Отечественные издатели сегодня искренне признаются, что «экономят» на авторах. На гонорары в России живут очень немногие литераторы, остальные вынуждены зарабатывать на жизнь каким-то иным трудом. В этом смысле жизнь непосаженных и нерасстрелянных отечественных писателей, и в особенности драматургов, в тридцатые — пятидесятые годы прошлого века может показаться просто райской.

Среднестатистическая зарплата в крупной промышленности в 1936 году составляла 231 рубль, в науке 302 рубля, в медицине 189, в управлении 427 рублей в месяц. В 1936-м основная масса писателей — около 4000 человек — зарабатывала менее 500 рублей. Больше 500 — 315 человек. 164 писателя — больше 1000, 14 — больше 10 тысяч рублей ежемесячно. Некоторые писатели, особенно на периферии, бедствовали. Но всего через несколько лет после того, как в 1934 году был образован Союз советских писателей, разрозненное и недружное литературное сообщество превратилось в корпорацию со своей иерархией, руководством, собственностью и отдельными от других граждан СССР социальными гарантиями. При этом надо иметь в виду фон: в довоенном и послевоенном Советском Союзе признаком зажиточности могла стать вторая пара ботинок, а второй костюм определенно на это указывал. Отдельная квартира говорила о величайшем процветании, высоком общественном положении. Писателю было проще получить все это, чем инженеру, и в ССП рвались графоманы. У писателей, как и у работников советской торговли, шприцами сцеживавших вино из бутылок, доливавших туда чай и ставивших рядом с развесным сахаром ведра с водой, чтобы он потяжелел, были свои секреты, делающие гонорары больше и жизнь лучше. Но начнем с самого начала.

ПОДДЕРЖКА В ФОРМЕ ГОНОРАРА

В 1922 году вопрос о поддержке литераторов на Политбюро поставил покровитель Есенина, Пильняка и Шкловского Троцкий, сказав, что «лучше всего, разумеется, если бы эта поддержка выражалась в форме гонорара». Чуть позже его поддержал несостоявшийся поэт, друг Демьяна Бедного Сталин. Он написал в ЦК записку о «материальной поддержке вплоть до субсидий, облаченных в ту или иную приемлемую форму». И писателей поддержали.

Прозаик получал деньги за авторский лист и процент с тиража, независимо от того, как он разошелся. Ему причитались жалкие полтора процента, но тиражи были огромными. Книга могла стоить 1 рубль 20 копеек, 50-тысячный тираж считался маленьким, 100-тысячный небольшим. За авторский лист (22 машинописные страницы) платили от 250 до 800 рублей. Переиздание приносило 60 процентов от первоначального дохода. Малоизвестный писатель получал за книгу 5–7 тысяч рублей, не считая потиражных. Драматургам причитался процент со сбора — 1,5 процента за акт, семиактная пьеса давала 7,5 процента сбора (идя по стране, она приносила до 50 000 в год). Либреттистам доставалось 2,75 процента.

И это была вершина айсберга, хорошо кормила даже литературная поденщина.

НИКАКОГО ПРАЗДНИКА НЕТ, А МЫ — ПИРУЕМ

3 сентября 1923-го фельетонист Булгаков пишет в дневнике:

— ...Я каждый день ухожу в «Гудок» и убиваю в нем безнадежно свой день.

Жизнь складывается так, что денег мало, живу я, как и всегда, выше моих скромных средств. Пьешь и ешь много и хорошо, но на покупки вещей не хватает. Без проклятого пойла — пива не обходится ни один день...

А вот второй голос: летом того же 1923-го к другому сотруднику «Гудка», Валентину Катаеву, из Новороссии приезжает брат. Как и Катаев, принимавший участие в белогвардейском заговоре, как и он, чудом не расстрелянный, выпущенный из-под ареста. Будущий автор «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» Евгений Петров служил в уголовном розыске. В Москву он приехал в крестьянской свитке и устроился надзирателем в Бутырскую тюрьму на 20 рублей в месяц. Брат заставил его написать фельетон и пристроил тот в печать.

