Роман с революцией

Бориса Яковенко в среде отечественных интеллектуалов знают как оригинального мыслителя, одного из редакторов журнала «Логос» (1910–1914, 1925), пропагандиста творчества германских философов в нашей стране, автора написанной в эмиграции «Истории русской философии» и множества статей. Его работы переводились и печатались на немецком, итальянском, чешском языках. Гораздо менее известен данный автор в качестве журналиста, публициста, историка русской революции — открытие этой части наследия Яковенко произошло сравнительно недавно.

Будущий философ родился 4 июня 1884 года в Твери, в семье революционеров-народников. Спустя много лет он признается: «Дух революционности вошел в меня с первых же дней моей сознательной жизни». В 1890–1893 годах вместе с матерью, обучавшейся в Лозанне на медика, жил в Швейцарии. По возвращении на родину был определен в частную гимназию в Петербурге. В 1903-м поступил в Московский университет. Постоянно общался с эсерами, разделял их взгляды, в декабре 1904-го принял участие в уличных беспорядках, а в марте следующего года его арестовали. Вскоре освободили, установив над ним полицейский надзор. В ноябре 1905-го Яковенко забрал из университета документы и отправился учиться в Германию — сначала в Гейдельберг, а затем Фрейбург.

Получив образование, в Россию на постоянное жительство не вернулся. Поселился на побережье Лигурийского моря, в Кави-ди-Лаванья (около Генуи), откуда часто наведывался в Петербург и Москву по научным и издательским делам. В последний раз побывал на родине весной 1914 года. За событиями Первой мировой следил из лигурийской глубинки.

Февральско-мартовские события 1917 года, кардинально изменившие Россию, принесли перемены и в среду наших эмигрантов, живших на Апеннинском полуострове. Италия признала Временное правительство, и вскоре Яковенко переехал в Рим, дабы включиться в политическую и публицистическую деятельность. В конце 1917-го бывшее посольство «временных» под руководством Михаила Гирса начинает выпускать в итальянской столице газету La Russia (1917–1918), в которой Борис Валентинович становится одним из авторов и редакторов. Первый же номер издания открывается его программной статьей. В ней он провозглашает свой политический идеал, выражает надежду на грядущие позитивные сдвиги не только в его далекой стране, но и во всей Европе. По мысли Яковенко, мировая война, идущая вот уже три года, принесшая с собой гигантские потрясения и страдания, должна неизбежно завершиться победой демократических сил, сыграв тем самым, помимо разрушительной, и преобразовательную роль. Кровопролитные сражения, полагает философ, ведут между собой не военно-политические альянсы — друг другу противостоят автократия, представленная Германией и ее союзниками, и демократия, которую олицетворяют страны Антанты совместно с новой Россией. Последние участвуют в «великом походе во имя свободы народов и мира на всей земле». Идеалистический, в чем-то даже наивный, взгляд мыслителя на российскую действительность под влиянием новостей с родины постепенно меняется. Особенно потрясает известие о заключении Брестского мира с Германией. В августе 1918-го Яковенко шлет письмо со своей оценкой происходящих процессов в оргбюро «Союза возрождения России в единении с союзниками»: революция уничтожила старый государственный строй, но не создала качественно иной, основанный на гуманизме и народовластии; внешние враги воспользовались временной слабостью страны, чтобы ее расчленить и захватить. Автор послания призывает покончить с хаосом, целенаправленно стремиться к новому демократическому порядку, для этого власть должны взять здоровые силы, а не предатели, заключившие мир с врагом.

Резкая критика его тезисов извне и усилившиеся разногласия внутри редакции вынуждают Яковенко покинуть La Russia, стать директором и издателем газеты La Russia nuova («Новая Россия», 1918–1919), которая занимает открытую антибольшевистскую позицию. Итог его публицистической деятельности — участие в выпуске двух изданий на итальянском языке, более шестидесяти статей, освещающих наиболее важные политические события 1917–1919 годов в России и Западной Европе.

Позже, в развитие своих политических концепций, он выпускает брошюру «Философия большевизма» (Берлин, 1921), трудится над исследованием «История Великой русской революции» (написано в 1923-м по заказу итальянского издательства, но впервые издано лишь 90 лет спустя).

Работая над «Историей...», Борис Валентинович пытается найти ответы на мучительные вопросы об антидемократических результатах социальных потрясений в родной стране, оставаясь при этом апологетом революции, о чем сообщает в самом начале книги: «Посвящаю этот труд памяти покойной матери моей, Клавдии Андреевны Яковенко, с которой вместе всю жизнь мы помышляли о Великой русской революции, потом тревожно и горестно переживали ее, потом кляли и оплакивали, но все же сумели понять и простить».

