Татьяна УЛАНОВА

08.04.2015

У Зинаиды Славиной юбилей. Ей бы творческий вечер устроить, мемуары издать. А она уехала в деревню, в глушь. На сцену уже года четыре не выходит, даром, что когда-то играла каждый день, была примой Театра на Таганке — незаменимой Шен Те, на которую съезжалась смотреть вся Москва.

Теперь о Славиной помнят мало. Даже интернет, который обычно все про всех знает, выдает скупые строчки: родилась в Риге. А это неправда. 

Славина: Я появилась на свет в Петергофе. Когда началась война, часть, где служил папа, перевели в Моздок. Первые ощущения жизни и смутные детские воспоминания: бурный Терек, мне надо перейти по деревянному мостику. На ногах сшитые мамой башмачки, а хочется, чтобы они стучали, как каблучки. Цок-цок... Стала стучать — свалилась в реку. Мой пес спас. Схватил за шкирку и вытащил. Сидела, мокрая, на песке. И плакала... Вот школу я окончила уже в Риге. Ходила в драмкружок, посещала театральную студию во Дворце пионеров. А мама вела дом, занималась мной и старшим братом, и очень хотела, чтобы я стала актрисой. Она безумно любила меня, я — ее. Они с отцом были необычайной красоты парой. Их портреты висели в витрине фотоателье в центре Риги, все жители любовались ими. 

культура: Детство было счастливое?
Славина: Конечно. Хотя семьи военных тогда жили очень скромно. В части, где папа служил, машина была только у одного генерала. Даже день рождения не справляли никогда. Однажды я вернулась с детского праздника, была так поражена изобилием, что дома долго ни с кем не разговаривала. Мама спрашивает: «Доченька, ты чем-то удручена?» — «Там такой стол был: виноград, сладости, разные напитки...» Мама сказала, как отрезала: «Мы себе этого позволить не можем». Больше я никаких праздников не просила.

Когда переехали из Моздока, нам выделили две комнаты в коммуналке в дореволюционном доме в центре Риги. Потолки — четыре метра. Шестой этаж без лифта. Жили так: в коридоре — семь лампочек, по одной на семью, у всех — свой выключатель. Семь ламп в туалете, столько же — на кухне... У каждой комнаты — свое местечко для барахла, нужного и ненужного... Вода на шестой этаж днем не поднималась. Поэтому ночью все выходили из  комнат с ведрами и тазами, чтобы утром можно было помыться... Помню, возвращалась домой — всегда родителям что-то рассказывала, показывала. Любознательной была страшно! Все хотела попробовать. Родители купили новое пальто, надела — и вниз по перилам. А хулиганы в перила лезвия вставляли... Скатилась — пальто нет. Ну, думаю, родители убьют! Бегу домой, заворачиваю, что осталось, в газеты — и в шкаф... Через несколько дней мама просит: «Идем в гости, надень новое пальтишко...» Ой, что было! «Зараза худая!» — самое страшное мамино ругательство. Пришлось маме из пальто сделать коврик. Вышила на сукне двух лебедей с красными носами и повесила мне над кроватью...

В другой раз она купила себе капроновые чулки — страшный дефицит по тем временам. А у меня была единственная игрушка — плюшевый мишка. Ну, я залезла в шкаф, отрезала от чулок резинку и сделала ему шапочку. Что было с мамой, трудно пересказать. А я никак не могла понять, почему родители так меня ругают, ведь Мишеньке холодно...

культура: В Щукинское училище Вы поступили только с третьей попытки — такое было желание учиться в Москве?
Славина: Я сдавала экзамены и в Ленинграде — в Риге не было театрального вуза. А в Москве пробовалась и во ВГИК, и в Щепкинское, и в школу-студию МХАТ... И только на третий год мне повезло. Со мной учились Марина Полицеймако, Алла Демидова, Алексей Кузнецов... И это была моя идея — сохранить наш курс.

культура: Но сначала был феерический дипломный спектакль «Добрый человек из Сезуана» в постановке Юрия Любимова.
Славина: Ему сказали, что есть очень интересная девочка и порекомендовали посмотреть занятие по сценречи. Я читала Салтыкова-Щедрина — он так хохотал!

культура: Вы были смешной девчонкой?
Славина: Совсем нет. Просто хотела во всем «дойти до самой сути». Когда в училище назначили на роль Катарины в «Укрощении строптивой», побежала в Ленинку — читать. Потом, подумав, перекрасила волосы: кто-то обмолвился, что Любимов предпочитает блондинок. Прихожу — он в шоке: «Вы что натворили? А ну приведите себя в порядок!» Денег на краску больше не было, пришлось воспользоваться гуталином — он одобрил: «Очень хорошо!» После «Доброго человека» по театральной Москве сразу шорох побежал: «Это что-то необыкновенное» — приходили все! Но наш руководитель Анна Алексеевна Орочко не советовала мне идти в театр к Любимову. Говорила: «Вы умоетесь кровью...» Я тогда думала — ревнует к нему.

культура: А как встретились с Высоцким? Он же не сразу ввелся на роль Янг Суна на Таганке.
Славина: Когда начали репетировать, даже в глаза не смотрел. Бледный, зажатый. Как будто на казнь шел. Я к нему, он все — мимо, мимо... А Юрий Петрович учил: когда общаетесь, вы — петелька и крючочек, петелька и крючочек. Я сразу не поняла, а потом стала учиться вязать, и все встало на свои места. В свободное время шапочки мастерила, даже в театре. Володя  удивлялся: «Зин! Ну, зачем? Тебе это совсем не надо». Только когда уже начались спектакли, его нерв наконец слился с моим. И были овации. Всегда. 

