— Александр Андреевич, хочу вас поздравить. Этим летом вам вручили два ордена Александра Невского. Один — по указу президента, другой — по распоряжению патриарха Кирилла. Знаю, у вас есть и советские награды. Уживутся ли они вместе?

— Да, я их ношу рядом на своем сюртуке, они выстраиваются в одну шеренгу. История России — это череда великих империй, которые возникают, потом разрушаются и вновь рождаются. Поэтому все пять империй российских — а сегодня мы живем в пятой империи — нанизаны на одну историческую нить и принадлежат этому великому закону. Русские государства стабилизируются по этой синусоиде, и сегодняшнее государство, как и предшествующее, сейчас возникает из праха, из пепла и восходит к величию после ужасных потрясений по тем же законам. Так восходил Советский Союз, до него — Петровская империя, до него — Московское государство и первая русская империя — Киевско-Новгородская империя Владимира Святого.

— Значит, нашу страну снова ждет разрушение?

— Разрушается все. Ждет, это правда. Разрушаются, сбрасываются ветхие одежды, причем эти ветхие одежды сбрасываются вместе с кожей, иногда вместе с мясом, остается один скелет, а иногда эти одежды меняются на новые ризы. Я думаю, что Россия сегодняшняя, которая только что восстала из праха, движется по восходящему отрезку этой синусоиды, поэтому сейчас рано говорить о крушении. Нам предстоит еще много свершений.

— Какова роль русского языка в этой сложной жизни государства?

— Если бы русский народ говорил, скажем, на древнееврейском или на древнеримском языке, то мы бы и построили, наверное, еврейскую государственность или Римскую империю. Но наш народ говорит на русском языке. Молитвы, уложения, законы, поэмы, трактаты, предсмертные крики мучеников, крики «ура» идущих в атаку войск, матерщина — все это русский язык. Поэтому ваш вопрос несколько странен, но вот я на него так же странно отвечаю.

— Много ли людей сегодня читают, например, ту же древнерусскую литературу... Вам не кажется, что эта преемственность прервалась?

— Ну, конечно, прервалась. Сейчас русский человек перестал читать, более того, он перестал создавать семью, перестал рожать детей, перестал вкушать пищу. Он ест, как собака, прямо с земли. Но идет таинственная мутация — мутация языка, мутация мировоззрения. Возникают одни смыслы, другие смыслы уничтожаются. Конечно, сегодняшний язык гораздо беднее того, на котором говорили наши предки. Русский язык был великолепен, потому что он питался из двух могущественных источников. Один — русская деревня, которая говорила на прекрасном, восхитительном, метафорическом, певучем русском языке, разнообразном, постоянно выбрасывающем новые словосочетания, новые смыслы, новые пословицы. Второй источник, вторая стихия — это аристократический, дворянский, интеллигентский язык русских писателей и поэтов. Он тоже был восхитительным хранилищем. Сегодня деревня умерла, она говорит языком подворотен, вся деревня переехала в город и торгует на рынке, пошла в охранники. Поэтому старые русские деревни больше не поставляют к нашему лингвистическому столу своих восхитительных яств. Народ же перестал читать книги. Язык стал чрезвычайно беден, в нем мало образов, мало метафор, словарный запас резко сократился. На этом языке очень трудно выразить эмоции, очень трудно выразить тонкие явления. А в жизни страны, в жизни государства очень важны тонкие смыслы, тонкие сочетания, которым удается ухватить в свои сети смыслы, высокие константы, летающие над нашей земной сущностью и во многом ее определяющие. Конечно, язык сегодняшнего народа стал скучным и вульгарным, а все, что делает власть для поддержания и спасения русского языка, кажется смехотворным и неэффективным.

— Можно ли что-то сделать, чтобы улучшить ситуацию?

