Талант в полный рост

Он создал тексты гимнов Советского Союза и современной России, сатирический киножурнал «Фитиль» и волшебные стихи про Новый год, рассказал нам про самого человечного стража порядка и ушлого, разбитного Зайца во хмелю, доходчиво объяснил, что мамы всякие важны, сложил образцово лаконичную эпитафию Неизвестному солдату... 

Наша жизнь много бы потеряла без написанных им книг, мультфильмов, снятых по его сказкам и басням, звонких песен и увлекательных спектаклей, регулярно появлявшихся благодаря его творчеству, без доброй сотни строк, вошедших в русскую обиходную речь удивительно легко и естественно: «Дело было вечером, делать было нечего»; «Мы такие с ним друзья: куда он, туда и я», «А сало... русское едят», «Ну, подумаешь, укол! Укололи и — пошел».

Всесоюзный старший брат

В конце 1930-х Михалкова, постоянного гостя пионерских линеек и костров, — от Москвы до «Артека», от Карпат до Японского моря, — заслуженно ставили в один ряд с такими корифеями, как Маршак и Гайдар, Чуковский и Кассиль. Его стихи не грешат морализаторством, Сергей Владимирович порой виртуозно превращал в увлекательную поэзию обычную детскую болтовню, и всех вокруг это захватывало, заражало.

Писал и про шпионов, и про зловредных японских самураев, и про войну в Испании, а вместе с тем — про узнаваемый городской быт, с трамваями, обязательными прививками, дворовыми играми и разговорами.

Театр для него начинался с «Любви к трем апельсинам» Карло Гоцци. Его сказка «Смех и слезы», написанная по мотивам «Апельсинов», выстроена изысканно: пародийные пласты филигранно сочетаются с неожиданными сюжетными виражами. Жаль, что нынешние детские постановщики про нее почти забыли.

Михалков — еще и мастер самоиронии. К примеру, в образе Зайки-зазнайки не иначе как над собой слегка подтрунивал. Для высмеивания пороков общества подбирал грехи, свойственные в первую очередь людям творческим, успешным: заносчивость, эгоизм, отсутствие душевного такта. Как раз об этом его лучшие детские пьесы «Сомбреро» и «Чужая роль». Наша послевоенная драматургия, адресованная малышам и подросткам, — феномен выдающийся. Сергей Владимирович являлся главным автором театров юного зрителя по всей стране, а для Центрального детского стал просто-напросто талисманом.

Представьте, в те далекие доинтернетные и дотелевизионные времена детвора знала его в лицо. Фотоснимки и рисунки знакомили ее с любимым писателем, которого трудно было назвать — как Корнея Ивановича или Самуила Яковлевича — дедушкой. Михалкова воспринимали, скорее, как старшего брата или чуткого, заботливого наставника-пионервожатого. Или даже — в условиях тогдашней повсеместной безотцовщины — молодым папой. Его особенно ценили и понимали те, кто познавал мир торопливо, неуемно, от всей души. Наш детский поэт и сам был таким.

Дядя Степа не умрет

В «Дяде Степе» он, похоже, нашел свой контрапункт и собственную «военную тайну». Давно замечено, что великан по прозванью Каланча во многом на него похож. Но суть не в этом, важнее всего органический сплав выдуманного и действительного, актуального и непреходящего, веселого и героического: богатырь с заставы Ильича обретается среди нас (и табурет-то у него обыкновенный), но образ при этом стопроцентно эпический, к тому же узнаваемый на любой иллюстрации. У дяди Степы широкая душа и благородные помыслы, а главное, он оберегает великую правду детства не только от уличных хулиганов, но и от взрослого лицемерия. Стоит на страже мечты.

Стихи Михалкова — это всегда инъекция жизнелюбия. Он смотрит на мир как победитель и без лишних нравоучений показывает: захочешь — добьешься («Если ты научишься работать и мечтать — великим Финтифлюшкиным ты в жизни можешь стать!»).

Среди его увлеченных читателей неудачников нет и не предвидится, а героем-великаном — коли не валять дурака — способен стать каждый. У городского кумира, всеобщего примера для подражания, даже профессия самая обыкновенная — милиционер. Однако подобным теориям была бы грош цена, когда бы стихотворные строки звучали не столь естественно и жизнеутверждающе.

