Евгений ХАКНАЗАРОВ, Санкт-Петербург

18.11.2025

Знаменитое сочинение Александра Журбина сменило жанр — нынешняя постановка не мюзикл, а очень тяжелый для чувств спектакль, где музыка помогает артистам и публике подняться на высоту античной трагедии.

Санкт-Петербургский государственный театр музыкальной комедии находится явно на подъеме — одна блестящая премьера спешит на смену другой, а сам театр забрал большинство «Золотых софитов» в своей категории на недавней церемонии вручения Высшей театральной премии Санкт-Петербурга: лучшими были признаны мюзикл «Капитанская дочка» и исполнители ролей Маши и Емельяна Пугачева — Дарья Январина и Кирилл Гордеев; отдельного приза удостоился вокально-хореографический коллектив театра за создание выразительного пластического ансамбля в целом ряде постановок. Более того, в большинстве случаев соперниками победителей были их же коллеги по Музкомедии. Постановщиком «Биндюжника» стал московский корифей, заслуженный артист России Евгений Писарев, который пригласил оформить спектакль еще одну звезду — Зиновия Марголина, и тот сработал в высшей степени эффектно. И, наконец, создатель музыки — Александр Журбин, отметивший в этом году восьмидесятилетие. Что сказать, советская композиторская школа есть советская композиторская школа: жесткие условия формирования и реализации творческого дарования, заданные «тоталитарной» системой при всех ее несуразностях, худсоветах и идеологической косности, ковали творцов высшей пробы. Поэтому восхвалять музыку Журбина даже неудобно, это само собой разумеется.



Кстати, про музыкальный текст: с согласия композитора режиссер сократил перечень музыкальных номеров, чтобы сосредоточиться на трагической судьбе владельца крупнейшей одесской конюшни Менделя Крика, фактически уничтоженного собственными сыновьями. Еврейский колорит никуда не делся — напротив, он ярко и даже яростно подчеркнут. Но это не столько привычные широкой публике умилительные персонажи с характерной фонетикой и ужимками (хотя без них не обошлось), сколько ветхозаветная история со всей сопутствующей жестокостью, безысходностью и мраком. Таким образом, яркий сюжет Исаака Бабеля поднимается к эпическим масштабам.

Эпос требует определенных выразительных средств, поэтому Писарев, не смущаясь особенностями музыкального жанра и, похоже, даже не ставя их на первое место, пригласил в спектакль множество актеров из драматических театров. И угадал: трагедия звенит, комические интермедии зашкаливают, а собственно музыкальность ничуть не пострадала и даже речитативное проговаривание некоторых партий выглядит уместнее вокала. Но когда на сцене пели — тогда пели.

То, что перед нами трагедия (хотя в афише значится — трагикомедия), становится ясным уже при рассадке в зале: занавес поднят, и перед взором зрителей полнейшая аллюзия на сцену с Потемкинской лестницей из фильма Эйзенштейна: на серых ступенях в расстрелянных позах лежат персонажи, пара телег динамично стремится вниз, норовя уподобиться коляске с младенцем из «Броненосца «Потемкин». Еще несколько телег возносятся в поднебесье — но это все фирменный марголинский почерк: сценограф любит лестницы (вспоминаются такие же приемы и в «Игроках» Василия Бархатова в Литовской опере, и в «Женитьбе Фигаро» в Театре имени Пушкина — постановке того же Евгения Писарева, и в «Хованщине» музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, и еще много где). А эффектная развеска массивных декораций наблюдалась и в мариинском «Игроке» — только там вместо телег, кажется, парили игральные столы. Диву даешься: как при таком шаблонном сценографическом подходе удалось достичь поставленных целей. Все вместе не оставляет иллюзий: публике нечего рассчитывать на хрестоматийные одесские дворики — никакого душевного уюта не будет, и не надейтесь. Характерна и работа художников по костюмам Марии Даниловой и Дениса Шевченко: одежды хора строги, но, на мой взгляд, на десятилетие опередили описываемое Бабелем время — по крайней мере это касается женской массовки. Зато как ярок костюм бесстыдного и самоуверенного Бени Крика. Фанфаронски и одновременно беспомощно заявляют о себе шнуровые гусарские петли лаконичного трико младшего сына Менделя Левки, уверенного, что севший на боевого коня еврей становится русским. Образец жанра — одежды влюбленной парочки, Двойры Крик и месье Боярского. Помимо них, ярким пятном во мраке стал образ молодой любовницы Менделя Маруськи (Марусечки для впавшего в чувство биндюжника), прошедшей путь от белоснежной чистоты к вызывающе яркому красному платью распутницы, сошедшейся с сыном своего погибающего возлюбленного.



