Елена ФЕДОРЕНКО

12.04.2022

Николай Чиндяйкин недавно отметил 75-летний юбилей. Накануне дня рождения актер ответил на вопросы «Культуры».

Николай Чиндяйкин — актер, режиссер, педагог. В 60-е окончил Ростовское театральное училище, работал в Ростове-на-Дону, затем переехал в Омск в золотую пору расцвета его драматического театра. Через четверть века, когда потянула режиссура, поступил в ГИТИС, и по окончании дипломированный режиссер и актер служил в Московском театре «Школа драматического искусства» Анатолия Васильева. В Центре театрального эксперимента и поиска в Понтедере осваивал принципы и методологию Ежи Гротовского, которым грезила Россия, преподавал, вел тренинги. Сейчас служит в МХТ имени Чехова, много снимается в кино, солирует на филармонических вечерах и выступает с чтецкими программами, подготовил книгу мемуаров «Не уймусь, не свихнусь, не оглохну» и всегда искренне и прямо отвечает на вопросы.

— Люди искусства обычно не любят разговоров о возрасте, а вы так часто касаетесь этого вопроса…

— Могу бесконечно говорить о возрасте и пережитом — с чувством, что располагается рядом с восторгом. Дух захватывает, как подумаю, сколько я живу. Может, потому что в детстве и юности у меня было тяжелое заболевание. Мама старалась не показывать вида, но не могла скрыть слез. Я и не рассчитывал на такую долгую жизнь.

У меня много друзей лет на 10–15 старше меня, в 30–35 эта разница особого значения не имела. Звонит вчера Николай Николаевич Эпов — театральный художник, в свое время очень известный, ему пошел 92-й год, и говорит: «Знаешь, я в последнее время в уединении, я его сам себе создаю». Друзей молодой поры становится все меньше. Думал, что опережу моих ближних, но они уходили, и ушла женщина, которую я любил больше всех в жизни.

— Ее, Татьяну Ожигову, называли великой трагической русской актрисой. Теперь Камерная сцена Омской драмы носит ее имя. В своих дневниках, которые опубликованы, вы пишете о ней с такой нежностью и восхищением — дух захватывает.

— Когда думаю, что ее уже 30 лет нет на свете и жизнь нашу сегодняшнюю она не знает, становится странно. Обратил внимание, что у Тани почти нет фотографий в цвете. Прекрасный мир отражен в черно-белых оттисках. Боже мой, и я жил в том мире, и он был для меня органичен, понятен, любим.

— В вашей судьбе четыре театра — четыре периода жизни: Ростов, Омск, о котором ходили легенды, «Школа драматического искусства» Анатолия Васильева, теперь МХТ. Что должно случаться, чтобы успешный актер уходил из успешного театра?

— Сроки цифрово красиво и занятно сложились — я не сразу заметил. В Ростове-на-Дону прослужил 5 лет, в Омске — 15, у Анатолия Александровича — 20, жизни в Художественном через годик с небольшим исполнится 15 лет. Мечтаю дожить.

— Стоит на 25 настраиваться…

— Я не против. По законам математики сложится красиво. Ясно, что я не подгадывал уходы. Знаете, это ведь не так много театров. Я человек провинциальный, и среди артистов из небольших городов много тех, кто больше двух сезонов в одной труппе не работали. В провинции смена была почти самоцелью: засиделся-засиделся, поеду-ка в Березняки. Жаль, о племени провинциальных артистов мало написано. Кому это надо?

Когда мои дневники издавали в 2011 году, то первым предложением прозвучало такое: «Давайте Ростов и Омск выбросим, а сделаем книжку — работа у Васильева и в кино». Поначалу я даже забрал дневники — тогда не надо ничего. Для меня жизнь в Ростове и Омске была самодостаточной. Самый первый театр — Ростовская драма, там начал играть после второго курса. Моя alma mater, где актеры клеили бороды, а актрисы считали, что выходить на сцену без парика неприлично, как появляться неодетой. Предполагалось, что я вольюсь в труппу. Но в это время появился в ТЮЗе режиссер Артур Хайкин. Театр выбросил занавес, обратился к залу, повел разговор со зрителями. Получил диплом и ушел в ТЮЗ. Мне было не с руки обижать своих педагогов, это казалось предательством, хотя педагог не осуждал, только говорил: «Куда ты? Там занавеса нет!» Это казалось революцией. Режиссер — в свитере, все актеры — с гитарами. Ростовский ТЮЗ был замечательный по энергии, по молодежным устремлениям. За эти пять лет — огромный репертуар. А что молодому артисту надо? Роли. От «Собаки на сене» до Володи Ульянова.

