Елена ФЕДОРЕНКО

08.04.2015

18 апреля Владимиру Васильеву исполняется 75 лет. В честь артиста-легенды Большой театр принимает на исторической сцене премьеру Васильева-хореографа — спектакль Татарского театра оперы и балета имени Мусы Джалиля «Dona nobis pacem» («Даруй нам мир») по Мессе си-минор Баха.

Повсеместно открываются выставки, посвященные Владимиру Васильеву и, конечно, Екатерине Максимовой, — их дуэт не имеет аналогов в мировой балетной истории. Готовятся юбилейные издания — буклет-фотоальбом, большой каталог живописи Васильева, книга стихов, вышел даже диск с песнями на слова Владимира Викторовича. Выставок будет несколько: первая — в Казанском кремле, в Москве только в Большом театре — две, готовят экспозиции Бахрушинский музей, Музей Гоголя и Центральный музей современной истории России, в Санкт-Петербурге поклонников Васильева ждет экспозиция в салоне имени Карла Буллы, в Италии — в Центре русской культуры. Все они — разные: с фотографиями, костюмами, архивными материалами, и, конечно, живописью. «Культура» расспросила юбиляра о жизни и о балете.

культура: Ваше отношение к дням рождения — скептическое. 75-летие отметите?
Васильев: Могу сказать, чего точно не будет: поздравлений и гала со знаменитостями. Свои юбилеи отмечал дважды: 30 и 60. В дни рождения всегда старался танцевать сам или что-то ставить. Для меня гораздо приятнее давать и дарить, чем брать и получать.

культура: Вот Вы и поставили спектакль в Казани.
Васильев: С юбилеем премьера просто совпала. Директор Татарской Оперы Рауфаль Мухаметзянов предложил поставить спектакль, и я рассказал о том, что задумано давным-давно, влечет и мучает меня более трех десятилетий. Высокая месса Баха. Для меня — самое яркое и самое волнующее произведение.

культура: Та постановка, которую Вы хотели осуществить в Ватикане?
Васильев: Да, еще в 1980‑х. Планировался международный проект с телевидением, с артистами из разных стран — о единении людей, о том, что между нами не должно быть никаких преград.

культура: Месса ведь кульминация литургической службы в католической церкви. И вдруг — театральная постановка.
Васильев: Для меня эта музыка не имеет отношения к определенной религии. Главная мысль: все мы — частица божественного начала. Никто до сегодняшнего дня даже не думал воплотить Мессу на сцене, ведь в этом произведении практически нет развития. Только постоянная благодарность Творцу. «Макбет», «Анюта» — за ними история, развитие характеров, драматургия. А здесь вроде бы нет живого рассказа. Но чувство, заложенное в каждой из частей, несет в себе и необыкновенный заряд того, что происходит со всеми нами на протяжении жизни. Самое поразительное: когда я уже все поставил, вдруг проснулся ночью и понял, что сделал спектакль о себе. О том, что прошли Володя Васильев и Катя Максимова. То же переживает каждый человек в этом мире. Рождение, детские годы, юность, зрелость, радостные всплески эмоций, утраты, разочарования.

культура: Главные герои будут?
Васильев: Мужчина и женщина. На сцене двести человек: оркестр, хор, балет.

культура: Вы же давно стремитесь к синтезу слова, музыки, пластики. Так было в спектакле «О, Моцарт, Моцарт», поставленном Вами в Новой опере?
Васильев: Месса, скорее, в родстве с «Ромео и Джульеттой» (спектакль Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко. — «Культура»), где разговор шел от лица дирижера, и не только артисты балета, но и музыканты заполняли сцену. В Мессе тоже дирижер «взрывает» Вселенную. Наверху — хор, под ним амфитеатром — оркестр, а впереди — балет. Мне очень нравится, что оркестр как связующее звено объединяет вокал и движение…

Важной отправной точкой для начала работы стали работы художницы Светланы Богатырь, сотканные из цифр и нот. Меня потрясло полное совпадение наших с ней взглядов на мир. Образы человека и Вселенной стали основой дизайна в компьютерной графике 3D.