Как с горы Синай возвещает истины — и житейские, и библейские — рассказчик, старик Арье Лейб в исполнении Сергея Мигицко (Театр имени Ленинградского совета). Отвести взгляд от артиста невозможно, вся Тора в его устах, но в то же время и Синай, и вещий неопалимый куст расположились на два с половиной часа спектакля где-то на Молдаванке. От трагического флера не увернуться: перед нами не местечковая история, а поистине вселенская скорбь.

Анастасия Вишневская манерой исполнения своих номеров напомнила мягкую благостность, которую излучали Анна Герман и Валентина Толкунова. И это очень просчитанная стратегия — после голосисто-народных «Лета медового» и «Стешкиных ножек» злое и предательское перерождение персонажа даже не требует отдельной песни, один лишь драматический талант солистки Музкомедии, даже без вокальных подкреплений, представил падение Маруси во всей глубине.



Роман Дряблов из «Балтийского дома» вышел в образе Бени: настоящий франт, но не пустышка, а персонаж с чем-то ягуаристым в повадках. Лощеный, гладкий, пластичный, излагающий свой текст, словно револьвер пули отщелкивает: четко и предельно понятно для тех, кто встает у него на пути. Человек, исполнивший страшный библейский грех сына Хама, свалившийся в бездну и утянувший с собой всю семью, — а ведь вроде благие цели преследовал: вернуть в дом загулявшего отца, защитить честь матери (щемящая работа Юлии Асоргиной), ну и семейных денег из рук не выпустить.

«Нехама, делай ночь» — пронзительный рефрен хора, пытающегося утихомирить рыдающую жену Крика, оскорбленную и опозоренную. Но настоящая, беспросветная и безысходная ночь настает для Менделя Крика, которому после жестокого избиения и смены власти в доме только и остается зайтись в колыбельной-мольбе «Не бей меня, Бенчик, мой звонкий бубенчик», а после умереть прямо на свадьбе дочери. Бенефисная работа Олега Андреева из Театра Ленинградского совета, а еще на роль приглашены Владимир Майзингер (Театр имени Пушкина) и Игорь Мосюк (Александринский театр). Андреев представляет своего героя истинно по-чеховски, а Стешины слова «А если мы захочем развести сады?» только укрепляют такое ощущение. Милые сады, на которые так уговаривала старого биндюжника Марусечка, не судились ни ей, ни Менделю. А безжалостно стучащий топор заменил кнут, который занес над отцом Беня — перед тем его же у Крика и отобравший.



Закон жанра: музыкальный спектакль много выигрывает от комичных вставок. На том стоит вся оперетта, да и мюзикл подобной практике часто наследует. Владелец швейной фирмы месье Боярский (Иван Корытов) и переспелая Двойра Крик в уморительном исполнении Татьяны Кулаковой освещают действие, но этим сгустившиеся тьма и ночь только подчеркнуты. Ведь потешная дебелая красавица вместе со всеми предала своего отца, след его смерти и на платье новобрачной тоже. Жестоко поплатился за любовь старый Мендель, но и его дети, и все причастные непременно будут наказаны — на еврейском дворе время застыло между революциями, сгубившими Российскую империю, а мрачная лестница приведет народ и не к таким испытаниям. Но что до того старому Лейбу? Он много прочел в Свитке, он все знает и потому безмятежно спит — Пятикнижие не врет. И когда в финале его все-таки разбудят, похоже только у рассказчика этой истории и останется чистая совесть. Но нет, и у создателей спектакля: «Биндюжника» не просто приятно, хоть и тяжело, смотреть — про него легко и радостно писать. А это случается редко.

Все фотографии: Анна Пенто/предоставлены Санкт-Петербургским государственным театром музыкальной комедии