Последний славянофил

«Семейство как практическое начало любви» — так в подготовительных материалах к «Братьям Карамазовым» автор романа определил значение уз близкого родства. Семья, в которой появился на свет философ, поэт, публицист Иван Аксаков, служила примером таких отношений. Отец Сергей Тимофеевич, писатель и критик, мать Ольга Семеновна, их четверо сыновей и семь дочерей являли собой полную противоположность тому, что Достоевский называл «случайным семейством», где меж детьми и взрослыми пролегает полоса отчуждения. 

У Аксаковых — доверие без дидактики, взаимная открытость, общие разговоры и дела, близкие мысли, никакого разрыва между формой и содержанием, чувством и его внешним выражением. Любовь же, соединяющая родителей, братьев, сестер, органически сливается с верой.

Многостраничные послания Ивана Сергеевича, исписанные красивым, уверенным почерком, прилетали в отчий дом сначала из училища правоведения, где подростком он постигал курс наук, затем — из Астраханской, Калужской, Ярославской губерний, Бессарабии и Малороссии, куда посылало его по делам службы правительство, из экспедиции 1853-го, во время которой он описывал нижегородские ярмарки, из Крыма, когда в составе комиссии князя Виктора Васильчикова оценивал ущерб, нанесенный Черноморскому побережью войной, из заграничных поездок... Подробно, в запоминающихся, ярких деталях обрисовывал увиденное и услышанное, фиксировал труды и дни, делился впечатлениями, создавая у близких эффект соприсутствия, преодолевая расстояние теплым, сердечным словом: «Милый отесенька и милая маменька, милые сестры и братья». 

Иван Аксаков воспринял от семейных корней и преданий высокий строй души, твердую нравственную основу, неколебимость духа, восхищавшие современников. Федор Тютчев отзывался о нем: «Это натура до такой степени здоровая и цельная, что в наше время она кажется отклонением от нормы. У древних был очень меткий образ для характеристики таких сильных и в то же время мягких натур — они сравнивали их с дубом, в дупле которого пчелы оставили свои медовые соты».

Идеализм в Аксакове сочетался с надежным ощущением почвы, стремлением не упускать из виду реальность, как бы ни контрастировала она с его убеждениями. В 1840–1850-е он отчаянно спорил с родными, друзьями — отцом, братом Константином, Александром Кошелевым и другими, упрекая их в чересчур восторженном отношении к старине, неприятии деятельности Петра, ригористичном отрицании современности: «Допетровской Руси сочувствовать нельзя, а можно сочувствовать только началам, не выработанным или ложно направленным, проявленным русским народом; но ни одного скверного часа настоящего я не отдам за прошедшее».

Он постоянно стремился как можно лучше узнать Россию. Использовал для этого служебные поездки, позволившие ему взглянуть на народ изнутри, познакомиться с раскольниками-староверами; инициативы Русского географического общества, для которого он описывал украинские ярмарки; собственные путешествия. Мыслитель-славянофил изучал и Европу, чтобы судить о ее путях не голословно. В 1857-м посетил Германию, Францию, Швейцарию, Италию, а в 1860-м — славянские страны.

На госслужбе Иван Аксаков провел почти десять лет. Чиновник по форме, он не был таковым по духовному складу. Свое дело понимал не как послушное исполнение предписаний начальства, но как честное служение. Именно такими хотел видеть русских управленцев Гоголь, призывавший трудиться не за страх, а за совесть, обретать нравственную опору в Боге: «Христос научит вас, как закалять дело крепко и навеки». 

Вот и Аксаков в статьях и письмах, с одной стороны, мастерски описывает быт и нравы местной чиновничьей братии, иронизирует, где добродушно, а где едко-зло, над ее крючкотворством, горько сетует на организацию государственного управления: «Служебная деятельность в России лишена всякой жизненной почвы. Она есть высшее выражение формализма». А с другой — обращается к чиновничеству почти с проповедью, требуя «полагать душу в дело, не скучать препятствиями, не свыкаться и не мириться со злом». Рисует иную, высшую модель управления, в основе которой — преданность «истинному народному началу и идеалу». А этот идеал, в представлении славянофилов, совсем не материальное благоденствие, не секулярные гражданские права и свободы, но Царствие Божие. В своей публицистике — от ранних заметок до развернутых выступлений в газете «Русь» — он представал как убежденный сторонник оправдания истории, внесения христианства во все сферы, от педагогики и культуры до экономики и хозяйства, устроения человеческого общества «на законах высшей нравственности и христианской правды»: «Обыкновенно смотрят на религию как на «утешение в скорбях», как на «отраду», на Бога — как на приют, как на богадельню для увечных, больных и всяких духовных инвалидов... Бог есть не только утешение, но сила на подвиг, труд, на деятельность, на жизнь». 

