Андрей САМОХИН

05.10.2017

События 1917 года продолжают вызывать нешуточные споры. Общество не пришло к единому мнению о том, что такое юбилей революции: красный день календаря или скорбная дата. О том, какова роль профессиональных историков в поиске национального примирения, мы побеседовали с одним из членов Оргкомитета по проведению юбилея, доктором исторических наук, директором ИРИ РАН Юрием Петровым. Этим интервью «Культура» открывает серию публикаций, посвященных осмыслению того, что произошло со страной сто лет назад.

культура: Какие изменения претерпела историография русской революции 1917 года за прошедшие полвека?
Петров: Каждое поколение задает свои вопросы прошлому и получает новые ответы — так прирастает знание. Но это не означает, что предыдущий этап зачеркивается. Скажем, в физике — теория относительности Эйнштейна или квантовая механика не отменили законов классической механики Ньютона. Просто сделали их частным случаем. Преемственность сохраняется и в гуманитарных науках. Но есть и изменения: ранее революцию разделяли на буржуазную Февральскую и Великую Октябрьскую социалистическую. Ныне же историки пришли к согласию, что перед нами — единое явление, именуемое в научных работах Великой российской революцией 1917 года.

культура: Как во Франции, где были взятие Бастилии, правление Жиронды, якобинская диктатура?
Петров: Да, мы имели в виду французскую модель, поскольку сходство есть. В России вслед за «якобинцами» пришли свои Директория и Термидор. Мы по-новому смотрим на причины, фазы установления Советской власти. Ведь в 1990-е в отечественной исторической науке произошла собственная «архивная революция», открывшая новые факты. Сегодня уверенно можно утверждать, что нынешний историк владеет всей совокупностью документов по событиям тех лет. Какие-то детали продолжают открываться, но сенсаций ждать не стоит.

Например, была серьезно пересмотрена прежняя концепция «двоевластия» — Временного правительства и Советов. Пока первое фактически само не рухнуло, ни у кого, кроме большевиков, не было намерений его свергать. Да и члены ленинской партии не были едины. Переосмыслена исторической наукой и мифологема о «триумфальном шествии Советов». Перехват управления страной в 1917–1918 годах можно назвать, скорее, торжеством вооруженной охлократии. Новую власть явочным порядком устанавливали в основном дезертиры, разъехавшиеся с фронта по всей стране с оружием в руках. И это, вызывая противодействие на местах, стало отправной точкой последующей Гражданской войны.

культура: Была ли, на Ваш взгляд, социалистическая революция в России неизбежной?
Петров: Конечно, нет. Как сказал Бенджамин Франклин: «В жизни нет ничего неизбежного, кроме смерти и налогов». При ином политическом раскладе, даже при вмешательстве случайного фактора, допустим, Ленин не приехал бы в Россию или его арестовали бы летом — переворота осенью могло и не случиться. Даже при том, что в РСДРП был такой деятель, как Троцкий.

Есть ли одна историософская схема у всех революций в истории? Думаю, вряд ли. Хотя общая черта присуща им всем — резкий раскол в обществе, рост агрессии, приводящий к массовому кровопролитию. И в этой обстановке радикалы всегда одерживают победу над мягкотелыми либералами. Однако через некоторое время обязательно следует откат назад с «пожиранием революцией своих детей». Но социалистического содержания в этой конструкции может и не быть.

Я бы прибегнул здесь к медицинским терминам — эпикриз с одним и тем же течением болезни общества. Для нее характерно сначала латентное развитие недуга, затем последовательное его обострение, мучительный бурный кризис и ремиссия...

культура: Многие исследователи отмечают, что в сердцевине революции можно найти мессианское и одновременно богоборческое начало.
Петров: Не без этого. Так было и во Франции, и у нас. Многие вожди большевиков, например Луначарский, Богданов, прямо говорили о новом «царствии небесном на земле», коммунистической религии. Понятно, что представители традиционных религий, особенно такой влиятельной, как христианство, им сильно мешали. Революции ревнивы! Но это тоже укладывается в понятие эпикриз.

культура: Чем стал для Вас столетний юбилей Октября: праздником, трагической датой, давно закрытой страницей истории?
Петров: Для меня это, во всяком случае, не радостная дата. Трудно, любя свой народ, считать столетие революции праздником: это событие привело к многомиллионным жертвам в Гражданской войне, многократно превысившим, кстати, потери России в Первой мировой.

С другой стороны, я против того, чтобы объявлять весь советский период «черной дырой», «тупиковой ветвью», якобы остановившей на 70 лет органичное развитие страны. Весь ХХ век — это неразрывная история. Вот, скажем, мой дед — Иван Егорович Петров, — рязанский крестьянин 1893 года рождения, был призван в 1913-м в армию и послан на Балтфлот. И там на броненосце «Андрей Первозванный» прослужил почти десять лет: воевал на Германской, был потом революционным матросом и, наконец, вернулся в свою деревню. У кого-то два кровных предка воевали на Гражданской по разные стороны фронта, потом примирились, а то еще и оба, глядишь, были репрессированы или погибли в Великую Отечественную. История страны и состоит из таких семейных сюжетов, переплетенных друг с другом.

