Гамлет Михайловского замка

В нашей истории XVIII века, возможно, не было более трагичной фигуры, чем этот язвительно-насмешливый рыцарь с замашками диктатора. И неизвестно, что на поверку горше — полная моральных травм и унижений молодость или гибель в зрелые годы в собственных, царских чертогах...

Затворник и монарх

Он родился в Летнем дворце Елизаветы Петровны, в ее присутствии. Она, бездетная, сразу взяла младенца под свое крыло, отняв у родителей наследника престола Петра Федоровича и его супруги Фике, которая тогда и мечтать не могла о том, что будет прозвана в России Екатериной Великой. Старевшая императрица окружила внучатого племянника няньками и учителями. Мать могла видаться с сыном только по специальному разрешению. Со временем его главным наставником стал один из мудрейших политиков своего времени Никита Панин, имевший собственный взгляд на будущее державы.

Павлу еще не исполнилось и восьми лет, когда отца отстранили от власти. Подразумевалось, что, достигнув совершеннолетия, наследник станет императором, однако его мать оказалась настолько могучим политиком, что перспективу ее отрешения от трона никто всерьез не воспринимал — даже Панин, пытавшийся превратить воспитанника во влиятельную особу.

Историю родителя, Петра III, скрыть от него не смогли. Павел чтил его память и, подобно Гамлету, ненавидел мать-изменницу, а равно ее фаворитов-«клавдиев», прежде всего — братьев Орловых и Потемкина.

С отрочества его увлекали идеи рыцарства, особенно история Мальтийского ордена. Второе увлечение — Фридрих Великий и прусское устройство армии. Победы русских войск царевича не впечатляли: слишком велика была сила неприязни к Екатерине, он воспринимал ее эпоху исключительно в черном цвете.

Ему дозволялось содержать собственный двор и личную армию в Гатчине, но Павел и сам прекрасно понимал, что это — «второй сорт».

Как и Петр Великий, Екатерина II не видела в сыне продолжателя дел своих. Они враждовали. Придворные сплетники вполголоса называли его незаконнорожденным, намекая на предполагаемого отца, любовника Фике Сергея Салтыкова. Сама же царица замечала в молодом человеке повадки ненавистного мужа.

Увы, Павел не унаследовал от нее основательность характера. В душе всю жизнь оставался порывистым юнцом, от которого трудно ожидать взвешенных решений. Однажды, получив депеши из революционного Парижа, воскликнул: «Глупцы! Я бы давно все прекратил пушками!» Екатерина, едва сдерживая раздражение, довольно резко возразила: «Ты — кровожадный дурак! Неужели ты не понимаешь, что пушки не могут воевать с идеями?»

Императрица подумывала о том, чтобы объявить наследником своего любимца и внука Александра. По некоторым свидетельствам, на сей счет был даже составлен секретный манифест. Мнительный Павел об этом догадывался. Правда, после смерти великой императрицы тайные поверенные в ее делах испугались смуты и уничтожили опасный документ. Затворник стал монархом.

Когда Екатерина умерла, ему шел сорок третий год, возраст по тем временам — весьма почтенный. Морщинистый, осипший от простуд, он и выглядел немолодо, и уже было разуверился в том, что когда-нибудь займет престол.

Максималист на троне

Его царствование началось с торжественного перезахоронения Петра III. Прах из Александро-Невской лавры перенесли в Петропавловский собор, при этом была проведена церемония, символизировавшая коронацию погибшего почти 35 лет назад государя. Да, это был спектакль в шекспировском духе. По настоянию нового самодержца корону его отца нес один из убийц, побледневший от ужаса Алексей Орлов. Павел наслаждался местью. Пытался стереть подчистую память о Екатерине и ее правлении, а собственное — начать с чистого листа.

Из мстительной ненависти к Потемкину вернул в армию прусские букли, косы и муштру, зароптавших офицеров уволил. В опалу угодил и Александр Суворов, прямо заявивший о новых порядках: «Русские прусских всегда бивали — чего же тут перенять?» Зато именно при Павле Петровиче военнослужащие получили шинели вместо епанчей, и это полезное для зимнего времени нововведение прижилось, кажется, навсегда. Преданный генерал Алексей Аракчеев занялся переустройством артиллерии. И еще один важный нюанс: избалованная гвардия в павловские времена вновь стала боевым подразделением, хотя далеко не всем гвардейцам такое пришлось по душе.