К дяде Степе поэт возвращался всю жизнь. Первая публикация — в 1935-м. Вся страна узнала о Степане Степанове! Классическое продолжение — про милицейскую службу — появилось спустя два десятилетия, а следом вышел на экраны замечательный мультфильм. Третья часть — через следующие четырнадцать лет, четвертая — в 1981-м:

Знают взрослые и дети,
Весь читающий народ,
Что, живя на белом свете,
Дядя Степа не умрет!

Он с кокардой на фуражке,
Он в шинели под ремнем,
Герб страны блестит на пряжке
Отразилось солнце в нем!

Он идет из отделенья,
И какой-то пионер
Рот раскрыл от изумленья:
«Вот так ми-ли-ци-о-нер!»

Старые фотоснимки

Давнишние фотографии с годами становятся только выразительнее. Вот поэт в окружении пионеров в Георгиевском зале. Первые новогодние елки в стране едва ли состоялись бы без его сценариев, без речитативно-сказочного: «Говорят, под Новый год, что ни пожелается, все всегда произойдет, все всегда сбывается».

А вот — военкор Михалков в окружении бойцов. Сразу вспоминается одно из лучших стихотворений о солдате, вернувшемся с войны:

Вспомнил встречи фронтовые,
Боевых своих друзей,
Молодых артиллеристов
С дальнобойных батарей;

Вспомнил песню про Каховку,
Вспомнил ночи у Днепра...
И с открытыми глазами
Провалялся до утра...

У фотоснимков общий мотив: рядом с Сергеем Владимировичем видим счастливых, сияющих людей — даже в самые мрачно-ненастные дни. Ореол радости сопровождал его всюду. В дневнике Елены Булгаковой читаем: «Встретили Михалковых и с ними и с Эль-Регистаном пили кофе. Эль-Регистан рассказывал интересные случаи из своих журналистских впечатлений, а Михалков говорил, как всегда, очень смешные и остроумные вещи. Миша смеялся... до слез». И подобных свидетельств несть числа.

Война застала его в Риге — среди всеобщей паники, толкотни. Сам он позже вспоминал: «Я был спокоен. Вообще со мной часто так, — чем больше сутолоки, испуга вокруг — тем сдержаннее, собранней, рациональней я себя веду. Так и тогда... Не стал вместе со всеми ехать и охать, а спустился в ресторан, который продолжал работать, как обычно, заказал горячее блюдо, бутылку вина... Потом решил зайти в ателье, где заказал накануне себе полдюжины сорочек — с моим ростом купить что-то подходящее из одежды — для меня всегда было проблемой.

— Ваш заказ, — рижанка вежливо и многозначительно улыбнулась, помедлив, — будет готов через два дня.

— Хорошо, — ответил я. — Зайду через два дня. — Глядя ей в глаза, конечно же, сообразил, что она хотела сказать мне на самом деле: «Вам, советским, жить осталось всего ничего, погибнете вот-вот... А еще о рубашках думаете!»

Вышел из ателье ровным шагом, чтобы не уронить себя и свою принадлежность к России в глазах женщины, явно приветствующей нападение фашистской Германии на мою страну».

Описанный эпизод многое объясняет, в первую очередь — характер рассказчика, его отношение к Родине. У нас, пожалуй, не было и нет лучших пособий по патриотическому воспитанию, нежели сборники со стихами Михалкова-гражданина:

Да! Посмей назвать отсталой
Ту великую страну,
Что прошла через войну,
Столько бедствий испытала,
Покорила целину —
А теперь такою стала,
Что почти до звезд достала
Перед рейсом на Луну!

Торжество больших идей

Сергей Владимирович создал несколько детских поэм, исполненных политического звучания, даже придумал жанру определение — «были для детей». Рассказывать малым о подвигах отцов и дедов, о державном «символе веры» прежде отваживались многие. До революции — Александра Ишимова и Аполлон Майков, после — целая плеяда поэтов. Но почти все терпели фиаско на данной стезе. Корней Чуковский в годы войны сочинил фронтовую сказку «Одолеем Бармалея», и это была неудача. У Маршака стихи о советском гербе и «Разговор в парадном подъезде» вышли слишком дидактичными. Михалков же нашел непринужденную интонацию «разговора с сыном». К тому же — действительно верил и в Красную армию, и в пятилетки, и в партию:

Хлеб для всех, сады в пустыне,
Торжество больших идей...

