Елена ФЕДОРЕНКО

27.03.2018

Большой театр на Исторической сцене показал премьеру балета «Анна Каренина» в постановке и оформлении Джона Ноймайера. Его гамбургская труппа представила хореографическую версию романа Льва Толстого еще летом.

Думали ли мы еще несколько лет назад, что спектакли Джона Ноймайера, как и сам живой классик, будут нам столь подробно известны и что последняя по времени постановка «Анны Карениной» (копродукция Гамбургского балета и ГАБТа) окажется вполне прогнозируемой и ожидаемой. Мощный бэкграунд гамбургского хореографа, американца по рождению, — ​первое образование с дипломом: театро- и литературоведение. Спектакли почитателя русской литературы по Пушкину, Чехову, теперь — ​по Льву Толстому — ​способ его личного общения с авторами. С детским удивлением и инфантильной восторженностью балетмейстер благодарит великих русских писателей за «правду чувств» и глубину человеческих отношений — ​категорий вечных и для раздумий мучительных. О слове — ​источнике вдохновения, о любви к сочинению нарративных балетов Ноймайер рассказывает спокойно, неторопливо, долго. На вечере в Бахрушинском музее, организованном Обществом «Друзья Большого балета», он просто гипнотизировал познаниями русской культуры.

Неуправляемые страсти, что вспыхивают помимо воли, невозможность понять друг друга и одиночество в конце жизненного лабиринта у Ноймайера не «привязаны» к определенному времени и месту. Психоаналитический разбор сдвигает действие в сторону современности, за бортом оказываются вековые устои теплых дворянских гнезд, традиции пышных балов со строгими фраками и шуршащими платьями. Театральному человеку почти невозможно лишить себя подобного искуса, но себе как художнику (либретто, хореография, сценография, костюмы, свет) автор спектакля отказывает в удовольствии придумывать ретронаряды и нагружать сцену узнаваемыми образами блестящего Петербурга и домашней Москвы. Для того, чтобы мы поняли: мир может меняться, суть человека — ​нет. Не будь пробегающего по авансцене паровозика с вагончиками — ​не сразу догадаешься, что представляют «Анну Каренину».

Сам Каренин — ​важная политическая фигура. Вокруг — ​неприступные охранники в черном и граждане с предвыборными транспарантами в руках. Вронский — ​спортсмен, мастер неведомой нашим широтам игры лакросс. Левин в прикиде заокеанского фермера разъезжает на блестящем краской новеньком тракторе. В прелестной ручке Анны — ​то мобильник, то тонкая сигарета. Неправдоподобие зашкаливает, — ​подумает зритель и поспешит: рефлексии и метания героев ревизии не подверглись. Более того, ясные метафоры призваны «донести» толстовские мысли, от чего повторяются многократно. Огонек от сигареты — ​символ вспыхнувшей страсти. Станционный мужик, погибающий в самом начале спектакля, то и дело объявляется среди героев как знак беды или неотвратимый рок. Не раз мелькает алая сумочка героини, не давая забыть о ее раненом сердце. Еще из примет стиля Ноймайера — ​медитативная затянутость и натуралистическая откровенность ряда сцен. Например, сны героев и эпизод в Опере, где Анна вступает в контакт с Татьяной Лариной, или гипертрофированный драматизм картины родов. Отношения пар: греховные (Анна — ​Вронский), идиллические (Кити — ​Левин), кризисные (Анна — ​Каренин), обманные (Долли — ​Стива), — ​все представлены бережно, по оригиналу, с пронзительными акцентами.

Сложиться в цельный спектакль «Анне Карениной» мешают два смыслообразующих просчета. Партитура, собранная по принципу иллюстраций к эмоциональному ряду из «нарезки» музыки Петра Чайковского, Альфреда Шнитке и Кэта Стивенса, печалит отсутствием сквозной музыкальной драматургии и изначально разграничивает действие на эклектичные эпизоды. Отлично звучащий оркестр под управлением маэстро Антона Гришанина помочь бессилен.

