Александр АНДРЮХИН

27.01.2015

У ветерана войны Ивана Мартынушкина — вся грудь в боевых орденах и медалях. Служил в 1087‑м полку 322‑й стрелковой дивизии 1-го Украинского фронта. Командовал пулеметной ротой. А миру известен тем, что 27 января 1945 года, ровно 70 лет назад, при освобождении советскими войсками лагеря смерти Освенцим первым вошел на его территорию. «Одним из первых», — скромно уточняет Иван Степанович.

С прославленным ветераном мы встретились на Поклонной горе, где 26 января проходили мероприятия по случаю 70-летия освобождения Освенцима. Вокруг вертелись польские журналисты — интересовались, как Мартынушкин относится к словам их министра иностранных дел Гжегоша Схетыны о том, что Освенцим якобы освобождали украинцы. Потому что, дескать, фронт назывался Украинским. 91-летний ветеран, явно испытывая неловкость, отвечал, что польский министр, должно быть, оговорился, ведь не может же он до такой степени не знать истории. Зато «Культуре» Иван Степанович признался, что, услышав выступление министра, поначалу даже отказался ехать по приглашению польской стороны в Освенцим.

— Я сказал, что поеду только в составе российской делегации, — сказал Мартынушкин. — А ее, как я понял, туда не пригласили. Собрался в Прагу. Уже оформился, но из МИДа неожиданно позвонили, сказали, что российская делегация все-таки отправляется на юбилей освобождения Освенцима. Словом, завтра я улетаю в Польшу.

Времени на беседу оставалось совсем немного.

Другие украинцы

— Когда началась война, мне еще не было восемнадцати, — рассказывает ветеран. — Я перешел в девятый класс. Мы жили в селе Пощупово Рязанской области. Отец был сапожником, мать — домохозяйка. Были у меня еще сестра и брат. Сестра работала на телеграфе, а брат — инженер-авиаконструктор в КБ Сухого. Когда началась война, я решил податься на фронт добровольцем. Подделал документы, приписав себе лишний год, и с ними явился в военкомат. В военкомате сказали: «Ждите! Известим повесткой». Меня направили на учебу в Хабаровское пулеметное училище. Прошел ускоренные курсы, получил «кубик» младшего лейтенанта и был отправлен для прохождения службы в Сибирский военный округ. Только я-то рвался на фронт. И к 1943 году этого добился. К тому времени Красная Армия уже наступала. Нас, молодых командиров пулеметных взводов, готовили для форсирования Днепра. Меня зачислили в 1‑й Украинский фронт. Разумеется, там были люди всех национальностей, в том числе и украинцы, но в основном — русские. К тому времени Днепр уже был форсирован. Так что война для меня началась с правобережной Украины. Первое боевое крещение я получил при взятии Винницы. Бой был очень тяжелым, немцы кидались на пулеметы, как проклятые…

Когда мы вошли на Западную Украину, то столкнулись совсем с другими украинцами. Особенно сильно это стало заметно после Львова. Тогда-то я впервые и столкнулся с бандеровцами, которые только и ждали момента, чтобы воткнуть нож в спину или выстрелить из-за угла. Нас инструктировали, что население здесь сложное, к русским настроено враждебно. Строжайше запрещалось ходить по улицам в одиночку — только группой. Также не разрешалось устраиваться на ночлег в хате, если нас меньше пяти человек.

Возвращение краковского пианино

После освобождения Украины советские войска вошли в Польшу. Иван Мартынушкин со своими бойцами наступал на Краков. До сих пор восхищается тем, что город удалось взять без разрушений, хотя там были заминированы все исторические здания.

— Помню, Вислу мы переходили несколько раз. Очень извилистая река. Во время очередной переправы бойцы шутили: сколько же в Польше Висл? Перебравшись, закрепились на берегу, в предместье Кракова. Немцы на нас обрушили шквал огня. Но мы остались на месте. Стрельба велась весь вечер и всю ночь. А наутро наступила какая-то неестественная тишина. Мы поднялись и направились в город, но уже не боевым строем — чувствовали, что враг отступил. Шли по улицам и удивлялись — вокруг не только никаких разрушений, но даже не было щебня, щепок и мусора, которые обычно остаются после боев. Улицы были чистыми и ухоженными. И вот на одной из улиц из дома выходит пожилой поляк и доверчиво идет нам навстречу. Мы насторожились. Но этот мужчина подходит и так запросто обращается ко мне: «Пан офицер, нельзя ли, чтобы ваши солдаты помогли мне перетащить пианино». Оказалось, что немцы забрали у него из квартиры инструмент и отнесли в ресторанчик неподалеку. Я даже растерялся от такой просьбы. Но солдаты загалдели: «Не волнуйтесь, товарищ старший лейтенант! Сейчас перетащим!» Тут же нашли какие-то веревки, подцепили это пианино и со смехом и шуточками протащили его по улице. Затем с легкостью закинули на третий этаж в квартиру к этому поляку. В ту минуту я подумал, что мои бойцы уже так устали от войны, устали таскать пулеметы и пушки, что соскучились по простой мирной работе и рады быть даже такелажниками. Поляк был очень растроган. Стал угощать, пригласил остаться на постой. Квартира большая, шикарная. Но командование приказало двигаться дальше. И лишь на исходе того дня я вспомнил, что у меня день рождения — 21 год стукнул. Очень душевно мы его отметили. Это было 18 января 1945 года.