Недавно на очередных похоронах встретились с Михаилом Швыдким. Сколько же лет мы знакомы! Он приезжал к нам в Ростов молодым критиком, я — играл, он — обсуждал, и с тех пор мы дружбаны, полвека.

Меня не тяготило, что это ТЮЗ, я не отбывал наказание, тем более что тюзовских ролей почти не играл. Там и Васкова в спектакле «А зори здесь тихие» сыграл первым в стране, еще до Таганки.

— И все-таки устали?

— В Омск уехал Хайкин, и он, как всегда бывает, пригласил своих актеров. У меня же возникла проблема со здоровьем, и я надолго попал в клинику. Когда стало полегче и начал двигаться — отправился в Омск, знал, что театр замечательный, о нем тогда много говорили, уехавшие друзья уверяли, что буду нужен. В этом и не сомневался, но поехал от отчаяния, как бы умирать. И театр оказался счастливой картой, которую я вытащил. Возможно, он меня и спас. Потому что началась совсем иная жизнь. Думал, что поработаю в Сибири — года два-три, я же южный человек. Родители в то время жили в Луганске — ужасно, все время «выплываешь» на сегодняшний день.

Когда началась работа — «Орфей спускается в ад», «Двое на качелях», «Любовь под вязами», «Бесприданница», — то об отъезде уже не вспоминал. Там встретил главного человека в жизни, свою жену Таню, с которой мы 15 лет прожили, до ее ухода.

Без преувеличения, это был настоящий хороший русский театр — с отличным вкусом, сильной труппой и гениальным директором. До сих пор помнят Мигдата Нуртдиновича Ханжарова. Театральный раб и романтик, он собирал уникальных артистов. Говорил: «Труппа — это ожерелье, за одним камушком, которого не хватает, охотишься долго. Нахожу его, и все встает на место». Мог нужного артиста вытащить в Сибирь, пробить ему квартиру. Он пользовался поддержкой города, а Омск был удивительным. Ведь главное в каждом городе — футбольная команда, и секретарь обкома гордится игроками, а в Омске главным был театр. Приехал какой-нибудь шишка — вечером его ведут на спектакль. Такой придворный и любимый театр, который баловали мелкими радостями — устраивали распродажи, доставляли дефицит, шло-то советское время.

— Что же заставило покинуть омский рай?

— Жизнь есть жизнь. У Тани начались болезни, ей надо было прекращать работать, а я подался в ГИТИС, на режиссуру. Надо сказать, не без ее инициативы. Она все знала. Когда Тани не стало, в Омске не мог находиться — даже становиться главным режиссером театра мне не хотелось. Если нет мотивации, то все бессмысленно. И я остался в Москве, с Анатолием Васильевым. Открылся другой мир. Неважно, что не состоялась моя режиссерская судьба, меня это совершенно не беспокоит.

— Как же не состоялась? Как режиссер получили «Золотую маску» за спектакль «Плач Иеремии», в том же качестве работали с актерами в «Школе драматического искусства».

— Да, поставил несколько спектаклей — в Омске, тогда еще «Золотой маски» не было, и «Театральная жизнь» отдала мне свою первую премию — за спектакль «Не играйте с архангелами» по пьесе Дарио Фо, которого российская сцена еще не знала. Вы правы, в театре Васильева я был правой рукой Мастера, работал с труппой, вел тренинги.

Говоря о режиссерской судьбе, имею в виду, что сегодня я — русский артист, нигде не числюсь ни педагогом, ни режиссером. Горжусь, что сумею поставить и комедию, и антрепризу — они соберут полные залы. Правда, не смог бы сидеть в подвале и создавать нечто для трех человек, а если заглянет четвертый, то — ужас, ужас, ужас… Как на духу говорю: для меня театр так и остается тем местом, куда публика ломилась, спрашивала лишний билетик. Понимаю Олега Павловича Табакова. Он говорил, что самые любимые минуты, — когда стоишь у окна, маскируясь шторой, и смотришь на очередь зрителей.

