Екатерина САЖНЕВА, Самара

16.06.2016

Героя Советского Союза он получил за взятие Рейхстага. Если бы не 20-летний мальчишка-танкист, цитадель фашистской Германии могла продержаться еще час или два... Что стоило бы еще десятков, а то и сотен солдатских жизней. Но именно Володя Чудайкин, рискуя собой, открыл нашей пехоте дорогу к Победе.

Найти главного самарского ветерана несложно: по Звезде Героя на стене дома, в котором он живет. Огромная золотая звезда невысокого скромного человека. Точно такая же, но поменьше, блестит на его парадном пиджаке. Зато уговаривать 91-летнего Владимира Ивановича на интервью пришлось долго. 

— Для меня это тяжело. Вспоминать каждый раз. Память ведь тоже сдает, стареет. И многие моменты я уже не помню так хорошо, как раньше, а перепутать ничего нельзя, это наша история...

В феврале 1941-го Володе Чудайкину исполнилось 16 лет. В воздухе пахло грозой, как и многие сверстники, хотел он поскорее окончить школу и послужить стране, мечтал о подвиге. Красок добавляли рассказы дяди, вернувшегося после сложной, но победоносной финской кампании. 

Когда грянула война, старшие братья и отец ушли на фронт на следующий день после знаменитой речи Молотова. Грустно про «синий платочек» играла на проводах гармоника в их селе под Куйбышевом. Рыдали на плечах добровольцев верные подруги. В песню про женскую любовь и преданность за считанные часы вписали новый куплет: «Двадцать второго июня, ровно в четыре часа...»

— Оказался я в Куйбышеве скоро, — рассказывает Владимир Чудайкин. — В школе ФЗО. Местные ребята умные были, начитанные, смелые. А я что — робкий деревенский парнишка. Готовили из нас по ускоренной программе столяров, плотников, в общем, рабочих специалистов. Главное требование — сила в руках.

Навсегда запомнил Володя военный парад ноября 41-го года. Он и сам участвовал в нем. Промаршировал, чеканя шаг, с большой колонной по центральной площади Куйбышева. «Третьей столицы», как уважительно величает ветеран свой родной город. Именно сюда перевезли из Москвы ряд министерств и ведомств первой военной осенью.

— Михаила Ивановича Калинина видел. Климент Ефремович Ворошилов выступил с речью. И еще очень хорошо помню слова Иосифа Виссарионовича Сталина по радио о том, что мы должны равняться на наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьму Минина и Дмитрия Пожарского, Суворова и Кутузова. 

Мурашки по коже. Но это одна секунда. Зато ежедневно — тяжкий, монотонный труд. Ковать оборонный щит Родины. Железом по металлу. В глубоком тылу на авиационном заводе, новеньком, только что построенном. В некоторых цехах даже крышу не успели справить, и холод пробирал насквозь так, что не гнулись красные от ветра пальцы. А ведь надо было еще и вытачивать самолетные детали.

Город заполонили эвакуированные. Жить негде. Молодых рабочих селили в бараках, скорее, похожих на землянки. Крошечные оконца располагались в них ниже уровня земли. Внутри стояли двухъярусные нары. Двое спали внизу, двое — наверху. 

— Есть нечего. Это самое тяжелое мое воспоминание, — продолжает Владимир Иванович. — Городские хотя бы жили с родителями. А нам, приезжим из деревень, надеяться оставалось на самих себя. Выдадут раз в месяц продуктовые карточки. В карман положишь кусок хлеба и весь день жуешь... Скажу честно, воровали мальчишки те карточки друг у друга. И кто оставался без них, того фактически обрекали на голодную смерть. Наконец, директору завода это надоело: организовал столовую, чтобы все могли поесть и сберегли силы. Работали без выходных, 12 часов без продыху. А следующие 12 часов — отсыпались в бараке. Но так получалось не часто — ведь пока цех не выполнит дневной план, никто с рабочего места не уходил...

О гремевшей где-то войне мальчишкам рассказывали инвалиды, комиссованные после тяжелых ранений. Вспоминали фронт. Тыловым ребятам туда тоже очень хотелось, но как, если возрастом не вышел? А значит: стой у станка до посинения, пока другие, может быть, совершают твой подвиг.

— Человек семь нас собралось, чтобы тайно сбежать в армию. Составили план. Один товарищ предложил пойти на рынок без документов. И там попасться специально милиции на глаза. Все порвали метрики, а я на всякий случай свою спрятал. 

Нарушителей действительно поймали и под конвоем — предположительно, как дезертиров — отправили на военно-пересыльный пункт. Грозили штрафбатом. Никаких доказательств, что им еще не исполнилось восемнадцати, предъявить пацаны не смогли. 

— В последний момент только я один протянул коменданту свои бумаги, что не дезертир, не шпион, а рабочий.

Заступился за Володю незнакомый офицер: вместо штрафбата определил в танковую школу. Оттуда юноша попал в Польшу. Шел 1944-й год. Уже пошел на таран храбрый летчик Николай Гастелло, погибла Зоя Космодемьянская, приняли мученическую смерть молодогвардейцы, Матросов заслонил собой дуло пулемета... История Великой Отечественной почти вся была написана, война неумолимо катилась к гитлеровской цитадели. Останется ли хоть что-нибудь на его долю?  