— Поезжай за гонораром, — сухо приказал я. Он поехал и привез домой три отличных, свободноконвертируемых червонца, то есть тридцать рублей, — валюту того времени.

— Ну, — сказал я, — так что же выгоднее: служить в Бутырках или писать фельетоны? За один час сравнительно легкой и чистой работы ты получил больше, чем за месяц бездарных поездок в Бутырки.

Брат оказался мальчиком сообразительным и старательным, так что месяца через два, облазив редакции всех юмористических журналов Москвы, веселый, общительный и обаятельный, он стал очень прилично зарабатывать, не отказываясь ни от каких жанров...

Катаев направил брата на верный путь — тот стал успешным писателем, сценаристом, автором водевилей, возглавил журнал «Огонек» и получил орден Ленина. Его жизнь может служить примером удачной писательской судьбы: из журналистов — в романисты, к большой должности и высшему ордену СССР. Но вот третий голос, он звучит из 1931-го и принадлежит состоявшемуся писателю:

— Я писатель и журналист. Я зарабатываю много и имею возможность много пить и спать. Я могу каждый день пировать. И я каждый день пирую. Пируют мои друзья, писатели. Сидим за столом, пируем, беседуем, острим, хохочем. По какому поводу? Без всякого повода. Никакого праздника нет, ни внутри, ни снаружи, — а мы пируем.

...Как милы все! Как приятно пить, закусывать, общаться...

Я пишу стихотворные фельетоны в большой газете, за каждый фельетон платят мне столько, сколько получает путевой сторож в месяц. Иногда требуется два фельетона в день. Заработок мой в газете достигает семисот рублей в месяц. Затем я работаю как писатель. Я написал роман «Зависть», роман имел успех, и мне открылись двери. Театры заказали мне пьесы, журналы ждут от меня произведений, я получаю авансы.

Это Юрий Олеша. Его пьесу поставил Мейерхольд, она шла три сезона и делала полные сборы — он был успешен, а потом выпал из времени, не вписался в новый, «индустриальный» соцреалистический литературный канон. Советский писатель должен был постоянно меняться, Олеша этого не смог и замолчал. Те, кто принял правила игры, процветали, а он обнищал и пытался авансом получить деньги, которые Литфонд выделил бы на его похороны.

В 1936 году в Союзе писателей состоялось совещание по проблемам авторских гонораров. Одним из наиболее издаваемых (и критикуемых) писателей тогда был Борис Пильняк, он относился к 23 самым обеспеченным литераторам. О своих доходах и расходах он сказал так:

— Я зарабатываю моими книгами 3200 руб. в месяц... Мой бюджет состоит из мелких работ, которые, в общем, отнимают 50 проц. всего времени. Я пишу в «Известия» и в «Вечерку», но не потому, что это меня удовлетворяет. Если я хочу начать какую-то большую работу, то я должен написать ряд предварительных и ненужных произведений... Я скажу о своем бюджете: я получил 3200 руб. Из них — 1200 подоходный налог, 500 руб. учеба детей и моя, 200 руб. книги, 200 руб. автомобиль, 200 рублей трамвайные разъезды моей семьи, а там — питание.

В 1938-м Пильняка расстреляли.

Доходы и автомобиль Пильняка на фоне суровой советской бедности производили сильное впечатление, как и отдельные двух-пятикомнатные квартиры в писательских надстройках и домах. Начинающие писатели жили скромно, но и небогатая, молодая, неноменклатурная Берггольц в начале тридцатых сумела построить жилье в ленинградском доме-коммуне инженеров и писателей.

На вершине этой пирамиды находились другие люди. Горький, с его фантастическими тиражами и гонорарами, выделенным ему властью дворцом, и талантливейший, умнейший, все понимавший и все принимавший Алексей Толстой, образец советского литературного барина.