культура: Чья идея — показать спектакль на исторической сцене Большого театра?
Васильев: Я благодарен руководству Большого за то, что меня спросили, как я хочу отметить юбилей. Ответил, что предпочел бы показать в Москве свою казанскую премьеру.

культура: После такого напряжения — заслуженный отдых?
Васильев: Отдохнуть до августа не получится. После вечера в Большом театре улетаю в Сургут на фестиваль Кати Мечетиной «Зеленый шум», где запланирован «Вечер балета с Владимиром Васильевым». 1 мая в Москву приезжает Государственный ансамбль песни и танца «Алтай», в Концертном зале Музея Великой Отечественной войны на Поклонной горе он представит мой спектакль «Дом у дороги» (балет на военную тему по поэме Александра Твардовского). Надо с алтайцами еще успеть порепетировать. Они подвижники поразительные, ездят по маленьким городам и деревням своего края. Люди старшего поколения плачут от счастья — я видел записи выступлений. Потом улетаю в Токио, где на огромном международном фестивале «Токио-балет» покажет моего «Дон Кихота». У японцев есть странная идея ввести меня в спектакль. Пока не знаю, в какой роли и как это будет.

культура: После ухода Кати Вы начали работать еще больше…
Васильев: В этом мое спасение. Для каждого человека работа — единственный выход из ситуации, когда кажется, что все позади… Работа — продление жизни. Пример у нас с Вами яркий — Владимир Михайлович Зельдин. Человек остается молодым до тех пор, пока ему кажется, что он еще ничего не успел сделать и только завтра начнется новый виток.

культура: Вы лукавите. Нельзя же искренне думать, что Вы ничего не сделали.
Васильев: Мне так всю жизнь казалось. Не было работы, о которой я бы мог сказать, что она получилась, что наконец-то я сделал, как мечтал. Некоторые роли и спектакли приближались к задуманному, но не равнялись тому, к чему я стремился.

культура: Неужели и про свой популярный балет-долгожитель «Анюта», идущий в семи российских театрах, так скажете?
Васильев: Да, ставя «Анюту» вновь и вновь, я все время что-то добавляю. Сейчас вот вижу несколько мест, которые кажутся мне пустоватыми и затягивают действие. Но пока не знаю, как их разнообразить.

культура: На Вашем выпускном экзамене, почти шесть десятилетий назад, один из педагогов воскликнул: «Мы присутствуем при рождении гения!» Вы его голос тогда услышали?
Васильев: Узнал об этом много лет спустя. Сказала эти слова Тамара Степановна Ткаченко — невероятно эмоциональная танцовщица, преподававшая в нашем классе характерный танец. Ее я обожал, каждый раз шел к ней на урок как на праздник — знал, что схватываю быстрее всех и могу сделать лучше, чем другие. В классике такой уверенности не было. Да и вообще не думал, что стану классическим танцовщиком.

культура: Разве не каждый ученик балетной школы мечтает стать Принцем?
Васильев: Я не соответствовал существовавшему в наше время представлению о классическом герое. Длящиеся линии, тонкие кисти, длинные ноги с идеальными стопами и подъемом. У меня этого не было. Кисть — рабоче-крестьянская, мышцы — не такие, как нужны для идеального Принца, да и лицо курносое. Все-таки у меня было типичное лицо русского Иванушки.

культура: Лопухов первым отметил Вашу «руссковость», и все подхватили — не найти статьи, где бы о ней не упоминалось…
Васильев: Лопухов написал после «Конька-Горбунка» и «Каменного цветка», тогда меня считали этаким русаком, идеальным героем русского эпоса. Что — правильно. Иванушка и Данила для меня естественны. Наверное, я бы еще долго не танцевал классику, если бы не был женат на Кате, а она бы не работала с Улановой.

культура: Но Вы ведь уже станцевали «Шопениану» с Галиной Сергеевной — она сама выбрала Вас в партнеры…
Васильев: Но я ни в коем случае не считал это своей удачей. Думал, что после того дебюта мне классики не видать.