Многолетнее пребывание в унизительном положении исковеркало характер, император одинаково бесцеремонно и гневливо держался с лакеями, вельможами, собственными сыновьями. Оказался слишком наивен для дипломатии и чересчур заносчив для дружеских отношений. К своему статусу относился самонадеянно, как многие средневековые властители. Известно его запальчивое кредо: «В России нет значительного человека, кроме того, с кем я говорю, и только до тех пор, пока я с ним говорю». На излете века просвещения мало кто в Петербурге мог мириться с такой политической программой.

Для своих подданных Павел хотел стать добрым и справедливым отцом. На стене Зимнего дворца был установлен ящик для прошений на высочайшее имя. Император читал эти бесконечные жалобы — на чиновников, соседей, помещиков, офицеров, воров-купцов... Жестокий по отношению к аристократам, он проявлял милосердие к крепостным крестьянам. В ответ на их просьбы издал манифест, в котором запрещал помещикам требовать более трех дней барщины в неделю. Немногие из крепостников подчинились этому повелению, а создать систему контроля за исполнением собственных указов царь не сумел. Или не успел. И тем не менее гуманные устремления очевидны, не заметить их было бы несправедливо.

Собственным принципам и прихотям Павел старался следовать неукоснительно. Его максимализм запечатлен в десятках мемуаров и анекдотов. Так, рассказывали, что однажды на посту возле Адмиралтейства самодержец заметил, что от караульного разит спиртным. Последовал приказ взять под арест нарушителя, но тот мгновенно парировал: «Согласно уставу, прежде чем арестовать, вы должны сменить меня с поста». «Он пьяный лучше нас трезвых свое дело знает», — таков был вывод Павла I. И хмельного офицера повысили в звании. Неуемный нрав императора нашел отражение в другой истории, которую пересказывали на разные лады с добавлением фантастических подробностей. Как-то раз на параде он остался недоволен воинской выучкой одного из полков, перед строем громко отчитал командира и бросил в раздражении: «Полк ни на что не годен, в Сибирь бы его отправить».

Решивший проявить находчивость полковник отдал приказ: «Полк, в Сибирь шагом марш!» Бравые молодцы промаршировали мимо царя куда-то на восток. Естественно, в тот же день их вернули на место дислокации, а остроумная выходка таки сгладила монарший гнев. Между тем в пересказах эта история превратилась в очередной сюжет о причудах полубезумного деспота: дескать, полк так и шагал в сторону Тобольска, пока Павла Петровича не убили.

За все берется круто, строго

Гаврила Державин знал его много лет. Поэт был женат на дочери кормилицы будущего императора и не раз посещал Павла еще в екатерининские времена, видел и достоинства, и слабости коронованного рыцаря:

В нем воли доброй, мудрой много;
Остер в решениях, легок,
За все берется круто, строго;
Все б сделал вдруг, коль был бы бог.

И все ж таки императорская мантия пришлась ему не по росту. Недруги окрестили государя самодуром (вспыльчивость и впрямь не к лицу властителю), при этом у него была ранимая душа, что видно и по его портретам. Художник Степан Щукин изобразил императора в полный рост: вот он стоит в треуголке, с Андреевской лентой через плечо, горделиво опирается на трость. Триумфатор? В облике монарха сквозит неуверенность, видна скованность, как будто он надел мундир с чужого плеча, словно хочет выглядеть более рослым и значительным, нежели в реальности. Может быть, это и есть печать трагедии...

Карал и миловал Павел без разбора, хотя масштабы репрессий «нового Калигулы» его противники сильно преувеличивали. Как бы там ни было, масоны, которых Екатерина третировала нещадно, при нем получили относительную свободу. Известный вольный каменщик, зодчий Василий Баженов строил по его заказу Михайловский (Инженерный) замок, напичканный узнаваемой символикой. Этот архитектурный шедевр проникнут мрачной романтикой — как будто автор предвидел судьбу заказчика.

Он всячески помогал госпитальерам, мальтийским рыцарям, и даже согласился принять сан их великого магистра, не смущаясь тем, что они, католики, подчинялись римскому папе. К своему титулу повелел добавить слова «Великий Магистр Ордена Святого Иоанна Иерусалимского». Мальта на некоторое время даже формально вошла в состав России, а высшей наградой империи стал, несмотря на его католическую суть, орден Иоанна Иерусалимского. Павел вознамерился спасти остров от оккупировавших Мальту «безбожных галлов».

