Первая русская Паллада

Она появилась на свет под гром возвестивших о русской победе пушек. 29 (18) декабря 1709 года, в день рождения дочери, Петр Великий возвращался в Москву из Малороссии, где ему довелось разбить в генеральном сражении армию шведского короля Карла XII. За царем-победителем понуро следовал поезд с пленными шведами — сплошь генералы да вельможи. Лица наших героев сияли от счастья. Узнав о рождении царевны, монарх воскликнул: «Господь послал нам двойную радость! Отложим празднество о победе и поспешим поздравить с восшествием в мир мою дочь!»

Фейерверки в ту ночь вспыхивали в московском небе и в честь наследницы, и во славу добывших викторию военных. Распитым бутылкам токайского, ковшам хмельной браги счет не вели. Провозглашались тосты за здоровье Елисаветы: Петр тут же назвал девочку давно полюбившимся ему именем. С тех пор ее судьба оказалась неотделима от батальных успехов, от доблестной русской армии. Да иначе и быть не могло с дочерью императора, все силы отдавшего ратному делу.

Гвардейская императрица

На трон ее возвела гвардия, в первую очередь любимцы Петра, преображенцы. На своих могучих плечах они внесли царевну в Зимний дворец. Гвардейцы свято верили, что перед смертью наш первый император намеревался передать власть любимой дочери и даже приказал приближенным целовать икону в знак верности Елизавете. Эта легенда в век дворцовых переворотов помогла ей прочно закрепиться на троне.

К власти она пришла на волне протеста. Русским офицерам, да и не только им, надоело усилившееся при Анне Иоанновне германское засилье. Конечно, и при Елизавете немцы не перевелись на политическом олимпе и среди генералитета, но зато «матушка императрица» выдвинула целую плеяду талантливых представителей старинных русских фамилий: Бестужевых, Шуваловых, Румянцевых, Воронцовых, Салтыковых, Паниных, Суворовых... Поэты и живописцы в высокопарном духе того времени прославляли государыню как символ России, причем вполне искренне.

В одном из первых указов Елизавета обязывалась восстановить все предписания Петровского времени, «наикрепчайше содержать и по них неотменно поступать во всех правительствах государства нашего». А после старалась следовать данному правилу неукоснительно.

Алексей Константинович Толстой в своей шутливой истории определил ее царствование в четырех строчках: «Веселая царица / Была Елисавет: / Поет и веселится, / Порядка только нет». Но это, конечно, не более чем юмористическое преувеличение. Да, она самозабвенно любила платья и украшения, балы и пышные церемонии, но в то же время уверенно, как гвардеец, сидела в седле и даже ростом не уступала гренадерам. И отвернуться ни от проблем армии, ни от прочих государственных забот, включая просвещение, не могла и не желала: быть дочерью Петра Великого — особая миссия. Елизавета не согнулась под этой ношей, за двадцать лет ее правления Россия стала сильнее. 

В науке, поэзии, в воспитании выдающихся учеников состоялся гений Михайло Ломоносова. Санкт-Петербург преобразил барочный волшебник Бартоломео Растрелли. В дипломатии царил хитроумный Алексей Бестужев — один из признанных гроссмейстеров международной политики всех времен. Елизавета Петровна отменила в стране смертную казнь и серьезно ограничила применение пыток — она не выносила кровопролития.

Через несколько месяцев после коронации победно для нас завершилась Русско-шведская война 1741–1743 годов. Ломоносов восславил царицу (и наступление мира) так:

Когда на трон она вступила,
Как вышний подал ей венец,
Тебя в Россию возвратила,
Войне поставила конец.

Она тогда действительно проявила миролюбие, не стала требовать с разбитых шведов крупных территориальных уступок, ограничившись несколькими крепостями в Финляндии. При этом вчерашние враги избрали наследником престола Адольфа Фредрика, считавшегося союзником России.

Самодержица была обязана участвовать в церковной жизни, однако набожность Елизаветы Петровны не ограничивалась жестами на публику. В отличие от яростного и мятежного отца она прислушивалась к духовникам и полагалась на молитву больше, чем на рациональные расчеты. Императрица удивляла современников: как простая паломница, пешком шествовала к святыням Троице-Сергиева, Саввино-Сторожевского монастыря или Киево-Печерской лавры. Кстати, именно при Елизавете Троица, обитель Преподобного Сергия Радонежского, стала лаврой, и это тоже не случайно.

Благочестие не мешало планомерно развивать армию. Да и могла ли Петрова дщерь, любимица гвардии, вести себя иначе? Она приняла на себя чин полковника всех гвардейских полков. Подобно отцу, осознавала, что Россия — держава воинская. Эпоха Елизаветы стала временем великой батальной славы, проявленного в сражениях героизма генералов, офицеров и солдат.

