Великая Отечественная война началась 80 лет назад. Тем, кто 22 июня 1941 служил по призыву, сейчас должно быть 98-99 лет, и реальное начало войны из народной памяти ушло.

Человеческая память пластична и избирательна, подлинные — особенно страшные — воспоминания легко вытесняются. Возможно, их давно заменили сцены из фильма «Живые и мертвые» и киноэпопеи «Освобождение». Великая Отечественная стала чем-то вроде национальной идеи, и это имеет отношение к битве под Москвой, к Сталинграду, к тому, что было позже — но только не к событиям начала войны. Уж слишком ужасен был блицкриг, чересчур велика обрушившаяся на страну трагедия — с «котлами», в которых сгорали наши армии, толпами пленных, по большей части обреченных на смерть: кормить и лечить их вермахт не собирался. С немцами, разглядывавшими в бинокли окраины Москвы. С московской паникой 16 октября 1941-го, когда номенклатура бежала из столицы, и рабочие, которых бросили на произвол судьбы, разбивали и грабили ее машины, а заодно и магазины.

В том, как мы оцениваем события начала войны, есть логическая неувязка. К Сталину и его ближайшему окружению все относятся по-разному. Но и те, кто видят в них людоедов, не считают их идиотами. И антисталинисты, и сталинисты полагают, что в 1941-м страной правили абсолютно безжалостные, но чрезвычайно рациональные люди. Тем не менее общим местом стало то, что Сталин поверил Гитлеру, проспал начало войны, и та оказалась абсолютной неожиданностью.

Тут явно не сходятся концы с концами, и прав, очевидно, академик Чубарьян, писавший об этом в своей вышедшей в 2008 году книге «Канун трагедии. (Сталин и международный кризис. Сентябрь 1939 — июнь 1941 года)». По его мнению, после разгрома Франции война с Германией стала неизбежна, и советское руководство это понимало, но пыталось ее оттянуть. От капитуляции Франции до 22 июня 1941-го Сталин находился в тяжелом стрессе (тут Чубарьян ссылается на мемуары Хрущева).

За 8 дней до войны была опубликована нота ТАСС:

— …По данным СССР, Германия неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерениях Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям…

Ее часто приводят как пример слепоты советского руководства. Но современный историк Алексей Исаев считает, что это было адресованным Германии приглашением к разговору. Ответа не последовало и стало ясно, что войны не миновать. Очевидно, Сталин это понимал. Судя по всему, он не хотел этому верить.

Тем не менее СССР готовился к войне — иначе бы она закончилась сразу же в 41-м. Под предлогом Больших учебных сборов из внутренних округов к западным границам перебрасывались войска. Всего порядка 800 тысяч человек — эти части тоже сгорели в боях начала войны, но было выиграно время. В 1941–1942-м оно было дороже всего. Время шло, а СССР держался. Время уходило между пальцев у Гитлера, и вермахт понемногу истекал кровью, его коммуникации растягивались, а СССР эвакуировал промышленность на восток и формировал новые дивизии.

В книге современного западного историка Адама Туза «Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики» приводятся любопытные данные. По первоначальному плану блицкрига РККА должна была быть разгромлена на рубежах Двины и Днепра — это было непременным условием быстрой победы. Но советские армии, понеся огромные потери, сумели уйти за эти реки, и блицкриг обернулся войной на истощение. Гитлер уже тогда, в 1941-м, говорил, что с войной надо как-то заканчивать, и он был бы признателен тому, кто подскажет, как завершить эту историю. Потом были Киевская и Вяземская катастрофы, разгром советских фронтов, сотни тысяч пленных, открытые дороги на Восточную Украину и Москву. И немецкое головокружение от успехов: Гитлер и Верховное командование вермахта считали войну выигранной, а это было не так.

Все это случится позже — и наши победы, и триумф СССР, который станет сверхдержавой. А пока что перед нами 22 июня 1941 года. В 4 часа раздадутся первые выстрелы — давайте почувствуем, чем было наполнено то утро и предыдущий, последний мирный день. Во многих мемуарах фронтовиков, встретивших 22 июня на западной границе, есть почти мистическая деталь. Вечер, танцы (или свидание), местная девушка говорит: «Через несколько дней начнется война, и вы все погибнете…»

Никакой мистики: граница не была непроницаема, люди, жившие по нашу сторону, знали, что делается на немецкой. Поэтому в Бресте за несколько месяцев до начала войны была лихорадка эвакуации, билеты на уходившие вглубь СССР поезда нельзя было достать. Те, кто боялся немцев, бежали из города. Глядя на все это, старались отправить свои семьи к родным и командиры РККА. Но в конце концов командование это запретило: партия и правительство сказали, что войны не будет, значит, ее не будет – и не надо подавать дурной пример подчиненным.

22 июня в Бресте — спасибо Ростиславу Алиеву, автору книги «Брестская крепость, Воспоминания и документы», за великолепный труд, благодаря ему мы об этом знаем — будут сражаться не только защитники крепости, но и герои, имена которых не войдут в историю. Защитники военкомата совершили подвиг, о котором некому было рассказать. На вокзале отбивались только что приехавшие в город командиры, среди них была и женщина-следователь, — они продержались на удивление долго. А защитники Брестской крепости действовали по боевому расписанию, и оно не предполагало оборону старой цитадели, часть которой отошла немцам. Войска должны были выйти из крепости в места дислокации — и люди пытались пробиться. Они верили, что где-то рядом идут бои, и не знали, что фронт ушел далеко на восток. Из крепости вырвались немногие, в том числе и маленький плавающий танк, танкетка с тонкой броней и пулеметом, — он уплыл по реке, и судьба его экипажа неизвестна.

А судьбы оставшихся в Бресте семей военных по большей части сложились трагически.

Слова о предвоенной близорукости советского руководства давно стали общим местом, но это далеко не всегда верно: многое определяла реакция на особенности управления. Причиной, конечно же, был страх, реакция на Большой террор. Страх отбивал охоту думать и принимать самостоятельные, нестандартные решения, и это добавило беды в начавшуюся 22 июня трагедию. Однако победой мы обязаны не только народному подвигу, но и политической системе, которая оказалась адекватна войне. Об этом много написано — и о советском «ноу-хау», которое Алексей Исаев назвал «перманентной мобилизацией», конвейере восстановления разбитых частей. И об эвакуации предприятий. И о том, как гибко в войну работали с высшими военными кадрами: о поисках козлов отпущения и сопутствующих этому расстрелах власть быстро забыла, она научилась ценить своих генералов, даже не самых одаренных. Но это все же частности. Главное — была огромная воля, целеустремленность и готовность пойти на любые жертвы. В начале войны были и колоссальные ошибки, но с 1941-го по 1945-й даже темные, мефистофельские стороны власти в конечном счете служили добру.

В человеческой жизни случаются моменты, когда люди становятся больше, значительнее самих себя. Свой «звездный час» бывает и у народов. У нашего народа он начался в 4 утра 22 июня 1941-го — и это, конечно же, главный день календаря.