Андрей САМОХИН

30.11.2017

Патриарх Тихон, интронизации которого исполняется сто лет, стал первым Предстоятелем Русской православной церкви, прервавшим почти 200-летний синодальный период, начавшийся при Петре I. Возглавив духовенство в тяжелейшую эпоху, Святитель Тихон не дал разрушить Церковь, не согласился на обновленчество, не принял ни одну из сторон Гражданской войны. В условиях жестоких гонений, теряя близких людей, он смог, восстановив историческую преемственность с допетровским прошлым, протянуть духовную нить в будущее. История патриарха звучит сегодня как урок о том, что духовное единство страны стоит любых жертв, а твердость поступков отдельных людей сохраняет общество лучше громких слов.

К сожалению, нет картины, изображающей интронизацию патриарха Тихона 4 декабря (21 ноября по старому стилю) 1917 года. Однако знаменитое полотно Павла Корина «Русь уходящая. Реквием», написанная гораздо позже, под впечатлением народного прощания с почившим патриархом, во многом передает атмосферу судьбоносного таинства, свершившегося в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы в древнем Успенском соборе Кремля, купол которого зиял пробоиной от снаряда.

Время было тревожное. Позади остались страстные дискуссии Всероссийского Поместного Собора: быть или не быть патриаршеству, станет ли оно помехой соборности, «восточным папством» или благотворно скажется на церковной политике, дарует всенародного молитвенника и заступника перед властями. Два месяца 564 участника Собора (среди которых 299 мирян) не могли договориться. За это время Петроград и Москву захватили большевики. Решение было озвучено под грохот орудий. Из троих кандидатов, выдвинутых Собором «Божьим жребием», должен был остаться один. В списке — архиепископ Харьковский Антоний (Храповицкий), архиепископ Новгородский Арсений (Стадницкий) и митрополит Московский Тихон (Беллавин). Их именовали за глаза: «самый строгий», «самый умный» и «самый добрый». Жребий вытянул из запечатанного конверта старец-затворник Зосимовой пустыни иеромонах Алексий. На бумажке значилось имя Тихона.

И вот будущий святитель принимает сан. Чуть поодаль митрополиты, только что облачившие его в старинные одежды предшественников. За раскрытыми Царскими вратами волнуется море народа. Живо вспомнились слова отца Илариона (Троицкого), что венец патриарший будет не «царским», а мученическим и исповедническим. Рождались и собственные слова: «Ваша весть об избрании меня в патриархи является для меня тем свитком, на котором написано: «Плач, и стон, и горе», каковой должен был съесть пророк Иезекииль».

Клобук торжественно опустился на его голову, в руке отвердел Посох митрополита Петра, на грудь тяжело легла панагия. Свершилось. Что же будет дальше?

Произошедшее в тот день казалось многим столь чудесным и победным, что волна воодушевления из обесчещенного Кремля быстро обежала всю страну, возрождая в сердцах потухшие надежды. Характерно, что, пока в соборе шла литургия, стоявшие вокруг красногвардейцы смеялись, курили и матерились. Но когда из храма в полном облачении с пением многолетия вышел патриарх, революционные солдаты, сняв шапки, попадали на колени под благословение. Знавшие предыдущие этапы служения Святейшего вспомнили потом, как в бытность его архиепископом Виленским во время Германской войны под благословение к владыке стремились попасть и староверы, и католики, и даже мусульмане.

Однако долгожданного мира не настало. За разгоном Учредительного собрания последовали бесчинные расправы новых властей, грабежи, взятие заложников, Брестский мир, декрет «О свободе совести», тут же прозванный «декретом о свободе от совести». Зверские убийства священников и монахов становились обыденностью. Церковь превращалась в гонимую, как в эпоху первых христиан, — при равнодушии и даже соучастии немалой части крещеного люда.

По замечанию Николая Бердяева, «революция обнаружила духовную опустошенность в народе». Тихон прекрасно понимал, что корни у этого расцерковления давние. И виной тому не только пропаганда революционеров, но соблазнительное поведение многих священников, архипастырей да и монахов, о чем предупреждал в свое время Иоанн Кронштадтский. Понимал он и другое: есть в большевистских гонениях и Божья кара за поспешное признание Синодом Временного правительства, за молчаливое предательство государя.

