В издательстве Московской патриархии готовится к выходу сборник, посвященный 80-летию Андрея Тарковского. Составитель книги — один из первых учеников режиссера, народный артист России Николай Бурляев. О духовной стороне творчества режиссера размышляют Кшиштоф Занусси, Наталья Бондарчук, Михаил Тарковский, священники, киноведы... Читатели «Культуры» первыми могут ознакомиться с фрагментами будущей книги — воспоминаниями Николая БУРЛЯЕВА.

Летом 1961 года меня пригласили на Мосфильм для пробы на главную роль маленького разведчика Ивана, в фильме «Иваново детство». Выпускнику ВГИКа Андрею Тарковскому шел тогда 29-й год, мне было 14. О Тарковском я тогда ничего не знал. Андрей же видел меня в учебном фильме своего друга Андрона Кончаловского «Мальчик и голубь». Уже потом, ретроспективно я вспомнил пару первых, косвенных контактов с Тарковским. Первый — когда он заглянул к Кончаловскому во вгиковское тон-ателье, понаблюдал за моей работой у микрофона; второй — когда Кончаловский показывал друзьям свой фильм.

Андрей Тарковский и его жена Ирина сидели передо мной. Ирина то и дело оборачивалась, внимательно разглядывала меня. Когда она обернулась в очередной раз, я спросил ее:

— Что Вы на меня так смотрите?

— Ты мне понравился, — улыбнувшись сказала Ирина.

— Вы мне тоже, — ответил я.

Андрея, сидевшего рядом с Ириной, я тогда не принял во внимание. А они оба, оказывается, пришли посмотреть мою работу в фильме Кончаловского, чтобы решить вопрос — браться ли Тарковскому за предложенное ему «Мосфильмом» «Иваново детство», пришли решать — есть ли у них Иван. Возможно, после этого просмотра «худсовет Тарковских» решил: Иван есть, фильму быть. О своей уверенности в обретении меня как героя своего фильма Андрей никогда мне потом не говорил. Спустя десятилетия я прочел об этом в его книге.

В Андрея я влюбился с первого взгляда и на всю жизнь. До боли сердечной люблю и теперь. С этим чувством, вероятно, встречу его и в ином мире. А пока живу, поминаю его ежедневно в утренних и вечерних молитвах.

При первой же встрече с Андреем я неосознанно, душою потянулся к нему, почувствовал — это особый, ни на кого не похожий, человек. Ныне с уверенностью можно сказать — Божий человек, познавший откровения, прикоснувшийся к Истине, Бесконечности, Вечности. Хотя и с большим опозданием, по истечении земного бытия Андрея, я начал получать подтверждения своим предчувствиям, читать то, что сам он говорил и писал:

«...Идею бесконечности выразить словами невозможно. А искусство дает эту возможность, оно делает эту бесконечность ощутимой... Искусство предстает как откровение, как мгновенное и страстное желание интуитивного постижения всех вкупе закономерностей мира — его красоты и безобразия, его человечности и жестокости, его бесконечности и ограниченности...Образ — это впечатление от истины, на которую нам было дозволено взглянуть своими слепыми глазами...»

Лично для меня эти слова Андрея — зашифрованное свидетельство того, что Создатель «дозволил» Тарковскому взглянуть на Истину своими глазами. Признаюсь, Андрей никогда не говорил мне об этом. Это я почувствовал душою и принял Андрея сердцем и навсегда. Об этом свидетельствовала поразившая меня способность Андрея жить в двух параллельных измерениях: мгновенное отключение от реальности, устремленность в высшие духовные сферы.

«...Образным мышлением художника движет энергия откровения. Это какие-то внезапные озарения, точно пелена спадает с глаз! Но не по отношению к частностям, а к общему и бесконечному, к тому, что в сознании не укладывается... Эти поэтические откровения, самоценные и вечные, — свидетельства того, что человек способен осознать и выразить свое понимание Того, чьим образом и подобием он является...»

Я всегда чувствовал и убежденно говорил окружающим, что Андрей был человеком сокровенно верующим, но долгое время не мог ничем подтвердить свои слова. Ведь никогда ни он со мной, ни тем более я с ним о вере, о Боге не говорили. В те годы об этом говорить было не принято. Позднее, когда Андрея уже не было в живых, я прочитал в его дневнике долгожданное подтверждение моей убежденности. Вот она — молитва Андрея, обращенная к Создателю:

«Боже! Чувствую приближение Твое, чувствую руку Твою на затылке моем, потому что хочу видеть Твой мир — каким Ты его создал, и людей Твоих, какими Ты стараешься сделать их. Люблю Тебя, Господи, и ничего не хочу от тебя больше... Принимаю все Твое, и только тяжесть злобы моей, грехов моих, темнота низменной души моей не дают мне быть достойным рабом Твоим, Господи! Помоги, Господи, и прости!» (10 февраля 1979 г.)