ЕСЛИ ЭТО НЕЭТИЧНО, СТАЛО БЫТЬ, НЕЭТИЧНО ПИСАТЬ РОМАН

О его эмигрантских проделках с веселым удивлением вспоминала писательница Тэффи: он зажилил чужую пишущую машинку, уезжая из Парижа, продал нескольким знакомым один и тот же фарфоровый чайник — все они заплатили ему авансом. В СССР его положение упрочил написанный по заказу Сталина роман «Хлеб». «Петр I» стал классикой — это была умная и тонкая, по достоинству оцененная вождем апология Сталина. Власть выделила Толстому флигель доставшегося Горькому особняка Рябушинского, так было подчеркнуто его положение второго, младшего «главного» классика. А наполнил его он сам, эти вещи были прекрасны.

Толстой в совершенстве владел ноу-хау мастеров советской торговли, искусством доливать воду в писательское вино и делать литературный сахар тяжелее. За переиздания меньше платили, но он обновлял все, что снова шло в печать, и получал деньги, как за оригинальные вещи.

Считавшийся богачом Шолохов, напоминая редакции «Правды» о невыплаченном гонораре, съязвил: «Я же не драматург». С 1918-го по 1943-й Толстой написал 20 пьес. Проблема качественной, делающей сборы современной драматургии на советской сцене стояла остро, ее просто не было. За пьесы Толстого театры боролись, устраивали для него феерические банкеты. Пьесы шли по всей стране, гонорары превращались в мебель красного дерева, бриллианты и другие прекрасные вещи. Но денег все равно не хватало — завистники говорили, что к ювелирам он заходил, как в бакалейные лавки.

В 1940-м Толстой был председателем Всесоюзного управления по охране авторских прав. Как пишет в книге «Повседневная жизнь советских писателей. 1930–1950-е годы» В. Антипина, «пользуясь служебным положением, он получил немыслимый по тем временам аванс в 83 тысячи рублей. Этот эпизод разбирался на закрытом заседании президиума Союза писателей. Один из его участников, Никулин, заявил: «...Получение им такого громадного аванса не может быть ничем оправдано. Это при условии, когда среднемесячный заработок его составляет 9745 р.». Объясняя причину своего поступка, А. Толстой сказал, что у него не было сбережений, так как театральный сезон закончился, и поступления были ничтожными».

Все упреки Алексей Толстой отверг:

— Я думаю, что тут удивляться тоже нечего... Ежемесячно выплачиваю 6000 р. первой семье. Следовательно, мне эти деньги нужны, и беру я их для того, чтобы отдать... Я совершенно сознательно отклоняю от себя обвинения в неэтичности этого поступка потому, что Литфонд и УОАП существуют для того, чтобы облегчить нашу творческую работу. Взяв эти деньги, я получил возможность работать над романом. Если это неэтично, стало быть, неэтично писать роман.

Все это живо напоминало описанную Тэффи историю с пишущей машинкой:

— Ваша? Почему она ваша? — строго спросил Толстой. — Потому что вы заплатили за нее деньги, так вы считаете, что она ваша? К сожалению, не могу уступить вашему капризу. Сейчас она мне самому нужна.

Повернулся и с достоинством вышел.

Бриллианты, которые Толстой покупал жене, через много лет после его смерти, в 1980-м, достались грабителям, налет на бывший флигель Рябушинского произошел средь бела дня . На ноги подняли всю милицию СССР, многое вернули, но стоившую полмиллиона долларов «Бурбонскую лилию», сделанную по заказу Людовика XV брошь из трех бриллиантовых лепестков, украшенную рубином-кабошоном, так и не нашли.

СТАЛИНСКИЕ ПРЕМИИ ДЛЯ ОСТАПА БЕНДЕРА

Описывающий современность советский литератор отчасти был Остапом Бендером: возникающая на страницах его книг реальность была идеальной, он создавал миф. Неудивительно, что среди писателей появлялись настоящие махинаторы. В тридцатые годы один из них выдумал американского миллионера, пожертвовавшего все состояние на строительство социализма в СССР, и ему, до разоблачения, успели заказать киносценарий. Молодой Юрий Нагибин описывал в газете вымышленные выборы в вымышленном колхозе, с радостно приковылявшим на них вымышленным безногим ветераном и приехавшими всем табором придуманными цыганами. А один драматург, лауреат двух Сталинских премий, никаких пьес не писал.