Конечно, театр должен быть разным. Анатолий Александрович очень любил два стула — и даже коврика не надо. Почему ушел от Васильева? Прошло 20 лет, сама цифра говорит о многом, да и есть такое понятие — усталость металла. Все меняется, и ты тоже — над тем, что раньше принимал с радостью, начинаешь задумываться: а надо ли? Да и искушения тоже серьезная часть жизни. Снялся в кино во время отпуска — у нас не было иных возможностей — в одном из первых своих фильмов «Мама, не горюй», и он стал самым главным. Смешная история, которую пафосно называли последней комедией XX века. Действительно, хорошее кино, его до сих пор смотрят. Милиционеры и бандиты меня стали узнавать, это — лакмус, целевая аудитория.

— А Художественный театр как возник?

— Олег Николаевич (О.Н. Ефремов — худрук Художественного театра. — «Культура») меня приглашал на постановку как режиссера, а я должен был ехать с Васильевым по Европе. Сказал: «Знаете, я занят» и надеялся на ответ: «Давайте подумаем, как по срокам». Прозвучало: «Ничего, в другой раз».

Спустя годы — странная встреча с Олегом Павловичем Табаковым. На премьере картины, в которой я снимался, он подошел из зрительного зала к сцене и поманил пальцем. Спросил: «Как у вас с квартирой?» «Нормально, у меня все хорошо», — говорю. Он повернулся и пошел к Марине Зудиной.

Я как раз «выползал» от Васильева, и не хотелось ни подводить, ни обижать его. Отношусь к Анатолию Александровичу трепетно и с благодарностью, но все равно надо было как-то уходить, да и пенсионный возраст подошел. И вдруг опять позвонил Олег Павлович — сам: «Почему бы вам не сыграть в спектакле «Вишневый сад» роль Фирса?» Я говорю: «Дед Мороз, что ли, мне звонит? Нормальные артисты по сорок лет ждут этой роли. Да еще в Художественном театре — немыслимо! От такой новости можно и окарачиться!» Он страшно хохотал! Спектакль ставил Адольф Шапиро — мой сердечный товарищ, я знал его чудесный театр в Риге.

— К смене руководства в МХТ как относитесь?

— Вот тут скажу, в чем прелесть возраста. Представляю, что творилось бы со мной лет в 35–40, но сейчас мне настолько всего хватает, что могу жить спокойно. Сидим мы как-то со Станиславом Любшиным после спектакля, беседуем, налили по рюмочке, молодые заглядывают, забегают, но не задерживаются — они другие: одного ждет машина, другой сам за рулем, спешат на съемку или на поезд. Слава говорит: «Коля, неужели мы последние?» В смысле, что культуры закулисной жизни практически уже не осталось. У меня треволнений по поводу смены руководства, дали или не дали роль — уже нет. Придет время, и что-нибудь еще сыграю. Совершенно некуда спешить! С Костей Хабенским состоялся разговор, звучали конкретные названия, но — на следующий сезон. Ну и хорошо!

— Вы и от педагогики отказались. Почему?

— Анекдот: две подружки идут, одна говорит: «Слушай, как меня зовут?» Вторая отвечает: «Тебе срочно?» Моя жена Раса, человек позитивный, часто этой фразой отзывается на мои вопросы. Многое сегодня связано со здоровьем. Отказался играть несколько спектаклей, которые очень любил. На Таганке — от чудесного «Старшего сына», а это Вампилов, и я — первый исполнитель роли Бусыгина, еще в Ростове играл. Отказался от своего профессора Преображенского в странном спектакле «Собачье сердце» Максима Диденко в «Приюте комедианта» — тяжело два раза в месяц ездить в Питер. Не так педагогику, как спектакли жалко. Что делать? Всему свое время. Потерял вечера в филармонии и чтецкие программы. Из-за пандемии образовался большой перерыв — сейчас надо восстанавливать, но там же килограммы поэзии. Она то выскакивает, то гаснет или дремлет до поры до времени.