культура: Вы много раз рассказывали, как похожа Катя на Уланову. А с кем Вы бы могли сравнить себя?
Васильев: Меня об этом никогда не спрашивали, я не задумывался… Могу показаться нескромным, но у меня никогда не было кумиров. У каждого из великих видел какие-то недостатки. Даже от Вахтанга Чабукиани, а он мне очень нравился, хотел взять только что-то определенное, не все. Первый раз сейчас пытаюсь понять, к кому я ближе? Наверное, к Майе Плисецкой. Она поражала меня феноменальной широтой танца, выразительными линиями, великолепными руками, стремлением к полету.

культура: Все отмечают, что Васильев совершил революцию в танце. В чем она заключалась?
Васильев: В том, что партнер перестал быть только кавалером, поддержкой даме, а стал вровень с балериной. Превратился в героя. Возникла взаимосвязь, и они оказались на равных. Новая эстетика в классическом танце связана и с широтой, эмоциональностью. Я встал на высокие полупальцы, что отнюдь не я придумал — как бы мне ни хотелось сейчас так сказать. Но в Большом театре первым это сделал я. А до меня — Рудик Нуреев в Кировском. Когда я его увидел, то понял, что на низких полупальцах утонченности и элегантности не добиться. У нас-то считалось, что высокие полупальцы — нечто зазорное, женственное. Переломным моментом стал «Дон Кихот» — для нас с Катей не было мелочей даже в мизансценах, мы выстроили отношения Китри и Базиля в мельчайших деталях. Потом в «Жизели» я начал искать другие краски. В самом деле, нельзя же весь спектакль оставаться обманщиком и негодяем. Конечно, мой герой совершает подлость, но не потому, что таков от природы или разработал план. Он искренне любит Жизель… В ролях я открывал черты, противоположные основным. В отрицательном Иване Грозном — положительное. В здоровом и сильном Спартаке искал слабые стороны.

культура: Откуда такая пытливость у молодого танцовщика?
Васильев: Наверное, все началось с чтения. Я всегда очень много читал.

культура: История знает не так много постоянных балетных пар. «Володю и Катю» чаще всего сравнивают с Нуреевым и Фонтейн. По-моему, это неверно.
Васильев: Для Марго Фонтейн Нуреев стал спасителем. Она с ним начала новую творческую жизнь. И Вы правы — это другое. Мы же с Катей вместе с первого класса — и на всю жизнь — на сцене и за кулисами.

культура: Помню, как Вы уговаривали Екатерину Сергеевну станцевать заглавную партию в Вашей «Золушке» — как ребенка: то кнутом, то пряником…
Васильев: Кате уже было много лет. Последнее десятилетие сценической жизни я ее постоянно толкал, убеждал, заставлял. Она не замыкалась только на балете, уже начала преподавать и ушла бы со сцены гораздо раньше. Ее надо было все время убеждать, что все получится замечательно. И хвалить, конечно.

культура: Щелыково, что под Кинешмой, для Вашей семьи стало любимым местом на земле. Рядом, в Рыжевке, Вы давно построили дом, где Екатерина Сергеевна занималась совсем не балетными делами — чистила и солила грибы, варила похлебки и уху. Сейчас в местах Берендея бываете?
Васильев: Конечно, там — настоящее, исконное. Там я рисую. Трудно содержать дом, и все равно, если придется продавать то, что имею, с Рыжевкой расстанусь в последнюю очередь. Кате костромская природа всегда казалась сказкой. Она же меня и привезла в Щелыково.

А грибы Катя солила потрясающе, как никто другой. В домашнем хозяйстве ее умения были поразительны. Она прекрасно шила, постоянно что-то штопала — и не только балетные туфли, но и гениально расправлялась с дырками на моей одежде. В ее семье это было само собой разумеющимся. Когда Катиного дедушку арестовали (Густав Шпет — русский философ. — «Культура»), надо было как-то выживать. Татьяну Густавовну как дочь врага народа не брали на работу. Они продавали вещи, обшивали себя сами. Тяжело жили…

культура: Екатерина Сергеевна частенько отказывалась от творческих предложений. А Вы?
Васильев: Не хотел участвовать в «Травиате» у Дзеффирелли, считал, что там нечего делать, каких-то несколько минут танца. Настояла Катя: «Да ты что, поработать с таким режиссером!» Несколько минут танца оказались началом совместного творчества с Мастером.

