культура: Как, на Ваш взгляд, меняются телевизионный продукт и его аудитория?

Поляков: Сейчас наше общество можно поделить на три категории. Первые запали на развлекательное ТВ, как на наркотик. Вторые — это большая часть населения — вынуждены смотреть, потому что у них нет другого источника информации. Если в деревне антенна принимает один канал, то там Эрнст — царь и бог, что он покажет, то и будут смотреть. Но есть еще третья категория — те, кто не принимает телевидение ни в каком виде. Среди них очень разные люди: и верующие, которые его не смотрят по религиозным убеждениям, и новое выросшее поколение, которое всю информацию получает в интернете.

культура: Сейчас Вы ведущий передачи «Контекст», а в середине 90-х годов у Вас была программа «Стихоборье»...

Поляков: «Стихоборье» было последней поэтической телепередачей. Я много лет бился за возрождение программы, обращался на самые разные каналы. В результате меня услышали на «Культуре» и сделали проект, во многом напоминающий «Стихоборье», — «Вслух. Поэзия сегодня», который ведет Александр Гаврилов, свой человек в постмодернистско-букеровской тусовке. Я считаю, это неправильно: в поэтической программе должны быть представлены самые разные направления и жанры, без перекоса в сторону концептуальной поэзии.

Что касается информационно-аналитической программы «Контекст», у нее есть недостаток, который изначально заложен в формате. «Контекст» идет всего тридцать девять минут. Если для информации это вполне нормально, то для аналитики, для дискуссий категорически мало. У меня в одном выпуске появляются три пары гостей, пока звучат все подводки-прощалки, время проходит. Какая там серьезная аналитика? Хорошо, если гостям удается как-то обозначить свое мнение.

культура: Если бы у Вас была возможность создать на телевидении передачу по своему вкусу, какой бы она была?

Поляков: Я бы сделал программу под условным названием «Архаисты и новаторы». Ее участники подбирались бы так, чтобы один был носителем авангардной культуры, другой — консервативной. В каждом выпуске появлялись бы новые актеры, художники, писатели из двух разных лагерей. Сейчас, если мне удается пригласить в «Контекст» представителей двух сторон, получаются очень любопытные споры. В искусстве важен баланс между новаторством и консерватизмом. Если консерватизм усиливается — искусство начинает плесневеть, если доминирует авангард — оно теряет свою гуманитарную сущность и улетает в пародийную сферу экспериментов. Найти этот баланс — для нас сейчас самая важная, острая задача. Мой опыт подсказывает, что в интеллектуальном споре консерваторы всегда на голову сильнее и доказательнее новаторов. Но сейчас в нашем искусстве экспериментально-либеральная группа обладает слишком большой властью и очень мощной поддержкой. Авангардисты боятся таких программ, ведь в дискуссиях их тщета сразу становится видна. Я несколько раз сталкивался в ток-шоу с тем же Маратом Гельманом. Это такой детский сад! Сначала он говорит, что советское искусство — это полная прореха в истории человечества. А потом у него спрашивают «А как же прекрасный драматург Александр Гельман, он же про парткомы писал?» И Марат отвечает: «Так это совсем другое». Это не подход к искусству, это семейное предприятие, предпринимательство чистой воды. Было модно писать про парткомы — пишем про парткомы, стало модно колоть иконы в Центре Сахарова — будем колоть на лучины иконы...

Постмодернизм не стал у нас общенациональным явлением именно потому, что в нем нет любви — хоть к женщине, хоть к родине, хоть к профессии. Иногда читаешь роман какого-нибудь русского постмодерниста и видно: автор понимает, что в тексте должны быть любовные отношения, и через силу дает вялую интрижку без начала и конца. Типа «подавитесь своей любовью, а я займусь своим постмодернистским делом, пересмешничаньем без начала и конца».

культура: Если представить, что наше существование — это некая книга, как бы Вы определили ее жанр?

Поляков: Конечно же, гротескный реализм. Говорить о нашей современности без сатиры и иронии невозможно. Сегодняшнее российское общество — это гротеск, занимающий одну седьмую часть суши.

Недавно я прочитал социопсихологическое исследование о причинах столь короткой продолжительности жизни в России. Одна из главных — бессмысленность нашего существования. Русский народ — хотим мы этого или не хотим — всегда формировался и рос под солнцем какой-либо сверхидеи. Единая цель общества всегда помогает выбраться из тупика, но сейчас ее нет. Один из героев моего последнего романа «Гипсовый трубач» говорит, что деньги — универсальный заменитель смысла жизни. Но у нас в стране лишь для небольшого слоя деньги действительно стали таким заменителем, а для общества в целом — нет. В свое время было предпринято массированное выбивание из общества любви к родине. Пусть эта любовь носила инфантильный, иррациональный оттенок, но она была. Ее уничтожили, а теперь изумляются, почему каждый второй хочет уехать из страны, бизнесмены не желают поднимать Россию, а призывников приходится вылавливать на оппозиционных митингах. Это все — явления одной цепи.

Меня очень волнует мозаичность сегодняшнего мировосприятия, тот факт, что люди никак не могут понять, какие у нас ценности. Иногда кажется, что в стране есть непатриотичные силы, которые очень заинтересованы в том, чтобы как можно дольше и больше сохранять общенациональную шизофрению. Это единственный способ оставить Россию полуприподнявшейся с колен. В терминологии легкой атлетики, которой я в юности занимался, такая поза называется «низким стартом». Это очень неудобное положение — оно напрягает мышцы и отнимает все силы.