В русской мысли он одним из первых формулирует идею истории как «работы спасения». Содержание исторического процесса — преображение мира в Царство Христово, «постепенное перерождение форм и условий нашей общественной жизни под воздействием начал, данных миру Божественным Откровением». Новыми смыслами наполняется и тот труд, который каждый человек должен совершить над собой, чтобы стать достойным участником вызревающего Царства: христианская активность — не эгоистическое самоспасение, а прежде всего взятие на себя ответственности «за всех и за вся». 

Вера в созидательный смысл истории и действий человека поддерживала его в самые тяжелые моменты, когда родных и друзей настигали болезни, похищала смерть. 

Иван Сергеевич пережил немало трагедий: уход из жизни отца и брата Михаила, умершего у него на руках, потерю Константина, гибель при родах долгожданного первенца, отнявшую надежду у немолодого уже Аксакова на радость отцовства. Но этот «могучий дуб», как называли его современники, не сломался, не прогнулся под ударами судьбы.

Духовным детищем стало для него славянофильство, обескровленное после смерти Ивана Киреевского, Алексея Хомякова, Константина Аксакова. Еще в 1850-е по приглашению Михаила Погодина он был неофициальным редактором «Русской беседы», рупора славянофильских воззрений. А в 1860-е, когда главные авторы журнала ушли в вечность, подхватил упавшее знамя. Газеты «День» (1861–1865) и «Москва» (1867–1868) стали голосом этого направления в эпоху реформ. 

Акт об освобождении крестьян Иван Сергеевич трактовал не только в сугубо историческом, но и в историософском ключе. Видел в нем начало пробуждения России, ее выхода на собственные, незаемные пути: сняты внешние оковы, стреножившие развитие народного организма; «20 миллионов крестьян введены в круг нашей гражданской жизни», теперь нужно признать их право «на самобытное развитие, на самобытную духовную деятельность». Аксаков надеется на плодотворный синтез органического чувства народности, которое несет в себе крестьянство, и знания образованного сословия.

Задачи журналистики виделись ему в том, чтобы она отзывалась «на каждое явление общественной жизни, подвергала его суду с известной точки зрения», чтобы «результаты, добытые отвлеченным мышлением» озаряли смысл современности. «День» и «Москва» действительно откликались на ключевые вопросы времени — крестьянский, дворянский, судебный; о юго-западных окраинах и железных дорогах, студенчестве и нигилизме, свободе слова и цензуре, католицизме и православии, международных делах, — трактуя их со славянофильских позиций.

«Исповеданием веры» славянофильства на новом этапе русской истории стал цикл статей, публикация которых в газете «День» началась 3 марта 1862-го. По признанию самого Аксакова, это была попытка доразвить учение «о Государстве и Земле» его брата Константина. Иван Сергеевич хотел показать, как должны строиться взаимоотношения государства и земства спустя полтора столетия после реформы Петра, нарушившей баланс в пользу первой из этих сил.

Гипертрофия казенщины, которой народ с его общинной, родовой жизнью противостоять не способен (из-за слабости в нем основ индивидуальности, личности), вызывает необходимость в третьей силе, активной и сознательной. Та, будучи органически сопряжена с народным духом и верованиями, сможет сопротивляться губительному влиянию бездушной государственной машины. Такой силой, по мысли Аксакова, должно стать общество. Оно слагается из личностей, не утративших связи с народом и при этом способных, благодаря своей образованности и просвещенности, перевести в область ясной мысли и конкретного дела идеалы, сокровенно присутствующие в жизни русского этноса. Становясь инстанцией самосознания и самоопределения нации, сферой выработки ее нравственных и социальных принципов, общество явится неким посредником между народом и правительством, оторванным от живого источника отечественных преданий. Национальное целое преодолеет однобокость развития, ориентированного на идеалы и формы, заимствованные извне, выйдет на собственный путь.