культура: Дзеффирелли видел Вас на сцене?
Васильев: Ему порекомендовала нас леди Мэри Сент-Джаст, урожденная княгиня Оболенская. Мы познакомились за границей, она была нашей поклонницей, потом долгие годы дружили, останавливались в ее лондонском поместье. Мэри сказала нам: «Вам будет звонить Франко. Представляешь, он меня попросил найти лучшую танцевальную пару для «Травиаты». Я ему ответила, что он дурак, если не знает, что лучшие — Катя и Володя». В свое время Дзеффирелли, Оболенская, Беппе Менегатти — муж Карлы Фраччи, составляли молодую команду помощников Лукино Висконти. Работа с мэтром сформировала у них общее качество — все были заряжены на красоту. Ее они никогда не предавали, не пытались гнаться за модой. Все были красивы, как герои в фильмах Франко.

Был у Мэри большой друг — Теннесси Уильямс, он оставил ей права на ряд своих сочинений. Она уговаривала меня: «Володя, поставь «Трамвай «Желание», я тебе отдам права». Я отказался. Бывали и у меня вот такие идиотские решения.

культура: Балетоманы благодарны Вам за Новую сцену Большого театра. Стройка начиналась во время Вашего руководства?
Васильев: И начиналась, и заканчивалась. Когда я возглавил Большой, то всерьез говорили о том, что надо распускать труппу и ставить театр на ремонт. Тогда я настоял, чтобы до того, как построят Новую сцену, театр не закрывали. Я обсуждал и принимал проект, заложил первый камень в фундамент, ходил по стройке с рабочими, проверял. Все радовались, когда работы закончились, но начать его эксплуатацию мне было не суждено.

культура: Годы руководства Большим — для Вас напрасно потраченное время?
Васильев: Безусловно, нет. Это дало мне очень многое в понимании жизни. Я-то ведь пришел туда с верой, что все зависит от тебя. Думал, каков руководитель, такой и будет труппа. Был уверен, что всех сделаю единомышленниками. Теперь-то я отлично понимаю, что единомышленников в таком большом коллективе, чтобы вы ни предпринимали, много быть не может. Потому что, когда вы делаете добро одному, то тут же обижаете другого. Именно в те трудные годы у меня начали рождаться стихи: «Я думал, на мою любовь / Ответить ненависть не сможет, / И совесть недруга загложет, / И не испортит он мне кровь. / Да, так я думал… / А на деле / Любовь и ненависть слились, / И с упоеньем принялись / Терзать и душу мне и тело». Тут не просто слова. Они мукой прошли через меня. Стихи стали моим иммунитетом. Написал — и вроде бы ответил злопыхателям. Сейчас у меня нет никакой горечи, обиды. Это была хорошая школа для человека думающего.

культура: В те же годы Вы открыли балетную школу-спутник Большого театра в Бразилии. Как в ней идут дела?
Васильев: Школой в Бразилии могу гордиться. Ей уже 15 лет. Я каждый год туда приезжаю. Там потрясающе, роскошные залы, отличные педагоги. В репертуаре воспитанников — большие спектакли, что отличает школу от других. Выпускники рассеяны по всему миру. Они — востребованы. Трое — в труппе Большого театра, одна девочка — в Казани.

культура: Вы неисправимый оптимист, а живописные работы у Вас по-чеховски грустные…
Васильев: Чехов тоже был оптимистом. Своим соединением трагического с комическим он мне очень близок. Сейчас я загорелся «Драмой на охоте». Для хорошей балетной артистки лучшей психологической роли не подыскать. Красивая, необычная, естественная, стремящаяся стать благородной героиня вдруг превращается в тщеславную гадину. Каким образом решить этот детектив на сцене — надо думать.

культура: Когда-то Вы обещали цикл экранных воспоминаний о тех, с кем довелось танцевать.
Васильев: Необходимо успеть рассказать о тех людях, с которыми встречался на своем жизненном и творческом пути. О коллегах-артистах. Огромный труд, надеюсь его осуществить. Не знаю, сколько будет серий, но пока есть силы, готов рассказывать о героях моего времени.