Тот запах забыть невозможно

— После Кракова был Освенцим, — продолжил свой рассказ ветеран. — Это сейчас он известен всему миру как самый страшный из нацистских концлагерей в мире. Но тогда мы ни о чем подобном не слышали. С небольшими боями прошли через какую-то деревню и вышли на огромное поле, полностью огороженное колючей проволокой. Там возвышались сторожевые вышки, а под ними стояли ровные ряды бараков. Посмотрели в одну сторону ограждения — не видать края, в другую — то же самое. И в нос ударила какая-то странная удушающая гарь. Не та, к которой привыкли в боях. Особый запах.

Связались с командованием. Спросили, куда дальше следовать. Думали, что нас отправят в город Освенцим, где еще, судя по грохоту, шли уличные бои. Но, к нашему удивлению, командование приказало остаться на месте, закрепиться и быть готовым к неожиданностям. Пояснять не стали. Вечерело. Было холодно, моросил снег с дождем. Мы нашли неподалеку какое-то строение, переночевали. А утром начали зачистку территории вокруг лагеря — проверку домов, сараев, леса.

Пошли вдоль колючей проволоки. И вдруг вдалеке увидели людей. Остановились. Люди тоже. Но потом они начали робко приветствовать нас, подавать знаки. Худые, изможденные, одетые в какие-то отрепья. Так мы увидели первых узников концлагеря. Подошли к ним, заговорили сначала по-русски, затем по-польски, по-немецки — они не поняли. Кто-то ответил нам по-венгерски. Это оказались венгерские евреи.

Позже выяснилось, что основную массу заключенных, 60 000 человек, немцы угнали с собой. В лагере остались только те, кто был не в состоянии ходить, да кому удалось спрятаться. Зашли в лагерь. Заглянули в один барак. Там было полутемно, стоял невыносимый запах. На нарах лежали люди, еще живые, но они настолько ослабли, что не смогли встать при виде нас, хотя понимали, что мы — их освободители.

Ходить по территории лагеря было тяжело. То и дело попадались тела, то ли трупы, то ли еще живые. Потом выяснился источник запаха: уходя, фашисты уничтожили все крематории. А трупы, которые не успели сжечь в печах, сложили в штабеля, привязали к ним поленья, облили бензином и подожгли. Тела не горели, а медленно тлели. Такое забыть невозможно.

Уроки войны

— Чехословаки, — именно так, на старый манер, называет жителей этой страны Иван Мартынушкин, — очень хорошо относились к русским. Искренне считали, что мы их не захватили, а освободили, в отличие от тех же поляков. Хотя поляки тоже воспринимали нас в целом хорошо, но как-то сухо. 

В Чехословакии немцы сопротивлялись очень отчаянно. Помню, брали одну узловую станцию. Немцев, как крыс, ничем не выбить. А командование без конца долбило: «Взять станцию! Почему еще не взяли?!» В конце концов, к вечеру немцев мы отбросили. Наступила тишина. Мы с ординарцем вылезли из окопа, идем вдоль позиций, и вдруг снова раздается стрельба. Ординарец говорит: «Похоже, в нас стреляют, старший лейтенант!» И в этот момент в меня попадает пуля. Я падаю в окоп в одну сторону, ординарец — в другую. Ничего не понимаю. Чувствую жуткую боль в подбородке. Оказывается, пуля вошла сбоку в плечо и вышла, задев подбородок. Из меня хлещет кровь. Ординарец начал бинтовать. Бинтов не хватило, тогда он разорвал нижнюю рубашку и перевязал меня этими лоскутами. Когда меня привезли в госпиталь, оказалось, что он впопыхах намотал все мимо, а рана осталась открытой, вся почернела от запекшейся крови. В госпитале я пролежал не более месяца. Вернулся на фронт, но вскоре наступила Победа…

Однако в мае 1945-го война для нашего героя не закончилась. Его снова отправили в Польшу, где он участвовал в борьбе против банд фашистских пособников. Когда, наконец, вернулся домой, первым делом окончил десятилетку. Затем поступил в Московский инженерно-физический институт.

Сейчас у Ивана Степановича большая семья — две дочери, внук, две внучки и две правнучки. Он награжден орденом Красной Звезды, орденом Отечественной войны I и II степеней, орденом Красного Знамени, орденом «Знак Почета», медалью «За победу над Германией», медалью Жукова.

Больше всего не любит, когда перевирают историю.

— Я думал, что юбилей освобождения Освенцима будет способствовать единению людей всех национальностей, что люди извлекут из этого урок, — с болью говорит много повидавший человек. — Но даже эту трагедию некоторые политики хотят использовать в своих нечистоплотных интересах.