Воскрешение для всех

«Пророку дано упреждать свое время», — так философ и богослов Сергей Булгаков выразился о самом загадочном российском мыслителе Николае Федорове (1829–1903). Нарек того «московским Сократом», разумея колоссальный мировоззренческий сдвиг, вызванный его идеями в духовном пространстве России конца XIX — первой трети XX века. Однако и сейчас, в начале нового тысячелетия, «Философия общего дела», два тома которой были изданы в 1906-м и 1913-м, а третий полностью увидел свет лишь недавно, не перестает волновать умы тех, кто стремится во всем дойти до самой сути, кому неинтересно «жить в свое брюхо», кто (как Федор Достоевский) помнит, что «человек — не простое земное животное, а связан с другими мирами и с вечностью».

«Рождением и жизнью Федорова оправдано тысячелетнее существование России. Теперь ни у кого на земном шаре не повернется язык упрекнуть нас, что мы не бросили векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда», — писал эстетик и критик Серебряного века Аким Волынский.

Не ради красного словца это сказано. Знаменитый библиотекарь Румянцевского музея, собеседник Льва Толстого и Владимира Соловьева вбросил в духовную почву России семена поистине вселенской идеи. Идеи активной и проективной, сокрушающей стены отвлеченного умозрения, выходящей в практику жизни — и каждого конкретного «я», и разнообразных человеческих множеств. Его «Философия общего дела» перебрасывала мост между действительностью и идеалом, миром, каков он есть — смертным, страдальческим, пребывающим во «взаимном стеснении и вытеснении», и тем, каким он должен быть, каковым предстает в христианском идеале Царствия Божия. 

По Федорову, человечество не просто чает «воскресения мертвых и жизни будущего века». Оно призвано внести свою лепту в эту воскресительную победу. Человек — соработник Творца, соучастник «восстановления мира в то благолепие нетления, каким он был до падения». 

Наука, культура, техника, искусство, хозяйство должны объединиться ради преодоления смерти, возвращения жизни тем, кто нам «дал, или — вернее — отдал свою жизнь». 

Мысль дерзновенная, но для Федорова в ней нет ни ереси человекобожия, ни гордыни. Исполнением этой задачи движут любовь сынов человеческих к земным отцам и Богу отцов, ответственность перед предками, Землей, которую еще в начале времен Создатель вверил людям на благое попечение и возделывание. Бездумная эксплуатация ее ресурсов, лежащая в основании цивилизации потребления, ведет к тупику. Необходима сознательно-творческая регуляция природных процессов, открывающая путь к построению мира будущего, где человек становится добрым хозяином, а не циничным разбойником, желающим унести побольше чужого добра. Труд регуляции мыслится основой единства землян, уравненных перед лицом катаклизмов: землетрясений, наводнений, цунами, в мгновение ока уносящих тысячи жизней, эпидемических вспышек, вирусных мутаций, космических угроз, связанных с состоянием Солнца, астероидной и метеоритной опасностью. В перспективе человек сможет не просто предсказывать, но и предотвращать эти бедствия. Изучая стихии, сумеет их направлять, обуздывать.

Бремя управления миром дано человеку Творцом. Федоров обосновывает это не только для верующих. Обращаясь к людям светского мировоззрения, идейный горизонт которых не захватывает религиозной стороны бытия, он подчеркивает: регуляция — требование самой природы, мыслящей частью которой является человек. «Природа в нас начинает не только сознавать себя, но и управлять собою»... 

В XX веке Владимир Вернадский и французский геолог, палеонтолог, богослов Пьер Тейяр де Шарден выдвинут идею направленности эволюции, восходящей ко все более сложным, организованным формам, развивающейся по линии совершенствования нервной ткани, роста психизма в живой материи, что и приводит к возникновению мыслящего, чувствующего существа (человека то бишь). И окажется, что творческая деятельность человечества на планете бытийно необходима. Наше предназначение — бороться с энтропией, привносить в бытие спасительные элементы стройности, порядка.

Крайнее проявление энтропийного начала мира, очевиднейшее доказательство его неупорядоченности — это смерть. Именно поэтому ее преодоление — эволюционная миссия человека. Равно как и нравственный долг по отношению к тем поколениям, которые дали нам жизнь, средства к существованию, совокупность идей и умений. Ими мы оперируем «здесь и сейчас», внося в копилку открытий, изобретений свою — когда большую, когда малую — лепту. Между тем, по Федорову, утопичны все попытки создать совершенное общество, пока человек смертен и, единственный из всех созданий природы, эту смертность осознает. Тщетны надежды на преодоление разделения и вражды в человечестве, если сохраняется этот глубинный источник зла и несчастья. «Для человеческого рода, коего жизнь состоит в взаимном истреблении, мир возможен лишь при всеобщем воскрешении. Пока человек не будет воскрешать, он будет убивать».

Еще в конце XIX века, когда по призыву России стала обсуждаться инициатива созыва конференции мира, Федоров, горячо откликнувшийся на нее, выдвинул идею не разоружения, а «переоружения», использования мощных интеллектуальных и материальных ресурсов военной отрасли для решения созидательных, мирных задач. «Обращение орудий разрушения в орудия спасения», армии — в естествоиспытательскую силу, ориентированную на исследование природы и ее регуляцию, философ считал важнейшей вехой на пути планетарного человечества к вечному миру, к подлинному братству народов.