Произнося слово «общество», Иван Аксаков понимал под ним отнюдь не «высший свет» с его праздными сплетнями и болтовней и не тех представителей образованных сословий, что оторвались от корней. Тем более не ту беспочвенную, отщепенческую интеллигенцию, которую позднее авторы «Вех» (1909) и сборника «Из глубины» (1918) обвинят в том, что она толкает низы на безбожный бунт. Подлинное общество есть «выражение народного самосознания, деятельность живых сил, выделяемых из себя народом». Это именно «народная интеллигенция в высшем значении этого слова».

Иван Аксаков, безусловно, был ее представителем. Как и его друзья-славянофилы Александр Кошелев, Юрий Самарин, Федор Чижов, активно участвовавшие в подготовке реформ Александра II, стремившиеся внести в преобразования «почвенный» элемент; как и оказывавшие огромную помощь газете «День», заступники перед властью — графиня Антонина Блудова и Федор Тютчев. 

Последний в течение восьми лет поддерживал «День», «Москву» и «Москвич», недолго выходивший после запрета «Москвы». В передовицах, поднимавших вопросы о государстве и обществе, о «просвещенном общественном мнении» и свободе печати, о России и Западе, о католичестве и православии, о судьбе славянского мира, Аксаков зачастую соединял свои мысли с тютчевскими суждениями и оценками. А вскоре они породнились не только духовно.

В Анне Тютчевой, старшей дочери поэта, Аксаков встретил друга, помощницу, единомышленницу. Европейски образованная, обладавшая острым, живым умом и отзывчивым сердцем, фрейлина императрицы была горячей сторонницей славянофильских идей. Современники отмечали в ней ту же внутреннюю цельность и душевную чистоту, тот же «высокий строй мысли и чувства», что и у Ивана Сергеевича.

Письма Аксакова Анне, ставшей в 1865-м его невестой, а спустя год женой, — настоящая высокая и творческая симфония. Он обсуждает с ней все: будущие пути России и славянства, вопрос о смертной казни и народный идеал «сердца милующего», христианское отношение к смерти и религиозно-мистический смысл брака: «В каждом браке, в каждом сочетании мужа и жены как бы повторяется Божье мироздание; в этой чете мужа и жены — весь мир Божий, вся полнота творения, все человечество». 

Особое внимание читателей «Дня» привлекал «Славянский отдел». Благодаря передовицам Аксакова, статьям и корреспонденциям с мест, регулярным обзорам положения дел в славянских провинциях Турции и Австро-Венгрии газета стала вестником идей православной общности. И выбирая название второй своей газеты — «Москва», — Иван Сергеевич видел в древней столице не просто средоточие национального духа, но также символ «высшего единства всей Русской земли в пределах и вне пределов Российской империи», чаемого собирания славянства в единую семью народов. Избранный в 1875-м председателем Московского славянского комитета, он развернул широкую кампанию в поддержку балканских братьев, находившихся под гнетом Турции. Собирал средства в пользу восставших сербов и болгар, организовывал отряды русских волонтеров, доставлял оружие и обмундирование для дружин болгарского ополчения. В годы Русско-турецкой войны (1877–1878) его называли Мининым движения за освобождение на Балканах. А болгары именовали своих ополченцев «детьми Аксакова» и даже направили к Ивану Сергеевичу делегацию с приглашением занять болгарский престол. 

Глубоко убежденный в том, что каждый шаг человек должен согласовывать с совестью, того же Аксаков ждал и от государства. Уступок в этической сфере, вызванных «дипломатическими соображениями», он не допускал, за что периодически навлекал на себя гнев правительства. После знаменитой пламенной речи в Славянском благотворительном обществе 22 июня 1878 года — с критикой отечественной дипломатии за нерешительность в отстаивании интересов России и славянства на Берлинском конгрессе, сдачу позиций, отвоеванных жертвенным подвигом русских, сербов, болгар,  он был снят с поста председателя комитета и сослан во Владимирскую губернию, в село Варварино. Однако и ссылка не изменила его убеждений.

Газету «Русь» на протяжении шести лет, с 1880-го по 1886-й, Иван Аксаков вел практически в одиночестве. Именно здесь появились самые зрелые его статьи на историософские и богословские темы, открывавшие новые горизонты дихотомии «Человек и история». Скончался он, как солдат духа, на боевом посту, когда писал очередной материал для «Руси». 

Более 100 000 человек — разных убеждений, верований, принципов — пришли в день похорон поклониться гробу «последнего славянофила».