Он считает свои взгляды максимально объективными, поскольку не принадлежит к какой-либо партии, и, следовательно, ему не нужно оправдывать чью-либо политическую программу. Собственные историософские методы и отношение к революции раскрывает довольно ясно. Отрицает при этом идею об антагонизме классов: «Классовая борьба пролетариата за свои экономические и социальные интересы и права есть все-таки, в конце концов, борьба по-прежнему эгоистическая и потому не настоящая, не безусловная борьба за свободу человека». Настоящая революция для Бориса Яковенко — это высочайшее духовное и нравственное преображение, совершающееся «в сознании и душе человека и человечества». Революционные перемены должны вести к искоренению обусловленного эгоизмом насилия, произвола, к тому, чтобы род людской добился «утверждения всецелой свободы и подлинного добра».

Философ признает, что его точка зрения определяется «революционным идеализмом», но при этом продолжает гнуть свою линию: «Дух человеческий, дух добра и свободы, рванувшись ввысь и потянув туда все и вся за собою, снова оказался стиснут и сперт в прокрустовом ложе эгоистического материализма». Он видит в революции прогрессивный фактор истории, но убеждается в том, что его идеал практически неосуществим. Придя к пониманию этого драматического противоречия, пытается объяснить его суть на примерах конкретных фактов и явлений: несколько поколений русских людей жили ожиданием революции, но когда произошел так долго чаемый социальный взрыв, историческая ситуация оказалась крайне неблагоприятной для утверждения царства свободы. С одной стороны — тяжелые последствия войны и наследие старого режима, с другой — слабость демократической традиции в России и психологические особенности русского революционера, который способен скорее разрушать, а не созидать. Совокупность причин привела к самому негативному результату из возможных: кратковременный рывок к свободе и демократии завершился однопартийной диктатурой.

В работе «Философия большевизма» Яковенко рассуждает о тектонических сдвигах, затронувших все сферы общественной жизни:

«Европа, да и все человечество, как раз переживает сейчас такой момент. Спору нет и быть не может: мы — в середине грандиозной и радикальнейшей культурно-общественной и духовной трансформации. Перед нами — эпоха великого, редкого по своему объему человеческого потрясения и крушения. Старые формы жизни, те самые, которые либо обновились, либо сложились в эпоху Великой французской революции, трещат и распадаются; новые элементы, новые силы сквозь трещины просачиваются наружу и требуют властно новых форм, новых откровений, новых жизненных установлений. Шатаются и даже рушатся или переживают глубокую трансформацию самые основы современного мира: принцип собственности, форма государственного бытия, экономическая конституция человечества, понятия человеческой личности, общества, свободы. И ясно, что для философии пробил час новой радикальной и всепроникающей рефлексии, — дабы осветить сгустившийся мрак жизни, чтобы распутать запутавшийся ее клубок, чтобы дать самой философии вновь приобщиться к живому конкретному источнику всякого мышления и набраться сил для насущного нового творчества и строительства».

Демонстрируя интерес к программе большевиков, автор указывает на различия в понимании большевизма, хотя признает за этим понятием и другие значения (государственный строй в Советской России, совокупность учений как фундамент данного строя, общественное умонастроение, максимализм как характерная черта русского народа, идейный и социально-политический комплекс).

Основываясь на партийных документах и других источниках, Яковенко убедительно показывает, что до и во время революции большевики декларировали одно, а после захвата власти стали на практике осуществлять совершенно иное. По его мнению, идеи и планы новоявленных гегемонов подверглись существенным метаморфозам тогда, когда стали претворяться в жизнь как «программа коммунистического управления страной и постепенного внедрения социалистических принципов и организации во все сферы народной жизни».

Яковенко по пунктам перечислил отступления большевиков от своей теоретической базы: уничтожение народовластия, диктатура не пролетариата, а над пролетариатом (через партийные органы), рождение новой бюрократии, возрожденное крепостное право, искоренение духовной свободы ради приоритета коммунистической идеологии, милитаризация и подготовка к войне, повсеместное введение смертной казни...

Далее выносится «окончательный приговор»: «Советская Россия, долженствовавшая (и могшая) быть государственной свободной ассоциацией свободно трудящихся на всех поприщах людей и базою для нарождения и развития новой пролетарской культуры, представляет собою, в действительности, огромную тюрьму, в которой царит политико-социальная деспотия и духовно-физическая пытка».

Яковенко не был сугубо отвлеченным философом, мыслил на конкретном, практическом уровне, поэтому его воспитанный на немецкой традиции идеализм нашел продолжение в политической философии и историософии. Не признавая монархию и критикуя большевиков за предательство революции, он осмыслил исторические события 1917–1920 годов и пришел к выводу: его идеалы не имеют ничего общего с идеологией большевизма, ограниченной материализмом, экономическим детерминизмом и отрицанием всякой морали.

Но следует ли провозглашенные им идеалы считать исторически оправданными, общественно полезными? На этот вопрос как будто неплохо отвечает современная действительность с ее лукавыми химерами демократии и взрывами «цветных революций», прокатившихся по всему земному шару.

Иллюстрация на анонсе: Н.А. Тоне. «Триумф гильотины в аду». 1795