Дети легко отличают искренность от притворной и приторной обязаловки, а он писал о главном так, как надо. Некоторые стихи тех лет перечитывать трудно и грустно:

Смотри, три школьника идут!
Их летом ждет Артек.
Один — латыш, другой — якут,
А третий друг — узбек.

Они равны, они дружны,
У них один отряд.
Сражались рядом в дни войны
Отцы троих ребят.

Когда-то подобные строки воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Михалков, словно заглядывая далеко вперед, учил ценить дружбу, которую легко утратить, сделал все от него зависящее, чтобы сохранить единство страны. Увы, в горячке «реформ» мы отмахнулись от этих уроков, а потом уже поздно было жалеть.

Он был настоящим советским писателем, а славил лишь то, что находил достойным прославления. И принципами не разбрасывался. После 1960 года из его стихов пропало имя «отца народов». И тем не менее разоблачительных высказываний о Сталине Сергей Михалков себе не позволял. В отношении генералиссимуса он, офицер, придерживался раз и навсегда установленного правила: «Я в него верил, он мне доверял».

В длинной веренице его стихотворных фельетонов не сыщется ни единого, который бы имел отношение к атеистической пропаганде. Зато были у Сергея Владимировича такие строки:

В большой России, в маленьком  селенье,
За сотни верст от фронта, в отдаленье,
Но ближе многих, может быть, к войне,
Седая мать по-своему воюет,
И по ночам о сыновьях тоскует,
И молится за них наедине.

В годы «торжества» атеизма эти стихи публиковались миллионными тиражами. Разумная лояльность по отношению к власти не превратила их автора в исполнителя любых прихотей сильных мира сего.

Мы редко вспоминаем, что при Ельцине он оказался в оппозиции. Его (в отличие от многих других Героев Социалистического Труда от культуры) невозможно представить себе среди могильщиков СССР. Михалков вел себя примерно так же, как в Риге 22 июня 1941-го, не ронял достоинства, не суетился.

При всем желании вы не найдете ни одного михалковского выступления в поддержку тогдашних хозяев жизни. Перестроечная публицистика похоронила идеалы, которым служила «наша книга детская, детская, советская», и он не счел нужным подстраиваться под новые правила игры. Всенародно признанного поэта либеральная Россия не награждала и не привечала, однако «отменить» не смогла. Он оказался мудрее и честнее торопливых критиков.

Иной ярлык сильнее льва

Наши современники отвыкли от нормальной сатиры. Ее подменили войной компроматов. А Михалков — ученик дедушки Крылова, а еще Кантемира и Салтыкова-Щедрина. Иногда он высмеивал весьма ядовито. Чиновники у него устраивают пышную охоту, нанимают ловкачей для производства липовых диссертаций, беспокоятся о памятниках себе любимым... Сатира — продукт скоропортящийся, но есть исключения:

За Бюрократом Смерть пришла,
Полдня в приемной прождала,
Полдня в приемной просидела,
Полдня на очередь глядела,
Что все росла,
А не редела...
И, не дождавшись... померла!

А лукавое правило «Иной ярлык сильнее льва» в наши дни действует не в пример жестче.

Писатель-орденоносец, автор гимна державы не тушевался, сочиняя в легком жанре. Его водевили изобретательны, изящны, придумывал он их играючи, в лучших традициях русского театра. Такую беспроблемную пьесу, как «Дикари» (многим она памятна по фильму «Три плюс два»), наверное, мог сочинить только Михалков. В ней добрая порция иронии и ноль процентов ханжества: курортная влюбленность, крымские пейзажи, обаятельная неразбериха и счастливый финал.

Он нечасто публиковал произведения «для взрослых», тем не менее вполне зрелая лирика пробивается даже в стихотворении о внучке-почемучке, и это похоже на выразительный вздох усталого, но несломленного современного человека:

А у деда самого
Столько разных «Отчего?»,
Столько разных «Почему?»,
Что не снилось никому!..

Если бы ему пришло в голову пересчитывать своих завистников, то он явно бы сбился со счета. Но читателей у Сергея Владимировича Михалкова на порядки больше. Столь долгая и счастливая жизнь в литературе выпадает далеко не каждому.