культура: Потом он называл Вас любимой актрисой...
Славина: Ну да. И песню про меня написал — «Диалог у телевизора»: «Послушай, Зин, не трогай шурина».

культура: Женщинам-коллегам вряд ли нравилось Ваше первенство в театре? Каталин Любимова рассказывала, что на читках новой пьесы раздавались недовольные возгласы: «Опять Славина будет играть».
Славина: Не знаю, про какие читки она рассказывает. С Аллой Демидовой нас искусственно стравливали: вроде я отбираю роли у нее, она — у меня. Но мы разноплановые актрисы. А в роли Шен Те я была единственной и бессменной исполнительницей. Словом, в закулисных играх участия не принимала. А как кто ко мне относился, надо спрашивать у других.

культура: Ну, хотя бы то, что были любимицей Любимова, извините за каламбур, отрицать не станете?
Славина: Мы никогда не общались вне сцены. Исключительно служебные отношения: актриса — режиссер. Только кнут и никакого пряника. Помню, одна из актрис призналась: «Я дома так устаю. В театр прихожу отдыхать...» Я посмотрела на нее как на больную. Потому что сама никогда не отдыхала. Отдавала всю себя сцене. Когда репетировала Катерину Ивановну в «Преступлении и наказании», на шесть кило похудела, муж даже хотел в больницу меня сдать... А в спектакле «Мать» Любимов просил: узнайте, как стирали раньше... Мама рассказывала, как женщины и зимой и летом стояли нагнувшись у реки. А я потом обыгрывала сцену со стиральной доской. Принесла в театр угольный утюг, скалку... В общем, работали мы на износ. Я и обеды Юрию Петровичу носила во время становления театра, чтобы он мог творить, не растрачивая себя по пустякам. Покупала на свои деньги продукты, готовила с поклонницами Аней и Надей. Они много лет мне помогали. 

культура: А когда Любимов уехал...
Славина: Трагедия была для всего театра. А для меня — выстрел в сердце! Работать было невозможно. Обида сердечная. Может, это стало продлением театра. И жизни самого Любимова. Но для многих актеров — невыносимый удар. До обморока.

культура: Представить себе, что он может так поступить, было невозможно?
Славина: Я-то как раз представляла. И даже предсказала. У него сын родился. Позвонили из Будапешта, он сидел за пультом невозможно счастливый: «У меня сын! У меня сын!» Даже рабочие сцены остановились, пораженные. А я всегда раньше всех соображала: «Товарищи, если вы сейчас не поставите быстро декорации, Юрий Петрович от нас уедет». Впрочем, еще раньше я то же самое говорила Полицеймако... Так переживала, чуть под машину не попала. Ну, не надо об этом... До сих пор в холодном поту.

культура: Вениамин Смехов, по-моему, очень точно охарактеризовал Вашу манеру работать: «Свойство актрисы Славиной — играть роль, словно идти на свое первое и... предсмертное дело... Играет так, как летят в пропасть, когда вы можете услышать даже удары ребер о каменные выступы... Неэкономное горение рискованно. И оно требует баланса — в характере. Увы, природа расточительна. Славина не бережлива... Почти все устные и печатные упреки в адрес Славиной начинаются со слова «слишком»... На это можно лишь ответить сожалением в адрес множества ее коллег, «сестер» по профессии: разбор их работ слишком часть хочется начать со слова «недостаточно»...» У Вас во всем так — чересчур? Или только в работе?
Славина: Всегда. С детства. Просят выкопать ямку — вырою окоп. Надо метнуть ядро в пионерлагере — делаю это так, что чуть не отрывается рука, а само ядро падает мне в ноги. Ставят задачу пробежать сто метров — бегу километр. Причем в другую сторону... Играю в волейбол — сбиваю в кровь пальцы... Иду вечером в Риге на кладбище (любопытная была), а там какие-то диковинные ягодки на дереве — зимой! Потянулась за ними — и оказалась в свежевырытой могиле. А кричать страшно — тогда в Риге убийств немало происходило... Еле выкарабкалась... 

Анна Алексеевна Орочко пригласила наш курс к себе на дачу и попросила между делом натереть паркет. Ну, я натерла, конечно... Так, что всяк входящий сразу падал. А до этого вместо сорняков повыдергивала на грядке редкие гладиолусы. Орочко так страдала! Пришлось из Риги везти клубни. Целый мешок, естественно. Вешаю шторы — наворачиваюсь с подоконника. Лезу протереть окно — лечу со стремянки... Мне часто говорят: что ты всем недовольна? Не надо делать лучше! Муж Борюшка, конечно, давно все про меня понял. Но я ведь так стараюсь...

культура: Что-нибудь Вы делаете дома хорошо?
Славина: Конечно. Во всяком случае, стараюсь. Готовлю, работаю на огороде. Собачьи какашки подбираю на участке. Хотя тоже недовольна. Инструмента специального нет. Я ж с любовью все делаю, на совесть... Но вообще сейчас для меня это лучшее занятие.

культура: Как же театр?   
Славина: А что — театр? Он всегда во мне. Все спектакли, все реплики помню. И готова хоть сейчас на сцену. Иногда даже ругаюсь чужими словами. Но для себя никогда ничего не прошу. И воспоминаний писать не буду. Пусть останутся легенды...

Зинаида Славина на сцене Таганки