Самые славные страницы правления связаны с суворовскими походами, Итальянским и Швейцарским. Наши чудо-богатыри били французскую армию, по праву считавшуюся лучшей в Европе. Однако в октябре 1799 года недовольный действиями союзников, австрийцев и англичан, русский самодержец перевернул внешнюю политику с ног на голову и чуть было не заключил союз с Бонапартом. Такой переменчивости судьба не прощает.

«Вы перестали царствовать»

Заговор против него давно назревал. Идея смещения «сумасброда» все сильнее овладевала умами. Организатором переворота стал генерал-губернатор Петербурга граф Петр Пален. Подвергнувший опале многих преданных соратников Павел полностью ему доверял, считал его опорой.

В последние годы у нас вошли в моду многозначительные намеки на «английский след» в том деле. Это пустое. Да, российско-британские отношения под конец правления Павла I обострились, и Лондон рукоплескал заговорщикам. Но не следует демонизировать англичан, преувеличивать их силу. Куда существеннее иное: у императора к тому моменту не осталось сторонников ни в российской верхушке, ни в собственной семье (по крайней мере, в ее мужской части). После многолетнего гатчинского плена он подсознательно боялся одиночества и в то же время стремился к нему.

Знал ли о заговоре сын и наследник Александр? Патентованный циник граф Пален по этому поводу вывел: «Он знал — и не хотел знать». То есть остался в стороне, а потом воспользовался ситуацией.

12 (24) марта 1801 года, в начале первого ночи, хмельная ватага гвардейцев и сановников двинулась по коридорам Михайловского замка. Подобно Бруту и Кассию, они считали убийство тирана благим делом. Возле царских покоев оглушили часовых, выставили свои посты во всех помещениях, куда мог убежать Павел. А он спрятался в спальне, и заговорщики без труда его обнаружили. Несчастный монарх услышал: «Вы перестали царствовать. Вы арестованы».

Последовал разговор на повышенных тонах с последним фаворитом матушки Екатерины Платоном Зубовым и его старшим братом, зятем покойного Суворова Николаем. Помня о судьбе отца, Павел Петрович отказался подписывать отречение. В роковые минуты держался мужественно, с достоинством, по-рыцарски.

Во время перебранки богатырь высоченного роста Зубов-старший ударил государя табакеркой, и это послужило сигналом, по которому «князь Яшвиль, Татаринов, Горданов и Скарятин яростно бросились на него, вырвали из его рук шпагу; началась с ним отчаянная борьба, Павел был крепок и силен; его повалили на пол, били, топтали ногами, шпажным эфесом проломили ему голову и, наконец, задавили шарфом Скарятина». Это цитата из записок генерала Михаила Фонвизина, тщательно собиравшего свидетельства соучастников преступления.

Около двух пополуночи Павел был мертв. Лейб-медик Вилье применил все свое искусство, чтобы загримировать изуродованное тело, но скрыть следы побоев не удалось.

В высшем свете мало кто нашел силы скрыть ликование. Для многих эта гибель стала праздником. Во всех богатых домах и в гвардейских казармах откупоривались бутылки шампанского и токайского. Державин приветствовал нового царя стихами со странным прологом: «Умолк рев Норда сиповатый, закрылся грозный, страшный взгляд». Как ни отнекивался поэт, все поняли, о ком шла речь.

Подданным объявили: император скончался от апоплексического удара. Но тайна Михайловского замка не была секретом для европейских дипломатов.

Кто искренне оплакивал императора, так это солдаты. Они видели в нем управу на жестокосердных офицеров, помнили, что при Павле в казармах установили печи, спасшие многих рекрутов от обморожения.

Несколько десятилетий Романовы избегали Михайловского замка. Там расположилось Главное инженерное училище, отсюда и второе название дворца. Несколько десятилетий спустя потомки стали осознавать трагедию Павла. По замыслу Александра II, в 1858 году в царской опочивальне (где русский Гамлет был предан смерти) открыли домовую Петропавловскую церковь. Не особо набожный внук каждый год Великим Постом приезжал в этот храм на богослужение.

Без свиты, в гордом одиночестве...

Иллюстрация на анонсе: В. Боровиковский. Портрет Павла I в коронационном облачении (фрагмент)