Я бы отметил и другой важный аспект. Если для русского народа революция чаще вспоминается как событие трагическое, то за рубежом — и на Западе, и на Востоке — к ней иное отношение. В странах Европы некоторые считают Октябрь 1917-го точкой цивилизационного скачка человечества, другие — их большинство — констатируют его прямое влияние на смягчение «дикого капитализма», появление социального государства, которое частично сохранилось там до сих пор. В странах же «третьего мира», в Азии, Африке, Латинской Америке, справедливо говорят о том, что создание СССР дало мощный толчок распаду колониальной системы. Есть страны, которые прямо обязаны своим рождением Советскому Союзу. Не зря в эти юбилейные месяцы по всему миру проходят десятки мероприятий, посвященных памятной дате. Наших историков везде зовут: у меня, скажем, график поездок сейчас будет очень плотный.

культура: Прервала ли революция или подстегнула естественное развитие российского государства?
Петров: Что считать естественным, — эволюционное? Но ведь сама революция есть по определению прерывание плавного течения жизни. Однако она — не некий злодей, который приходит откуда-то извне, чтобы все в доме порушить. На мой взгляд, любая революция снизу — это главным образом вина правительства, которое не сумело своевременными реформами смягчить остроту социальных конфликтов.

Спрашивается: а можно ли в таком случае считать революцию неестественным или противоестественным происшествием? Нет, она продолжение прошлой цепи событий, но в ускоренном, брутальном виде.

культура: Вы говорите «вина правительства». А в случае российской революции — на ком лежит ответственность: на Николае II, правительстве, всем правящем классе?
Петров: За Октябрьский переворот последнего императора корить глупо: он был уже не у дел. А за Февральскую революцию — да. Это его вина и беда, наравне с его правительством, ведь сам царь назначал своих министров. Я бы не стал здесь разделять вину. За Октябрь 1917-го и последовавшие за ним события полную ответственность несет Временное правительство, оно упустило вожжи из рук, довело страну до экономического коллапса, который и создал почву для победы большевиков. Кроме того, на фронте было неудачное наступление летом, которое окончательно деморализовало армию.

культура: Некоторые возражают, что Российская империя просто не успела с модернизацией — премьеру Столыпину не дали закончить реформы.
Петров: Не успел, не хотел, не мог — как правило, это сложный клубок причин. Но факт есть факт. Говоря об Октябрьской революции как о трагедии, мы не должны забывать, что народ вышел из состояния гражданской войны и под руководством партии большевиков проделал гигантскую работу по модернизации страны. Да, действительно, пятилетние планы развития страны были предложены Столыпиным, а план ГОЭЛРО начал разрабатываться еще до войны. Многие модернизационные шаги 1920–1930-х были сформулированы комиссией по изучению естественных производительных сил (КЕПС) при Императорской академии наук. В этом смысле большевики весьма эффективно реализовали задуманное до них, несмотря на свой лозунг решительного разрыва с прошлым. Но, кроме этого, они предложили и осуществили много нового и полезного для страны. Драматизм большевистской индустриализации состоял в обрыве практически всех прошлых деловых связей с другими странами. До революции иностранный капитал охотно шел в наше хозяйство, составляя в 1914-м примерно пятую часть всего промышленного потенциала России. Советскому же руководству пришлось в ожидании новой мировой войны спешно развивать страну, опираясь лишь на внутренние силы. Отсюда, например, и жестокая коллективизация, ставившая целью перераспределить ресурсы из аграрного в промышленный сектор.

культура: Можно ли, рассуждая о будущем России, говорить о диалектической триаде «тезис — антитезис — синтез»? То есть советский период после Октября был тезисом, буржуазная революция 1991–1993 и последующий этап — антитезисом, а ныне требуется синтез?
Петров: Советский период с исторической точки зрения не един. Военный коммунизм, сталинский и хрущевско-брежневский социализм существенно различаются. Не стоит забывать, что идея конвергенции коммунизма и капитализма витала в воздухе еще с начала 1960-х. Но не смогла вполне у нас осуществиться по идеологическим причинам: руководство КПСС не нашло в себе сил отказаться от священных коров марксизма: отрицания частной собственности и извлечения прибавочной стоимости. Из-за этих идеологем в Советском Союзе и не были проведены реформы, аналогичные тем, что удались Дэн Сяопину в Китае. А синтез, то есть попытки государственного творчества на основе собственного исторического опыта, можно, по-моему, только приветствовать.