Патриарху Тихону исступленно кричат из толпы: «Отец родной, освободи нас! Веди нас на Кремль!» Но он останавливает страсти как может. «Чадца мои! Пусть слабостью кажется иным эта святая незлобливость Церкви, эти призывы наши к терпеливому перенесению антихристианской вражды и злобы... но мы умоляем вас... не отходить от этой единственно спасительной настроенности христианина... на путь восхищения мирской силы или мщения...»

Известно, что к патриарху неоднократно обращались за благословением Добровольческого движения. И он каждый раз отказывал. В начале 1918-го в храмах по всей России читается его послание с анафематствованием зачинщиков кровопролитного противостояния. «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское...» В нем он резко осуждал разрушение храмов, насилие над верующими.

В тексте не было прямого обвинения Советской власти и тем более призыва к ее свержению. Однако именно это начали ставить ему в вину. В первый раз — уже осенью 1918-го, когда Святейшего заключили под домашний арест. Давление и угрозы усилились в 1919-м, когда он протестовал против вскрытия мощей великих русских святых. В обращении к Совету народных комиссаров по случаю первой годовщины Октябрьской революции Тихон смело обличает большевиков в том, что «соблазнив темный и невежественный народ возможностью легкой и безнаказанной наживы, отуманили его совесть и заглушили в нем сознание греха». Заканчивалось же обращение пророчески: «А иначе взыщется от вас всякая кровь праведная, вами проливаемая, и от меча погибнете сами вы, взявшие меч». Как мы знаем, так со многими пламенными революционерами и случилось.

Советские газеты буквально кричали, призывали немедленно расстрелять его, покончив, наконец, с «тихоновщиной». А между тем «тихоновцы», как тогда можно было именовать всех верных чад Церкви, вполне по букве новых законов создали Совет объединенных приходов, который организовал безоружных москвичей-добровольцев для охраны патриарших покоев на Троицком подворье. В случае приезда чекистов решено было ударить в колокол, как при пожаре: звон подхватят и в других храмах, созывая горожан на всеобщий крестный ход. Подобного развития событий большевики опасались. Да и международный имидж молодой республики мог при этом пострадать — судьбой первого, после двухвекового перерыва, патриарха живо интересовались за границей.

Своего пика травля Тихона достигла в 1922 году, в связи с так называемым делом о церковных ценностях. В ряде губерний разразился страшный голод: вымирали целые деревни. Патриарх предложил приходам собрать необходимые для нуждающихся средства «в объеме вещей, не имеющих богослужебного употребления». Комитет помощи голодающим (Помгол) одобрил это предложение. Но по инициативе Троцкого ВЦИК вскоре выпустил декрет о насильственном изъятии всех церковных ценностей, который Тихон в специальном послании осудил как «акт святотатства». Ленин же в своем, ставшем известном позже, секретном письме призвал, воспользовавшись моментом, «проучить эту публику» и расстрелять как можно больше реакционного духовенства. Некоторые считают документ фальшивкой, однако происходило все именно так.

На местах начались эксцессы при изъятиях, приведшие к кровопролитию, и жертвами оказывались безоружные прихожане и священники. После одной из таких стычек в Шуе патриарха привлекли к суду как свидетеля, но с явным обвинительным уклоном.

Святейший чувствовал себя стоящим босиком на остром высоком шпиле. Идти на все требования властей — значило предать само православие. Но нельзя и бросить открытый вызов — стать мучеником... Что же тогда будет с Церковью? Страдания Тихона усугублялись тем, что каждый раз после его отказа идти на уступки власти казнили кого-либо из видных архиереев.

Во время очередного домашнего заключения в келье Донского монастыря Святейшего то и дело таскали в ГПУ. Между угрозами склоняли к сотрудничеству. После очередной такой поездки Тихон признавался: «Уж очень строго допрашивали... обещали голову срубить». Юмор при этом не оставлял его, над дверью кабинета в Донском монастыре Предстоятель повесил такое объявление: «По вопросам контрреволюции не беспокоить».