— Кино часто использует актеров по принципу типажных масок. А у вас сколько отрицательных, столько и положительных персонажей.

— Это правда. Спасибо, а то ваши коллеги всегда и обязательно спрашивают только про мафиози. А о том, сколько священников, художников, утонченных людей, да и военных, я переиграл — забывают. Михаил Глузский говорил мне, когда я был еще относительно молодым человеком: «С возрастом ролей-то меньше. Потом поймете. Сразу отваливаются военные». Впервые от него такое услышал и удивился. А недавно на сайте прочитал такой отзыв: «Чиндяйкин — хороший артист, но какой же он подполковник? В таком возрасте уже и генералов не держат». Подумал, какой справедливый человек, мягко выразился. Генералов еще немножко выдерживаю. Вот «Нюхач» долго жил, снимали в Киеве, и попал я в «Миротворца». Закрыли. Выслали из аэропорта — да так унизительно, даже не ожидал. Мальчишки, с пистолетами: «Наш разговор будет записываться. Отвечайте, когда были в Алчевске?» Мне тяжелее, чем другим, — к маме на могилу не могу поехать. Мы многое можем изменить, даже взгляды, но биографию-то не перепишешь. Как у Пушкина: «Для меня так это ясно, как простая гамма».

— В кино сейчас снимаетесь?

— Недавно прошел сериал «Серебряный волк». Слишком много я отказывался, сейчас зовут реже. И боли нет по этому поводу. Предложения неинтересные и однотипные. Дедушка — отсидел в 90-е, вернулся и сейчас не ориентируется, а потом от инфаркта умирает. Кино только для того, чтобы заработать, мне не нужно. Зачем? Бывало время, когда хочется отдохнуть в гостинице, например, в Питере. Лежу, переключаю программы, на трех каналах вижу себя — думаю, пора спать. В те годы моя дочка говорила сыну-школьнику: «Леша, делай уроки». А он: «Мама, там дедушку показывают». Следующая фраза мне понравилась: «Если ты будешь смотреть все, где твой дедушка снимался, ты неучем останешься».

— А мафиози играть увлекательно?

— Вопрос поставлен некорректно. Увлекательно, когда есть, чем увлекаться, а мафиози это или пионер-отличник, значения не имеет. Я никогда не играю отрицательных персонажей, играю двигатель сюжета. Про человека, который благополучно закончил рабочий день и благополучно доехал на трамвае до дома, где хорошие жена и дети, потом благополучно поужинал и лег спать — про таких кино не снимают. Должен появиться я из-за угла. Такой персонаж необходим, без него нет ничего.

Мафиози бывают разные. Кинорежиссер Андрей Звягинцев до того, как стал великим, снимал буквально за пять тысяч долларов миниатюрку «Бусидо». Я — банкир, Дима Щербина из театра Моссовета — мой охранник, сценарий Эжен Щедрин выстроил как шахматный этюд. Мне до сих пор эта работа кажется интересной. Смотрю картины Андрея, ко мне уже не имеющие отношения, вижу клавиши, которые нащупаны в «Бусидо», и как он ими пользуется — любопытно наблюдать.

— Отношение к современному театру?

— Меня не касается это. Например, когда-то при Олеге Павловиче я репетировал у Константина Богомолова пьесу чешского президента, спектакль не вышел. Мы даже сдружились, что-то рассказывали друг другу, он ко мне хорошо относился. Потом меня назначили на роль Зосимы в «Братьях Карамазовых». Мы с Анатолием Васильевым с этим романом «юлозили» лет восемь, вообще Достоевский был одним из наших авторов. На репетициях в МХТ мне тяжело было, невозможно. Жена — с ее пониманием и вкусом — говорила: потерпи, все равно им, молодым и перспективным, принадлежит будущее. Чувствовал, что не могу, но никакого раздражения не испытывал — просто я не гожусь. Извинился и ушел, больше Богомолов меня не назначал никуда и никогда. Не могу сказать, что на премьере испытал раздражение — просто убедился: хорошо, что меня там нет. Понятно, что сейчас Малая Бронная, когда-то мой любимый театр, другая. Вот и все.

— Любили театр Анатолия Эфроса?