Известно, что Тарковский в Лондоне навещал митрополита Антония Сурожского, исповедовался у него. Вспоминая это, владыка, не смотревший фильмов Тарковского, говорил:

«Поначалу он испытывал какую-то неловкость, даже порывался уйти, но потом привык ко мне... Он человек сложный, запутавшийся. Как многие люди искусства, ищущий, мечущийся, неудовлетворенный собой. Ему хотелось изменить свою жизнь, ему казалось, что он живет не так, как жаждет его душа. Андрей интересовался Апокалипсисом... Его интересовала тайна созерцательного молчания, животворная сила молитвы...»

...Ясно видя недостатки своей страны, Андрей всегда оставался патриотом России. Уже живя на Западе, отвечая на вопрос, в чем он видит надежду на будущее, Тарковский со всей определенностью отвечал:

«...Только в России... И вообще, что есть надежда? Конец цивилизации может наступить раньше, чем упадет ядерная бомба. Это произойдет, когда умрет последний человек, верящий в Создателя. Цивилизованное общество без духовности — не более чем собрание животных. Это уже конец — закат... Чем благополучнее человек живет, тем быстрее он превращается в животное. Что это значит? Если общество способно накормить своих людей, оно обязано заботиться и о духовном росте человека. Не хлебом единым... Люди теряют надежду не от того, что им нечего надеть или негде спрятаться от непогоды, — наоборот, когда человек сыт, он забывает обо всем. Это не значит, что нужно ходить голым и голодным, но общество должно заботиться и о духовной жизни своих граждан...»

...Тарковский был живой человек из плоти и крови. Выпивал, курил, пел под гитару, ценил женскую красоту, влюблялся. Его личная жизнь год от года становилась все сложнее и запутаннее. Но для меня он навсегда останется тем солнечным, веселым, почти беззаботным Андреем времен «Иванова детства», поющим в далеком 1961 году под гитару озорные песни своих друзей Гены Шпаликова и Володи Высоцкого. Нежная, теплая жена Ирина, его недавняя вгиковская однокурсница... Их отношения в то время казались мне идеальными, гармоничными. Никаких шероховатостей и конфликтов в их семье я не наблюдал. Помню свой визит (после съемок «Иванова детства») в их квартиру на улице Чкалова, у Курского вокзала: залитую солнцем комнату, маленького сына Арсения, с интересом взирающего на мир из детской кроватки, — скромный, но уютный быт четы режиссеров. Сегодня, с высоты прожитых лет и личного опыта, допускаю, что двум режиссерам ужиться было сложно. Понимала ли тогда Ирина, кого избрала в спутники жизни?

Спустя 50 лет, встретившись с дорогой моему сердцу Ириной на юбилейном просмотре «Иванова детства» в ЦДЛ, услышал от нее важные для меня слова: «Чем больше проходит времени, тем большее уважение я испытываю к Андрею...» А что было тогда, в начале шестидесятых, знают только они.

* * *

Наступала новая для Андрея Тарковского эпоха. Эпоха «Андрея Рублева» — перелом в творческой и личной жизни. Андрея похитили у всех близких ему людей. Ирине он тогда сказал, что он устал быть с нею лучше, чем он был на самом деле... Видно было, что ему посулили неслыханные перспективы, обещали то, что он сможет остаться таким, каков он был на самом деле, заниматься своим гениальным творчеством, не думая о быте. Андрей признавал свои грехи, каялся в них:

«...Я знаю, что далек от совершенства, даже более того — что я погряз в грехах и несовершенстве, я не знаю, как бороться со своим ничтожеством... Я — верующий, но это не значит, что я безгрешен...»

Он хотел расквитаться со всеми своими грехами, исповедаться на экране в будущем фильме «Святой Антоний»: «...Это будет фильм о конфликте между духовностью и грехом, высшими помыслами человека и низменными страстями...»

Этой киноисповеди не суждено было осуществиться...

Все фильмы Тарковского — единая песня его души. В каждом фильме Тарковского прослеживается один и тот же Евангельский сюжет — жертва во имя спасения других. Все его творения — поистине христианские. Все его творчество — постижение Бога в себе и в окружающем мире.

Читайте также:

"Тарковский не был христианином". Интервью с исследователем творчества режиссера