Центр притяжения для хореографа-европейца — ​главная героиня, но толстовская Анна так заморочила ему голову своей странной душевной организацией, что «под занавес» ему пришлось чуть ли не лишить ее рассудка. По Толстому эта странная женщина — ​не жертва лицемерного окружения, и она не может быть счастлива ни при каких обстоятельствах. В силу своего характера, разъедаемого страданиями, ревностью, греховностью и ощущением неизбывного сиротства. Она истязает себя позором, разрушает себя жаждой мести. Лев Николаевич отмечает, что в ее прелести было что-то «ужасное и жестокое». Не потому ли, что так манит тайна Анны, роман, созданный 140 лет назад, прочно прописался в кинематографе и на театральной сцене.

Спектакль Ноймайера между тем оказался зрелищем интригующим и пленяющим танцами — ​разнообразными, фантазийными, красивыми. Немало смешных моментов, причем юмор хореографа почтенных лет — ​молодой и грациозный, без карикатурных издержек. Самое главное — ​это спектакль русской эстетики, торжество русской театральной школы, где переживающий обстоятельства действия актер расставляет психологические акценты. Не зря Ноймайер изучал систему Станиславского в нью-йоркской школе актерского мастерства Actors Studio у знаменитого режиссера и педагога Ли Страсберга.

Все без исключения исполнители создают запоминающиеся образы, и говорить о технике танца даже не стоит, потому что любой жест, любое па подчинены у хореографа-режиссера выражению характера. Анна для Ноймайера — ​натура бесспорно яркая и цельная, хотя ее и ломает мир, почитающий страсть за преступление. Светлана Захарова — ​органичная и искренняя, ведет роль без нажима и четкой пунктуации. Вместо запятых и восклицательных знаков — ​сплошь многоточия, в душе — ​загадочная бездна. Избалованный красавец Вронский, с равнодушием бросающий невесту, у Дениса Родькина похож на ребенка, откидывающего прочь надоевшую игрушку. Его честолюбивый эгоист близок герою романа: «Он скоро почувствовал, что осуществление его желания доставило ему только песчинку из той горы счастия, которой он ожидал». В диалогах Захарова и Родькин внимательны к мелочам и нюансам: дуэты нерадостного праздника утоленной страсти и выяснения отношений под голубым небом Италии запоминаются особо. Каренин Семена Чудина — ​безукоризненная машина по выполнению дел государственных, благонадежный человек, не способный любить. Танцовщик ни разу не переходит на шарж или гротеск, больше других актуализируя персонажа, пересаженного на почву современности. Банальному любовному треугольнику, возникающему на театре в результате адаптаций Толстого, исполнители вслед за Ноймайером предпочитают романное течение действия с невидимой, но ощущаемой подверсткой авторских комментариев-размышлений.

Кити Дарьи Хохловой — ​трогательная нежная барышня. Когда Левин катает ее с младенцем на руках на тракторе, возникает ощущение нереальной гармонии отношений. Даже не верится, что совсем недавно она испытала недетскую боль, что будущему мужу пришлось ставить ее на ноги. Буквально учить ходить, реанимировать душу. Образ Левина, мечтателя и идеалиста, в исполнении Дениса Савина — ​один из самых ярких в спектакле. Его неуклюжесть — ​суть продолжение человеческих достоинств, не вписывающихся в табели светских манер и привычек. От первого соло в кожаных штанах и ковбойской шляпе и до танца косарей, где зажигает сам барин, он — ​живой и наполненный непоказными чувствами.

Тонко простроена сюжетная линия Долли и Стивы. Он — ​Михаил Лобухин — ​неисправимый ловелас и бестолковый ветреник, она — ​Анастасия Сташкевич — ​мать, давно распрощавшаяся с прекраснодушными иллюзиями, нежная и нервная, обаятельная и печальная. Сережа Каренин у Ноймайера — ​не привычный мальчик из балетной школы, а взрослый актер, играющий ребенка. С этой чрезвычайно сложной задачей убедительно справляется Григорий Иконников. Хореограф и исполнители увлечены не ситуациями, а судьбами, что складываются на распахнутом продуваемом пространстве сцены, обставленной светлыми конструкциями — ​абрисами домов, внутри которых «все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастна по-своему».

Фото на анонсе: Дамир Юсупов