Что нам Фридрих

Зачем Российская империя вступила в Семилетнюю войну? Во-первых, без крупных боевых потерь была приобретена Восточная Пруссия. Во-вторых, в случае удачного исхода кампании наш опасный противник — Польша могла стать союзником. Да и восточные окраины Речи Посполитой стремились в лоно России. Православных, униатов и приверженцев иудаизма поляки притесняли нещадно. В шляхетских распрях иноверцы считались разменной монетой, недаром же говорится: паны дерутся — у холопов чубы трещат. Елизавета шла к поставленной цели, не теряя самообладания, и, несомненно, ее достигла бы, если бы здоровье не подвело. Увы, природа не наградила первую красавицу Европы долголетием.

По замыслу Алексея Бестужева, России следовало включиться в войну, выдержав паузу, чтобы европейские державы успели увязнуть в противостоянии. В решающий момент появление на театре военных действий мощной стопятидесятитысячной русской армии должно было сыграть ключевую роль.

Прусского короля Елизавета не любила, помимо всего прочего, за безбожие. Тот являлся истинным сыном Просвещения с его скепсисом и прагматизмом, с презрением относился к церковным и семейным ценностям. Не приходилось сомневаться в его намерении установить гегемонию над всеми германскими и славянскими государствами. В России многие преклонялись перед королем-солдатом, но схватка с ним стала неизбежной.

Это была самая настоящая мировая война. Боевые действия шли не только в Европе, но и в Индии, а также в Северной Америке, где Франция лишилась своих канадских владений.

Елизаветинская империя подошла к началу кампании во всеоружии. Устроителем русской армии стал брат фаворита императрицы, один из главных сановников империи граф Петр Шувалов. Он стремился сделать артиллерию более мобильной и скорострельной. Некоторые его нововведения оказались слишком авантюрными, а по части корыстолюбия Петр Иванович не уступал легендарному Меншикову, и все-таки о пушках граф знал все. Даже составил вполне содержательный «Атлас новой артиллерии». В 1753 году представил Сенату секретную гаубицу собственного изобретения с особой формой ствола. Не меньшую известность получил шуваловский единорог, стрелявший и картечью, и ядрами, и бомбами (изобрел артиллерист Михаил Данилов), он был легче старых петровских пушек. С новыми орудиями русская артиллерия стала куда более подвижной. Познавший ее силу на поле боя Фридрих Великий о той же гаубице говаривал: «Эта пушка — порождение дьявола!»

Начиная с Семилетней войны и вплоть до середины XIX века (как минимум) наша артиллерия являлась лучшей в мире.

«С Елисаветой Бог и храбрость генералов, / Российска грудь, твои орудия, Шувалов», — писал Ломоносов.

Полководцы ее величества

В Семилетней войне русские полководцы старались действовать осмотрительно, от союзников требовали мужества и честности в исполнении обязательств. Пожалуй, самая противоречивая история елизаветинского времени — одиссея фельдмаршала Степана Апраксина. Представитель славного древнего рода, он не годился для сражений, ему недоставало отваги и полководческого таланта. Высоких степеней достиг главным образом благодаря дипломатическим талантам и обаятельной вальяжности, сражений побаивался, в боеспособности нашей армии сомневался. Пруссаков же с их отточенной дисциплиной считал непобедимыми. Перед походом заказал себе дюжину новых кафтанов.

Под Кёнигсбергом еще не забывшие своего языка тамошние славяне приветствовали Апраксина как великого освободителя. Рослый, дородный фельдмаршал в Восточной Пруссии, ставшей новой российской губернией, выглядел былинным богатырем.

Сражение при Гросс-Егерсдорфе начиналось для нашей армии драматично. Главный удар пруссаков пришелся по 2-й дивизии генерала Василия Лопухина. Казалось, что он попал в ловушку. После первых ударов ему удалось собрать приунывшие войска и пойти в контратаку. Сам генерал увлекал за собой офицеров и солдат. Участник битвы князь Александр Прозоровский вспоминал: «Сей отменного духа начальник, получая в сражении раны, присутствовал до тех пор, покуда ранен будучи сквозь желудок, отведен в сторону. От которой раны чрез несколько часов и жизнь прекратил с духом усердного патриота и храброго человека, ибо, лежа в своем экипаже спросил: «Побежден ли неприятель?», и как сказали: «Побежден», то отвечал: «Теперь с покоем я умираю». Для всех елизаветинских генералов Лопухин остался примером мужества.

