что вкладывал автор в понятие «вечное». Борис Вышеславцев полагал: у западной и русской философии одни и те же проблемы, обусловленные в основном взаимоотношениями Абсолюта и личности, Бога и человека. Национальные типы философствования сами по себе, конечно, существуют, однако они едины в плане самопознания, пусть и принимающего разные формы. Нет непреодолимых противоречий между русскими и западными идеями, ибо творчество не имеет национальных границ. Русская мысль — часть мировой философии, хотя и предполагает собственные пути познания (интуицию, чувственные переживания).

Что же касается принципиальных отличительных черт, то главную из них Вышеславцев определяет так (в книге «Русская стихия у Достоевского»): «Это — беспредельность, жажда души слиться с беспредельным».

Душа России, утверждает философ, совершенно не оформлена, не имеет пределов. Основной трагизм заключается в стихийности русской натуры, устремленной, несмотря ни на что, к поиску высшего смысла, подлинной сущности духовной жизни.

Борис Петрович призывает в свидетели князя Мышкина: «И не нас одних, а всю Европу дивит... русская страстность наша; у нас коль в католичество перейдет, то уж непременно иезуитом станет, да еще из самых подземных; коль атеистом станет, то непременно начнет требовать искоренения веры в Бога насилием, то есть, стало быть, и мечом! Отчего это, отчего разом такое исступление?»

Вторя герою романа, Вышеславцев пытается ответить на поставленный вопрос в схожем образно-эмоциональном ключе: «Здесь удивительное раскрытие русского национального характера, загадочного и странного; и оно дается через проникновение в сущность русской душевной стихии, обладающей поразительной степенью напряжения. И это та же самая стихия, глухо кипящая под порогом сознания, те же подпочвенные вулканические силы, которые в одних индивидуальностях взлетают гордым пламенем к небу, в других текут неудержимым потоком горячей лавы, ползущей по земле, в третьих — твердеют серой корою, делающей душу как бы телесною...»

Бури страстей бушуют внутри человека потому, что он теряет свою самость, и нечто глубинное, подспудное завладевает его сознанием. Выход из стихийного хаоса Вышеславцев видит «в том, чтобы найти свое Я, высокое, божественное по происхождению, прекрасное в своей скрытой сущности». Сформировавшись как мыслитель под влиянием Новгородцева, пройдя выучку через постижение основ западной (преимущественно немецкой) философии, он придерживался во многом европоцентризма, считал, что прививка западных норм и ценностей может спасти Россию от хаоса. Только в отличие от западников, мечтавших о заимствовании политических образцов, Борис Петрович рассуждал о преображении русского общества на основе персонализма (проще говоря, поиска «своего Я»), творчески осмысленного, проистекающего не извне, не из деклараций гражданских прав и свобод, но из личной устремленности к идеалам, из стремления соответствовать своему высшему предназначению.

В произведениях Достоевского Вышеславцев отмечал прежде всего мучительные искания героев на трудном пути самопознания. Особое место эта идея занимает в книге «Вечное в русской философии». Развивая данную тему, автор процитировал знаменитую «Пушкинскую речь» Федора Михайловича: «Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой, — и узришь правду». Самопознание организует личность, которая, в свою очередь, является «высшим единством познающего, оценивающего и действующего субъекта». Согласно другой метафоре-аналогии, личность — возница Платона, управляющий двумя конями. Обретение самости есть не что иное, как приручение этой «конной» пары — сознания и бессознательного.

Вышеславцев выделял идею свободы, строил ее метафизику, исповедовал идеал философии вечной, отвергающей всякие — временные, политические, догматические — границы. Пушкин и Достоевский у него встречаются с Паскалем и Декартом, а философия становится мудростью лишь тогда, когда она устремлена ввысь, соединяется с религией.

Интуиция вместо бессознательного

Борис Петрович весь окружающий мир воспринимал творчески, разглядывал его с живейшим интересом художника и, как правило, чурался отвлеченных теоретических схем. Его впору назвать не только «Рахманиновым русской философии» (выражение современного исследователя Альберта Соболева), но и выдающимся философом-импрессионистом. Он увлекался новыми идеями постольку, поскольку искал в них отсвет-отзвук «вечных проблем». Многих удивляло то, как Вышеславцев переосмыслил психоанализ — в бессознательном опознана «обыкновенная», известная еще со времен античности интуиция. Несмотря на тесное сотрудничество с Бердяевым, в 1927-м Борис Вышеславцев активно участвовал в заседаниях евразийского семинара, пытался и там найти свое место, излагал личную точку зрения на марксизм, спорил с Львом Карсавиным. А ушел от евразийцев потому, что его возмутил их будто бы чрезмерный, посягающий на свободу личного мнения коллективизм.

Вышеславцеву были совершенно чужды отвлеченные теоретические схемы. Жизнь и философия представлялись ему нераздельными. Самобытность каждого человека, его неотъемлемое право на творческое самовыражение — ведущие темы в трудах этого мыслителя.

Годы тяжелейших испытаний практически не отразились на его цельной, чрезвычайно разносторонней личности, не поколебали веру в силу искусства и высший смысл бытия.

Фото на анонсае: PHOTOXPRESS