Свою первую пьесу «Далеко от Сталинграда» Анатолий Суров отжал у подчиненного. Будущий сталинский лауреат работал ответственным секретарем «Комсомольской правды», в штате газеты был талантливый человек, журналист Шейнин. Начальник предложил ему написать пьесу, пообещав ее пробить. Тот взялся за работу, Суров читал и хвалил, когда пьеса была готова, он отнес ее в театр Ермоловой. Поначалу на титульном листе стояло два имени, затем Шейнин исчез. Тот запротестовал, и ему тут же пришили политическое дело: бедняге не посчастливилось сказать, что висящий над развалинами Сталинграда лозунг: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» выглядит нелепо. К тому же Суров подкупил завлита театра Ермоловой, пообещав ему часть процента со сбора, и тот сказал, что Шейнин рукопись не подписывал. Настоящему автору оставалось радоваться, что его не посадили, Анатолий Суров получил отличную прессу и путевку в жизнь.

Для него писали жертвы развернувшейся в сороковые годы космополитской кампании, во время которой он был первым головорезом. Это были очень плохие, сконструированные под политическую конъюнктуру пьесы, поэтому их ставили от Москвы до Владивостока. Настоящим авторам достались гроши, Суров стал знаменитостью и советским миллионером. Человеком лауреат был простым, свой взлет он отмечал плавно сменяющими друг друга запоями.

Пьяный Суров подрался с прозаиком Бубенновым и проткнул его задницу вилкой, затем он подрался с собственным шофером, побил врача «скорой помощи». Медсестра вызвала участкового, но лауреат дал ему денег, и тот спустил дело на тормозах. В конце концов Анатолий Суров осквернил выборы: со словами «я знаю, что делаю» он изорвал и растоптал избирательный бюллетень. Специальная комиссия выяснила, что он плагиатор, его исключили из партии и Союза писателей, а потом символически аннулировали — вычеркнули из Краткой литературной энциклопедии.

В литературе и кино много пили и гуляли и в тридцатые, и в пятидесятые годы. Пил Шолохов, пил Фадеев, спивался совестливый обидевшийся Олеша — контраст между вечным праздником в ресторанах Дома работников искусств, Дома литераторов и жизнью обычных людей казался ему невыносимым. Этим путем шли многие, и «от такой жизни запьешь», слова, сказанные Сталину Шолоховым, кажутся двусмысленными.

МИХАИЛ СУСЛОВ, ПОБЕДИТЕЛЬ ГОНОРАРОВ

В 1950 году вопросами авторских гонораров занималась комиссия во главе с будущим главным идеологом партии Сусловым. Ей очень не понравилось, что Константин Симонов за четыре года получил два с половиной миллиона процентных отчислений за постановки пьес, а переводчице Мингулиной одна пьеса принесла около миллиона за три года. Прозаики тоже прекрасно зарабатывали (наследники Алексея Толстого за собрание сочинений, подписка на которое была объявлена в 1953-м, должны были получить около 5 миллионов). Сталин сказал, что от чрезмерно жадных писателей «отвернется народ», и положил предложения комиссии под сукно.

После смерти Сталина Суслов настоял на своем, и гонорары за собрания сочинений были снижены. Уменьшились доходы переводчиков и отчисления драматургам, — но пьесы все равно приносили отличные деньги. Прекрасно жили сценаристы. За 75 страниц им платили от 6 до 7 тысяч рублей и полтораста процентов «потиражных» при выходе фильма — можно было купить квартиру и машину.

Среди писателей в поздние советские времена денежным тузом был условный маститый прозаик, автор многотомных эпопей, член правления Союза советских писателей и главный редактор толстого литературного журнала. Знаменитые советские поэты жили похуже, но один из них (по совместительству — востребованный автор текстов к популярным песням) оставил родным наследство, на которое при СССР можно было построить три девятиэтажных дома.

Так работал советский рынок культуры: доход зависел от тиража, количества копий фильма, востребованности музыки и пьесы, проданных билетов. То был единственный исторический период в единственной на всем белом свете стране, когда писать романы и пьесы было выгоднее, чем работать предпринимателем или чиновником-коррупционером.