— Я не знаю. Два источника для русского языка перекрыты и невозобновимы. Государству не под силу создать народный, деревенский, фольклорный язык, и ему не под силу заставить людей читать. Я думаю, что язык будет сберегаться в книгах, будет сберегаться небольшой горсткой писателей. Они будут рассматривать свое творчество как определенное жречество, и в их книгах, в их произведениях будет скапливаться все то восхитительное, что несет в себе традиционный русский язык, и там же будет возникать язык новый. Ведь литературное творчество интересно тем, что там постоянно идет сотворение новых литературных форм, литературных школ. Казалось бы, бунинский язык достиг совершенства и дальше русской словесности уже не двинуться. Так уметь описать дуновение ветра, рассказать о том, как падает с березы желтый лист, как чавкает в недрах трюма паровая машина. Ан нет. Пришел Набоков со своими метафорическими рядами. Сегодня работают так называемые постмодернисты, они создают удивительные словосочетания, удивительные формы. Поэтому я думаю, что язык будет сберегаться именно в художниках. Сможет ли государство осознать это? Сомневаюсь, потому что государство — это чиновники, а мы видим их уровень. Вряд ли сегодняшние чиновники от культуры читали египетскую «Книгу Мертвых» или «Одиссею» Гомера. Это люди простые, для них важны финансовые потоки, чтобы поддерживать музеи, поддерживать вузы литературные. Поэтому у меня нет никаких рецептов.

— Вы сейчас сказали, что появляются писатели-постмодернисты, которые этим занимаются. Кого вы имеете в виду?

— Я имею в виду и Владимира Сорокина, и Виктора Пелевина, и вашего покорного слугу. Мы этим занимаемся, хотя и совершенно идеологически расходимся, но методы у нас близки. И я занимаюсь спасением разгромленного русского языка, разгромленной русской литературы, которая почти погибла после 1991 года.

— Вы писали, что литература русская всегда была лабораторией, в которой создавалась идеология. Какая идеология может создаться с новым языком?

— А вам как кажется?

— Если честно, то я не знаю.

— Будет новый русский проект, основанный на глубинных русских константах, связанных с движением к идеальному, абсолютному, к божественной справедливости, к государству, где человек человеку даже не брат, а Бог, как сказано в Евангелии. Это стремление к абсолютному, идеальному государству, где истребляется и уходит самая страшная в мире несправедливость — смерть. Это светский идеал рая. Он находится в глубинном сознании русского народа, и государство этот идеал должно превратить в современную форму, дать ему лексику. Мы должны мерить уровень и эффективность сегодняшнего государства по его расстоянию от этой фрески. Чем больше это расстояние, тем государство беднее, тем больше в нем зла, тем меньше у него справедливости. Если возникнет в русской истории правитель, который скажет, что цель его управления — сделать русский народ самым счастливым, самым просвещенным, самым добрым, народом-долгожителем, поставит себе целью народное процветание, то все остальное приложится. Будут прекрасно работать университетские команды, будут рождаться в семьях дети, и люди будут изучать не только английский язык, но даже языки птиц.

— Кроме таинственного закона истории есть еще роль личности, я правильно понимаю?

— История всегда персонифицирована. Я вам говорил о русских империях. Первую русскую империю Киевско-Новгородскую олицетворял князь Владимир Святой — креститель Руси. Вторую империю, империю Московского царства, — царь Иван Васильевич Грозный. Третью, Романовскую империю, олицетворял Петр Первый. Четвертую империю, Красную, — Сталин. Сегодняшнюю империю олицетворяет Путин. Россия — не современная Европа, где регулярно меняется премьер, где отсутствуют значительные личности, которые не влияют на историю.

— Какими идеями сейчас захвачено молодое поколение в нашей стране?

— Ну, знаете, я молодежью не занимаюсь. Когда мне говорят: иди со своими идеями, философией к молодежи, — я усмехаюсь. Зачем идти с тем, что молодые люди не в состоянии освоить? У них другой интеллект, другие интересы, другая энергетика, другие гормоны. Между молодежью и такими провозвестниками, как я, существует прослойка всевозможных интеллигентов, которые усваивают эти идеи, адаптируют их и вносят, например, в учебные процессы. Сейчас создаются новые учебники, ученые работают над новыми представлениями о русской истории. Идет большая трансформация. С другой стороны, все же молодые люди могут меня услышать, потому что сейчас идет грозная война, и она захватывает всех.

Она захватывает и тех, кто убежал от армии в Ереван, и тех, кто идет на призывные пункты и воюет. Весной мы поставили с моими друзьями рок-оперу «Хождение в огонь», связанную с войной в Донбассе. Эту оперу слушают молодые люди, молодые солдаты, каждый с разным, конечно, внутренним состоянием, но опера очень востребованна.

— Все-таки получается, что есть логика в призывах Запада отменить русскую культуру?

— Понимаете, если идет тотальная война, то она требует полного уничтожения врага. Уничтожения живой силы, инфраструктуры, городов, убийства политических лидеров, искоренения классиков, сжигания книг. Запад ведет с Россией тотальную войну. Не потому, что западники не читают произведения Достоевского или не смотрят пьесы Чехова, а потому, что для разгрома противника — такого, как Россия, необходимо уничтожить базовые коды. А русская литература вбрасывает в русское сознание массу кодов. Чего стоит один Пушкин.