В это время, когда даже ближайшие сподвижники патриарха были уверены, что дело кончится расстрелом, был фактически произведен переворот: церковную власть попытались захватить «обновленцы» так называемой «Живой Церкви», метко прозванные современниками «живцами» и «обнагленцами». Обновленцы собирались отменить монашеский обет девства, закрыть монастыри, перейти на русский язык в богослужении, поминать за здравие «благовернейший Совнарком»... Узурпаторы лично составляли для ГПУ расстрельные списки «реакционного духовенства». Вломившись ночью в келью к арестованному Тихону, активисты обновленцев потребовали, чтобы он отошел от власти и даже снял с себя сан. И хотя патриарх не согласился с их требованиями, те обманным путем стали утверждать, что получили от него все права, начали захватывать храмы. Многие священники, будучи обманутыми или боявшись за свою жизнь, пошли у них на поводу. За год в ведении Высшего церковного управления — органа живоцерковников — оказалось две трети православных приходов страны! Этот удар для Русской церкви мог оказаться даже страшнее красного террора — это было предательство основ.

И тогда Тихон подписал заявление в Верховный суд, которое иные «бескомпромиссные» историки до сих пор ставят ему в вину. Этот документ, составленный явно не им, содержал тот минимум лояльности, которого от него ждали в Кремле: «...я заявляю Верховному суду, что я отныне Советской власти не враг. Я... решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции». К крикам «контра!» добавились обвинения в «отступничестве»... «Пусть погибнет имя мое в истории, только бы Церкви была польза»,— отвечал патриарх.

Его выпустили из-под ареста, разрешив служить. Тихон не стал просить власти о поддержке и защите от обновленцев, а просто вел патриаршие службы в Москве и Ленинграде — где в храме, а где и на паперти, если церковь была осквернена «живцами». И потекли священники и епископы, изменившие своему первосвятителю, к нему с покаянием. Всего за несколько месяцев краткое торжество «Живой церкви» превратилось в полное поражение.

Впрочем, власти не оставили патриарха в покое до самой смерти. Затеяли интригу «справа»: пытались возбудить у тогдашних ревнителей веры осуждение «соглашателя Тихона» и даже приписывали ему тайные переговоры с папой римским об унии. А когда из этой затеи ничего не вышло, устроили настоящую охоту за ним чужими руками. Патриарху не раз грозили, пытались разбить голову дубинкой, ударив по ошибке сослужившего ему митрополита Петра, в другой раз — якобы сумасшедшая крестьянка ткнула ножом в бок при выходе из храма. В декабре 1924 года в Донском монастыре вместо него был застрелен его секретарь и келейник Яков Полозов.

25 марта 1925 года, в день Благовещения Пресвятой Богородицы, незадолго до шестидесятилетия патриарха Тихона, его смертельно уставшее сердце остановилось. Похороны вылились не только в многолюдную манифестацию любви к своему пастырю, но и в настоящее торжество православия, столь поразившее молодого художника Корина.

Максимилиан Волошин в 1919 году в знаменитом стихотворении «Гражданская война» писал:

А я стою один меж них 
В ревущем пламени и дыме 
И всеми силами своими 
Молюсь за тех и за других».

«Те» и «другие», «красные» и «белые», примириться не могли, но поэт ошибался в том, что он был «один». Большевистскую Россию в Советский Союз, каким его помнят ныне живущие, помогли превратить сотни тысяч людей, которые остались на Родине и не поддались общему помешательству, продолжая делать то, к чему были призваны. Патриарх Тихон служил. И молился за всех.

Его опыт стал примером не только для священников и прихожан. Церковь, благодаря патриарху, прошла сложнейший период русской истории, став и сильнее, и ближе к людям. Советское государство и общество, формально оставаясь атеистическими, обращались к Церкви в самые сложные моменты истории.

«Церковь всегда была со своим народом, делила с ним беды и радости, искренне радела за сохранение в обществе нравственных, патриотических ценностей, идеалов мира, добра и справедливости. В годы Великой Отечественной войны — поддерживала и вдохновляла людей, помогала им находить духовную опору», — такими словами приветствовал Владимир Путин участников проходящего в Москве Архиерейского Собора. Роль патриарха Тихона в сохранении этих ценностей трудно переоценить.

На анонсе: картина Павла Корина «Русь уходящая. Реквием»