Народный Орфей СССР

То, что он певец номер один на советской эстраде, в брежневские времена безоговорочно признавали не только слушатели. Пальму первенства отдавали ему и коллеги по цеху — случай в этом эгоцентричном, с бьющими через край амбициями бизнесе поистине уникальный. Впрочем, нельзя бежать от очевидного. 17 августа со дня рождения Муслима Магомаева исполнится 75 лет. 

Объяснять феномен бакинского самородка лишь превосходными голосовыми данными было бы несправедливо. На эту тему изведены десятки тысяч страниц, написаны сотни музыковедческих статей, обронены миллионы слов. Да и вообще рассуждать о столь тонкой и неосязаемой материи, как вокальное искусство, — занятие неблагодарное. Хороших певцов надо просто слушать. Магомаев же всей своей сутью и статью выходит далеко за условно очерченные рамки. Он правил бал в тот период, когда слабых вокалистов — по крайней мере, официально концертировавших и записывавшихся, в СССР не было. Мы и сегодня без труда навскидку назовем десятка два его выдающихся современников, трудившихся на тернистом поприще эстрадной песни. И хотя Магомаев действительно пел, что называется, во весь голос, секрет успеха заключался не только в особенностях диафрагмы, диапазона и тембра.  

Бытует негласное мнение: лучшие музыканты — люди, как правило, неизвестные. И впрямь легко предположить, что многих замечательных артистов мы не знаем и не услышим о них, наверное, никогда. Однако подавляющему большинству убежденных меломанов до этих самых непризнанных гениев дела нет — артист должен найти путь к слуху и сердцу. Подлинное искусство, особенно популярно-певческое, должно обрушиваться на нас, как летний ливень. Расхожий некогда девиз «Алло, мы ищем таланты» обыкновенно являлся всего лишь элементом околомузыкального агитпропа, практика же показывала: не мы их искали — они находили нас. И эту непростую школу жизни Магомаев прошел от и до. 

Зная, каких вершин он в итоге достиг, трудно представить: было время, когда к его дарованию относились в худшем варианте с безразличием, а в лучшем — со снисхождением. Муслим Магометович так вспоминал о первых серьезных попытках обратить на себя взоры: «В Баку приехал Большой театр, эталон нашего оперного искусства. Вот и случай, решили мои покровители, представить меня на суд «небожителей». Руководство нашего Бакинского оперного театра заручилось согласием одной маститой певицы прослушать меня. Ее авторитет тогда был для нас несомненен. Терзала меня примадонна и так и сяк: и то спойте, и это, попробуем распеться, а теперь арию... Аккомпанировал я себе сам. Если номер был посложнее, за рояль садился концертмейстер. Я спел куплеты Мефистофеля из «Фауста», каватину Фигаро из «Севильского цирюльника», неаполитанские песни. Пел часа полтора... Никакого отклика. Каменное лицо. «Спасибо, молодой человек. Вы покуда погуляйте, а мы тут побеседуем с товарищами». Беседа затянулась. Наконец вышла наша стихийная комиссия с опущенными носами. Не понимая, что происходит, я подошел к солисту нашего театра Бунияту-заде, великолепному баритону, который всем тогдашним баритональным знаменитостям сто очков вперед давал.

— Дядя Буният, что она сказала?
— Ничего не сказала. Носитесь, говорит, с ним, а ничего особенного. Мальчик с хорошим голосом, и не больше...

Да, подумалось мне, старики, мастера — они все-таки странные. Впрочем, я тогда уже все знал: и про тех, кто меня судил, и про то, как судил себя я сам». 

Пожалуй, эта последняя фраза — ключ к разгадке магомаевского феномена. Будучи беспристрастным судьей и «палачом» для самого себя, Муслим с юных лет усвоил: раз всем поголовно нравиться невозможно (да и ни к чему, наверное), то не стоит угадывать настроение аудитории и во что бы то ни стало стараться ей угождать. Она должна смотреть на артиста снизу вверх, а не наоборот. Магомаев никогда не заигрывал с публикой, не жонглировал имиджами. В то время как одни сопровождали сценический перформанс обворожительной улыбкой и нехитрой жестикуляцией, другие пытались покорить слушателя подчеркнуто пафосной героикой, а третьи просто эксплуатировали ранее завоеванный авторитет, он никаких «фишек» не придумывал. Целостный и колоритный, но притом на удивление разноплановый, Магомаев в дополнительных средствах самовыражения не нуждался. 

Публика боготворила его не только за умение одинаково безукоризненно — в плане вокального мастерства — исполнять залихватское «Чертово колесо», проникновенную «Мелодию» и напористых «Героев спорта». Но прежде всего за те энергетические импульсы, которые приборами не измеришь. Магомаев, не прилагая осознанных усилий, добивался уникального эффекта: зрители всецело растворялись в атмосфере концерта, всегда оставаясь при этом несколько поодаль. Артист не выстраивал барьеров между собой и залом и в то же время не допускал ни малейшего намека на фамильярность, будь то по отношению к себе, слушателю или самой песне. Его облик — элегантный, высокий, стройный красавец, величественная осанка, строгий, с иголочки костюм, пронзительный орлиный взор — неизменно был исполнен чувства собственного достоинства, не переходившего в надменность. А подкрепленные чарующим бас-баритоном эти качества производили и вовсе ошеломляющий эффект. 

Поэтому второго Магомаева нет и быть не может. И тому есть еще одно объяснение. В отличие от подавляющего большинства современных так называемых звезд, Муслим Магометович был безумно влюблен именно в эстетическую, а не в материальную сторону дела своей жизни. Окидывая взглядом пройденный творческий путь, певец не без ностальгии, к которой примешивалась заметная нотка горечи, отмечал: «Во времена нашего детства деньги не возводились в культ. Это сейчас у нас и по телевидению, и по радио, и в прессе постоянные разговоры о деньгах. И ты с ужасом понимаешь, что это становится нормой жизни. В нашем тогдашнем, пусть и далеком от совершенства, обществе говорить с утра до вечера о презренном металле считалось дурным тоном. Точно так же мы считали неприличным прилюдно ткнуть, скажем, в плохо одетого мальчишку и брезгливо фыркнуть: «Фу, оборванец»... И дело было не в том, что все мы были тогда беднее, а значит, как бы равны, и тот, кто бедным не был, старался скрыть этот свой «недостаток», — нет, просто все мы были тогда приучены к другому. В том, что говорилось и делалось нами, было больше души».

Фото на анонсе: Виталий Созинов/Фотохроника ТАСС