— У войны Запада с Россией только экономические причины?

— А почему вы считаете, что это экономические причины? Запад не ставит цели окончательно разграбить, разделить нашу большую территорию с полезными ископаемыми. С 1991 года она и так была им захвачена, разграблена, и сейчас это разграбление продолжается. Делается это зачастую руками наших несчастных людей. На Запад идет сырье, деньги, которые наши олигархи выручают за продажу зерна, вкладываются в западные банки. Сейчас эту собственность будут конфисковывать, и богатство, которое нарабатывал народ — а оно огромно, — будет изыматься у наших олигархов и переходить во власть Запада. Так что экономических проблем здесь не существует, они были решены блестяще.

Здесь существует нечто более мощное, более грозное, даже более грозное, чем геополитика, более грозное, чем контроль над пространством, великолепие управления этим или иным участком континентов, мира в целом. Запад предлагает человечеству диалектику развития и хочет ее контролировать. Современные веяния в Европе, которые нас пугают: трансгуманизм, изменение полов, исчезновение цветущей многосложности мира, — все это сделано для того, чтобы управлять миром было легче. Легче управлять объединенным миром, обезличенным миром, чем галактикой явлений, галактикой народов, галактикой культур. Запад — это идея могущества, идея доминирования, идея управления. Так было в Римской империи, так было в Великой Германской империи, так сегодня в США, которые сформулировали американскую мечту как град на холме. Град, то есть крепость на высокой горе, откуда Америка наблюдает за миром, и к непокорным выступает с ракетами. Вот это формула Запада.

Россия, русская формула — другая. Это формула цветения, формула гармонии. Это не истребление, не упрощение мира, а, наоборот, его усложнение. Полагаю, что чем сложнее мир, тем он в большей степени поддается гармонизации, потому что Господь создал мир многомерным, многоязычным, многокультурным. И вот этому изначальному плану нельзя дать погибнуть. Эти две формулы и есть область огромного мировоззренческого конфликта, из которого проистекают все другие конфликты — военные, экономические, литературные, какие угодно.

— Как вы думаете, стало ли государство помогать патриотической литературе?

— Я не чувствую к себе внимания со стороны государства. Не думаю, что оно помогает мне работать или помогает литературе в целом. Государство не заинтересовано в литературе как таковой. Забыло о ней. Забыло о ракетчиках, об ученых. Но постепенно государство стало меняться, оно вспомнило о ракетчиках, об инженерах, специалистах по высоким технологиям, сейчас они в чести. У ученых появились лаборатории, строятся новые заводы. А литература по-прежнему не интересует. Это ущербность, конечно, государства, но я его не виню. Чиновники не понимают, что литература всегда в России была сродни вероучению. Иногда это вероучение было очень опасно для государства. Вся русская революция вышла из книг. Революция народовольцев — из произведений декабристов и книг Радищева. Был Чернышевский, Тургенев со своим Базаровым. Был Горький с романами «Мать» и «Жизнь Клима Самгина». Теории несогласия, восстания существуют и сейчас в литературе, власть недооценивает присутствие этих элементов у сегодняшних литераторов. Она полагает, что сегодня книги не читают, что книги не являются инструментом воздействия, поэтому и заниматься ими не стоит. Но у книг есть еще сокровенная жизнь. Она тайным образом просачивается в министерские кабинеты, в кабинеты ученых, потому что построить современный перехватчик или истребитель последнего поколения, не прочитав «Фауста» или «Илиаду», невозможно. Крупные ученые читают и классику, и современных авторов. Именно они и чиновники, занимающие ответственные посты, влияют на государство, могут реформировать его строй, политическую систему. Я думаю, что эти люди читают и набираются ума-разума у современных художников.

— Литература опасна?

— Она может быть и опасной, а может быть — прекрасной. Если государство намерено очиститься от всех скверн после войны и заняться строительством страны с новыми представлениями о небе, о земле, пространстве, о роли России в мире, то оно должно обратиться к художникам. Они станут помощниками государству. Но литература может быть и опасной. Все зависит от того, чем станет заниматься наше государство, будет ли оно по-прежнему плодить новое поколение олигархов взамен убежавших на Запад или же оно займется наконец многострадальным русским народом и займется возвращением русского самосознания, идеей его величия и процветания, красоты и Богооткровения.