В ноябре 1944 года Чудайкин был назначен заряжающим в экипаж «тридцатьчетверки» 23-й танковой бригады 9-го танкового корпуса 3-й ударной армии. Первый бой он помнит в мельчайших деталях. Вместе с рассветом небо расколол страшный удар — это зачастила артиллерия. Взвилась ввысь ракета, возвещающая о начале атаки. Танки — чужие и наши — двинулись навстречу. Владимир прильнул к окуляру орудийного прицела. «Вижу колонну противника, — сообщает командир, — пехота и танки... По головной — огонь!» И Владимир посылает в гущу врагов свой первый снаряд. «Еще огонь!» Больше десяти немецких «панцеров» уничтожили тем яростным утром советские танкисты. Три из них на счету 19-летнего сержанта.

— У меня в танке даже стула не было. Все время стоял. Зато имелся личный люк, — улыбается молодым воспоминаниям мой собеседник. Но бывало и страшное: 

— Нет, не в бою. Самое тяжелое — момент ожидания, неизвестности, когда не представляешь себе, что произойдет в следующую минуту, и боишься именно этого. Еще не случившегося. Но только начиналась атака, сразу отпускало. Какие боевые сто грамм? — машет он на меня рукой. — Нам не наливали. Танк и так полуслепой: будешь пить — своих подавишь. 

И вновь возвращаемся к главной линии разговора: 

— Мой боевой путь сложен, — как по написанному повествует 91-летний фронтовик. — Воевал на трех танках, и все три были подбиты. При переправе через Вислу послали наш батальон в тыл к противнику. Я опять заряжающий, боекомплект — под ногами, каждый снаряд весом свыше восьми кило. Мы шли атаковать немецкую моторизованную колонну, которая передвигалась на передовую.

Целый день продолжался тот бой. Фашисты разбежались по полю. Отстреливали их по одному. 

— Вечером вышли на ночевку к лесу. Наш танковый взвод стоял в дозоре. Вдруг снова ракета в небе. Это гитлеровцы поджидали нас за деревьями. Мы ж их там не разглядели! Конечно, не надо было лезть в темноту... Но мальчишки ведь. Командир танка, механик-водитель, наводчик, радист-пулеметчик — четверо сгорели заживо. Меня вот Бог помиловал. 

И вот уже бой на германской земле. Немцы отбиваются на последнем издыхании. Один залп, второй... Оба — прямое и точное попадание. От машины не осталось ничего. В крайний момент Володе удалось покинуть ее через свой «личный» люк. Разве не чудо? Даже царапины не осталось. Разве не подвиг? Подвиг, да не совсем. Осколочек от брони в коленной чашечке — воспоминание о втором его Т-34.

А на третьем он ворвался в Берлин. Над Рейхстагом уже развевалось знамя Победы, но вокруг еще продолжалось ожесточенное сражение. Каждое зданьице — считай, засада с эсэсовцами или сопляками из гитлерюгенда. Фаустпатроны словно созданы для уличных боев — будто специально, чтобы подбивать наши танки. Погибли командир и механик-водитель. 

— Мы поддерживали пехотинцев на подступах к бункеру, — продолжает Владимир Иванович. 

И будто воочию переносится в те мгновения победной весны. И снова видит мальчишку из «третьего подбитого танка», раненного в руку. Невзирая на боль, превозмогая страх, он выскочил из своей машины и... Впереди — на пути к Рейхстагу — застыл еще один Т-34. Он не горел, но дым от него уже шел. Советская пехота встала как вкопанная. Танк намертво перегородил дорогу.

Невысокий мальчишка короткими перебежками приблизился к убитой машине, ловко забрался внутрь и отогнал в сторону. По танку стреляли, конечно, но он, вернее, тот, кто находился в нем, был словно заговоренный.

— После того боя я попал в госпиталь, но долго находиться там не смог — хотя рука саднила, сбежал в свою часть. Командир встретил меня словами: «А ты у нас теперь Герой Советского Союза. Мы тебя за тот берлинский танк представили...»

Когда окончилась война, пять лет прослужил в Германии. Не офицером. Так и остался старшиной. 

— Для командного состава учиться надо было. А я ж из деревни. Я и восьмилетку-то окончил уже после войны, в 25 лет, потому что стыдно стало, — досадливо морщится фронтовик.

Как настоящего героя его ставили на разные руководящие посты. В основном не очень удачно — ему бы в горящий танк да вдарить по Рейхстагу, а тут назначили директором заготовительной конторы. «Какой я заготовитель могу быть? Только плохой!» — честно сокрушается танкист. Но даже в партийную школу принимали с десятью классами. «Выучился в итоге на партийного чиновника для сельской местности. Сдал на аттестат».

Был он и председателем колхоза, и руководителем собеса. Не сразу, но выбрал свой путь — 40 лет честно отработал на металлургическом заводе. Вышел на пенсию. Сейчас возглавляет районный Совет ветеранов. 

Увы, но его боевой круг неуклонно сокращается. На целую Самарскую область сегодня с нами остается лишь несколько сотен участников Великой Отечественной. Из Героев Советского Союза, получивших главную государственную награду за битву с фашизмом, — только Владимир Чудайкин. А в масштабах России он — последний ныне живущий кавалер Золотой Звезды за взятие Рейхстага.