Об этом всечеловеческом братстве грезили выдающиеся умы России из числа тех, кого называют представителями «русской идеи»: славянофилы Алексей Хомяков, Иван Аксаков, «русский европеец» Федор Тютчев... Достоевский в «Дневнике писателя» и знаменитой «Пушкинской речи» вдохновенно рассуждал о «великой, общей гармонии, братском, окончательном согласии всех племен по Христову евангельскому закону». 

Голос Федорова органично вливается в этот хор. Вместе с собратьями по культуре и духу он призывает сойти с путей падшей истории, погруженной в нескончаемую борьбу классов, государств, идеологий, выстроить иной вектор жизни и действия, приступить к совокупной, творческой «работе спасения». А образом совершенного устроения социума (и не только социума — всего бытия) считает Троицу, неслиянно-нераздельное, спаянное любовью единство Божественных Лиц.

Федоров выдвигает идеал христианства: оно не отворачивается от грешного мира, а идет навстречу и преображает его, просветляет и одухотворяет все сферы, наполняет смыслом — не сиюминутным, но вечным — всякий момент существования, освящает труд каждого человека — врача и учителя, экономиста и политика, инженера и техника, писателя и художника... В утверждении такого образа веры, в собирании народов на общее дело видит главную задачу России, ее миссию во всемирной истории. 

Читая Федорова, то и дело натыкаешься на россыпь идей и сюжетов, как будто сошедших со страниц нашей эпохи. Ставит их философ, как сказал бы Достоевский, «на высшую ногу». В этом ряду видится и «обезоружение» радикального исламизма, и мирное сотрудничество России и Китая, народам которых свойственны сугубое почитание предков, молитвенная память о них. Ценя национальные культуры, Николай Федорович выступает против воинствующего шовинизма, обособления народа от соседей, разделяющих с ним пространство земного шара, призывает землян не забывать: «человечество есть также отечество».

Это большое отечество, планету Земля, младший современник мыслителя Константин Циолковский назовет колыбелью рода людского. В середине 1870-х родоначальник космонавтики проходил свои университеты самообразования в библиотеке Румянцевского музея под руководством философа-библиотекаря. Именно тот заронил в душу юноши зерна космической мечты. «Наш простор служит переходом к простору небесного пространства, этого нового поприща для великого подвига», — писал Федоров, откликаясь на знаменитое вопрошание Николая Гоголя о России, о смысле ее бескрайних пространств. 

Слова Николая Федорова оказались пророческими. Сначала они были подхвачены писателями, поэтами, художниками двадцатого века. К примеру, Валерий Брюсов, впечатленный грандиозностью замыслов философа общего дела, воскликнул: «Царям над жизнью, нам селить просторы иных миров, иных планет!» Затем «мысль, фантазия, сказка» перешли в сферу научного расчета. С призывным кличем «Вперед, на Марс!» один из пионеров ракетно-космической техники Фридрих Цандер каждое утро входил когда-то в знаменитый подвал дома на Садовой-Спасской, 19, где в 1931 году начала работать Группа изучения реактивного движения... 

Путь в космос начинается тогда, когда ребенок поднимает взор к небу. Несколько позже к истории и географии, дающим образы времени и картины пространства, добавляется астрономия. Последнюю Федоров считал наукой наук, раскрывающей человеку мир и его творческое положение в оном — место деятеля и творца, а не ленивого захребетника. И как будто нам, жителям эры космоса, выбросившим, ничтоже сумняшеся, астрономию из учебного плана, адресованы его горькие слова о школе, о том, что, «закрыв от себя небо», она уподобляется каюте, куда добровольно запирают себя пассажиры во время океанического путешествия. А ведь можно выйти на палубу и почувствовать себя «пловцами, то прорезывающими своим движением на земном корабле хвосты комет и осыпаемыми целым ливнем падающих звезд, то плывущими чрез пустыни неба, где лишь изредка упадет несколько капель космической материи или пыли».

Внимание к вселенскому отечеству соединялось у Федорова с постоянным обращением к отечеству малому — к памяти родного края. Он много писал о значении краеведения, по-пушкински полагая в «любви к отеческим гробам» основу самостояния человека. Еще в бытность учителем истории и географии в Липецке, Богородске, Угличе, Боровске и других городах занимался с учениками местной историей, призывая их интересоваться и историей своих семей. Способность личности увидеть собственную судьбу сквозь родовую призму, «сознание каждым себя сыном, внуком, правнуком, праправнуком... потомком, т.е. сыном всех умерших отцов, а не бродягою, не помнящим родства» находил непременным условием преодоления небратства и розни. 

В свой московский период он много писал о воскресительной сущности культуры, о библиотеках, музеях, архивах, которые суть не собрание мертвых вещей (экспонатов, книг, рукописей), а «собор лиц», эти вещи создавших или соприкасавшихся с ними когда-либо. В этих стенах ткется полотно общей памяти — основа единства живущих, будущего всечеловеческого родства. 

Волю к «восстановлению родства» Федоров осуществлял и на деле. Был подвижником, почти монахом в миру, раздавал нуждающимся все свое жалованье. Неустанно трудился в библиотеке, поддерживая ученых, побуждая их к ответной, бескорыстной, идущей от сердца помощи главному московскому книгохранилищу — справками, консультациями, недостающими книгами. И всегда повторял: «Жить нужно не для себя и не для других, а со всеми и для всех».