культура: К каким завоеваниям Октября нам стоило бы сегодня вернуться, а к каким — ни в коем случае?
Петров: Да вы и сами прекрасно знаете. Вспомним — народ в массе своей стал грамотным, люди получили образование, что дало государству приток творческой энергии. Увы, сегодня мы многое потеряли именно в этом. Ныне наши старшеклассники порой не знают, что Земля вращается вокруг Солнца, кто такой Ленин и что вообще было в 1917-м.

Многое можно государству постараться вернуть: бесплатные санатории и пионерлагеря, советскую жилищную политику, систему здравоохранения. Не стоило бы, само собой, возвращаться к репрессиям, железному занавесу, идеологическому прессу, зашоренности. Хотя идеология государству, я считаю, нужна — без нее получается почти растительное существование.

культура: Уместны ли для историка оценочные понятия?
Петров: От историка нельзя ждать олимпийского спокойствия. Личные качества, такие, как знание, опыт и система ценностей исследователя, играют весомую роль. Трудно, например, писать о создании ГУЛАГа, бесстрастно фиксируя число посаженных и убитых. Другое дело, что, оставаясь честным ученым, специалист не может пойти на умышленное сокрытие неприятных для него фактов, тем более — на их фальсификацию.

Иногда говорят «история рассудит». А кто такая эта «история»? Не абстрактная же дама Клио! Нет, это тот самый ученый, группа исследователей, которые, опираясь на факты (и стремясь при этом к их полноте), выносят свой суд прошедшим событиям и явлениям.

культура: Не поэтому ли история России непредсказуема? Ведь эти «судебные вердикты» ученым иногда подсказывают большие начальники?
Петров: Все не так примитивно, как некоторые считают. Мол, цари, генсеки и президенты у нас вертят специалистами и их выводами, как хотят. И в советское время был, и тем более, сегодня есть свободный научный поиск. Да, в СССР существовали жесткие идеологические установки и табуированные темы — главным образом по советскому же периоду. При Романовых была своя цензура на определенные исторические моменты. Но тот же Карамзин и Ключевский творили вполне свободно.

Ныне же власть вообще ничего не навязывает и не запрещает. Наоборот, часто ждет от нашего профессионального цеха экспертных разъяснений по сложным вопросам прошлого. Конкретный пример: президент в прошлом году издал в связи со 100-летием революции распоряжение, в котором было только два пункта: Российскому историческому обществу, нашей профессиональной организации, поручено создать оргкомитет и подготовить план мероприятий. Причем в этом комитете госчиновники отвечают только за организационно-техническую сторону дела. А все концептуальное наполнение стало прерогативой ученых.

культура: В юбилейный год, пока в основном в интернете, разгорелось ожесточенное противостояние между «необелыми» и «неокрасными». Что, на Ваш взгляд, может примирить людей?
Петров: В советское время у нас все «белые» считались негодяями, а «красные» — молодцами. В начале постсоветской эпохи эту примитивную оценку отзеркалили. Для человека думающего и осведомленного и то, и другое — ущербно. Однако ныне ведь каждый мнит, что разбирается в истории. Как и в футболе!

На профессионалов, к счастью, это противостояние не распространяется. Мы давно уже пришли к согласию по основным вопросам, связанным с революцией и Гражданской войной. А если и полемизируем на наших собраниях, то с уважением друг к другу. Интернет-спорщикам часто не хватает именно уважения и знаний о предмете. Невежество и нетерпимость — очень близкие понятия. К сожалению, мы пока видим, что общественная атмосфера не слишком спокойна. Ее подогревают и телевизионные ток-шоу, где с оппонентами не дискутируют, а сразу топчут их.

Конечно, гражданские войны оставляют в памяти поколений долгие следы. Что касается России — люди остро чувствуют социальную несправедливость. И начинают искать «потерянный рай» в прошлом. Одни его видят в царском времени, другие — в советском. Хотя «райского» и тогда, и тогда было мало. Повторю, на мой взгляд, здесь не может быть другого рецепта, кроме более полного знания, уважения к другим мнениям. И любви к своей стране, нежелания ей новой смуты.

культура: Каков главный урок Октября 1917 года и последовавших за ним событий?
Петров: Революция в России — это страшная и кровавая вещь. Если сегодня кто-то всерьез рассчитывает на новые потрясения, которые, дескать, приведут в царство всеобщего счастья, ему лучше заранее задуматься о том, что реальность может оказаться прямо противоположной его чаяниям.

Двадцатый век прошел, как известно, под знаком российской революции, она дала многое другим странам и самой России. Но стоит помнить, что даже Карл Маркс называл переворот самым жестоким и варварским способом разрешения социальных проблем. Поэтому лучше избегать крайностей. 

Иллюстрация на анонсе: И. Владимиров. «Взятие Зимнего Дворца»