После сражения при Гросс-Егерсдорфе Апраксин мстительно не упомянул в реляции главного героя той виктории Петра Румянцева — к славе молодого, да раннего военачальника, не боявшегося сильного противника, относился ревниво. В дальнейшем действовал медлительно, отступал. Фельдмаршала обвинили в государственной измене, в сговоре с пруссаками. Хотя Степан Федорович и слыл искушенным царедворцем, последние дни он провел даже не в опале, а в каземате, допросов с пристрастием в Тайной канцелярии не выдержал...

Армию возглавили другие полководцы, самым успешным из которых стал Петр Салтыков, уже показавший себя с лучшей стороны в нескольких войнах, но державшийся прежде в тени. Его считают предшественником Суворова, особенно по части умения разговаривать с солдатами их языком, делить с ними невзгоды походов, повторяя извечное: «Щи да каша — пища наша». А своей осторожностью и умением предвидеть ход событий, не пускаясь в авантюры, он предвосхитил Кутузова.

Салтыков слыл страстным охотником. Постоянные странствия по лесам и болотам подготовили его к армейским лишениям. В походах Семилетней войны он постепенно входил во вкус батальной жизни, превращался в стратега. По меркам того времени был весьма не молод. Военачальнику шел седьмой десяток, когда его назначили главнокомандующим армией, дравшейся с Фридрихом.

Замечательную характеристику Петра Семеновича оставил писатель, ботаник и участник тех сражений Андрей Болотов: «Старичок, седенький, маленький, простенький, в белом ландмилицком кафтане, без всяких украшений и без всех пышностей, ходил он по улицам и не имел за собою более двух или трех человек. Привыкнувшим к пышностям и великолепиям в командирах, чудно нам сие и удивительно казалось, и мы не понимали, как такому простенькому и, по всему видимому, ничего не значащему старичку можно было быть главным командиром столь великой армии и предводительствовать ей против такого короля, который удивлял всю Европу своим мужеством, проворством и знанием военного искусства. Он казался нам сущею курочкою, и никто и мыслить того не отваживался, что б мог он учинить что-нибудь важное».

Как бы там ни было, с портрета работы Пьетро Ротари на нас смотрит эдакий тучный боярин, в то же время бритый и в европейском костюме XVIII века. Именно он заманил Фридриха в ловушку под Кунерсдорфом, опираясь на талант таких молодых генералов, как Румянцев, и отвагу не знавших себе равных в штыковом бою русских солдат. Салтыков воевал искусно, был таким же «природным русаком», как его бойцы, а следовательно, хорошо знал, чего от них ждать. «Одержана оружием ее императорского величества над королем прусским под Франкфуртом такая славная и знаменитая победа, каковым в новейшие времена почти примеров нет», — говорилось в императорском указе об учреждении Кунерсдорфской медали. И это чистая правда.

Зарево наших побед

Виктория при Гросс-Егерсдорфе, стойкость, проявленная в менее удачном сражении при Цорндорфе, наконец, блестящие победы при Пальциге и Кунерсдорфе, взятие Берлина и Кольбергская операция — все это славные, незабываемые страницы нашей военной истории. Там получили боевое крещение будущие герои екатерининских и наполеоновских войн. Мужество русского солдата изумляло Европу, которая и после Петра высокомерно относилась к загадочной северной империи. Противники-пруссаки и союзники-австрийцы долго пытались ответить себе на вопрос, в чем секрет наших побед — в каком-то особом варварстве, в том, что русские не боятся боли, не страшатся смерти? Мало кто понимал, что Россия успела создать по-настоящему вышколенную, современную армию.

В период царствования Елизаветы Петровны засверкал полководческий гений Румянцева, научившегося бить пруссаков, переигрывать в тактические шахматы самого Фридриха. Петр Александрович не успел при этой императрице стать фельдмаршалом, однако свои открытия в военной науке совершил в ее благословенные годы. «Бойтесь собаки Румянцева, остальные русские генералы не так опасны», — наставлял подчиненных Старый Фриц, прусский король Фридрих II, прозванный Великим.

За сутки до своей смерти государыня успела получить от Петра Александровича донесение о взятии Кольберга и ключи от поверженного города. Этот успех русского оружия поставил Пруссию на грань катастрофы, Россия могла перекроить карту Европы, к чему Елисавет стремилась давно. Возможно, счастливое известие на несколько часов продлило жизнь императрицы, но преодолеть болезнь не помогли ни лекари, ни отважные воины...

Нелюбимый преемник, фанатичный приверженец Фридриха Прусского Петр III за несколько недель успел свести на нет все победы елизаветинского времени. Одного не сумел сломить — победного духа русской армии. Традиции Петра Великого и его дочери устояли. В истории страны она навсегда останется как первая из двух наших Паллад, великих цариц-воительниц. Такова была в XVIII столетии миссия России — соответствовать крылатым строкам державинского гимна «Гром победы, раздавайся!». Впрочем, не только в веке осьмнадцатом...