Татьяна ФИЛИППОВА

02.10.2024

Комедия, как и было сказано

Студия театрального искусства открыла двадцатый, юбилейный сезон спектаклем, который режиссер Сергей Женовач и сценограф Александр Боровский сочинили (об этом можно прочитать в программке) по мотивам пьесы Чехова «Вишневый сад».

«По мотивам» — потому что пьеса сильно сокращена, в спектакле нет некоторых персонажей (не повезло, например, соседу Гаевых Симеонову-Пищику), нет многих монологов и целых сцен.

«Вишневый сад» поставлен будто с чистого листа, словно и не было знаменитого спектакля Московского Художественного театра, для которого, собственно, Чехов и писал свою пьесу. В театре ее очень ждали, просили автора ускориться, чтобы сыграть премьеру в начале 1904 года, и читали со слезами, чему Антон Павлович очень удивлялся и даже негодовал, что его так плохо понимают. Ведь его пьеса — не драма, а комедия, «местами даже фарс». С непониманием Чехов в конце концов смирился, но написал жене, актрисе Ольге Книппер: «Одно могу сказать: сгубил мне пьесу Станиславский. Ну да Бог с ним».

Без длинных монологов и боковых линий «Вишневый сад» стал жестче, резче и смешнее. Иногда это легкая насмешка авторов над театральными стереотипами, которыми пьеса за сто двадцать лет обросла, как корабль ракушками. В начале спектакля сцену закрывает плотный, под старину, занавес, разумеется, вишневого цвета. Между полотнищами показывается голова Фирса (Юрий Горин), а потом и сам он, старательно смахивая невидимые пылинки с тяжелой ткани, отодвигает занавес в сторону. Невольно ждешь, что вот сейчас откроются декорации комнаты в старинной дворянской усадьбе, а за занавесом — только черные стены и задник. Вот уже действительно чистый лист, только черного цвета.

Иногда это узнаваемый чеховский смех; Набоков в своих «Лекциях по русской литературе» пишет о Чехове, что «мир для него смешон и печален одновременно, но, не заметив его забавности, вы не поймете его печали, потому что они нераздельны». Раневская (Ольга Калашникова) везет с собой из Парижа кучу чемоданов разного размера и назначения: шкафы-чемоданы с плечиками и ящичками для мелочей, кофры, корзины, шляпные картонки — в начале двадцатого века шикарные женщины путешествовали с комфортом. Весь этот багаж так и будет стоять на сцене до конца спектакля: понятно, что гости приехали ненадолго, оставаться не собираются и живут, что называется, на чемоданах в ожидании дня, когда усадьба уйдет с торгов и можно будет уезжать. Говорят, что некоторые русские эмигранты так и умерли, не распаковав до конца чемоданы. Ждали, что вот-вот случится какое-нибудь чудо, которое позволит вернуться домой.

Женовач в описании спектакля «Чеховъ. Вишневый садъ. Нет слов!» объясняет, что это попытка сыграть всем известную, разобранную на цитаты пьесу так, чтобы молчание стало главным выразительным средством. Паузы здесь действительно говорят больше, чем слова; самая долгая и мучительная — в третьем действии, когда все молча ждут известий из города: продано имение или нет? Тишину прерывают только щелчки портсигара, который вертит в руках Раневская, и такое ощущение, что с каждым щелчком напряжение нарастает.

Самый комичный персонаж в этом «Вишневом саде», конечно, Гаев (Алексей Вертков), который проел свое состояние на леденцах, чувствует себя в свои пятьдесят с лишним лет совершенно бесполезным и поэтому очень хочет говорить, но ему не дают. К глубокоуважаемому шкафу он не может обратиться, потому что шкафа на сцене нет, только чемоданы, все остальные его монологи сведены к паре фраз, да и те не дают сказать, обрывают: «Молчи, дядечка, молчи!» Только один раз ему удается, вскочив на чемодан и встав рядом с Лопахиным, прокричать что-то пафосное о прекрасной природе, но его тут же сдергивают с трибуны на землю: «Дядя, ты опять?»

Лопахин (Иван Янковский) здесь нервный, вихрастый, не очень уверенный в себе и тоже пытается доказать свою полезность. Торопится объяснить, что все, конечно, плохо, но план спасения есть, он есть, вот он. И чертит мелом на полу схему дачного поселка, в который можно превратить имение вместе с садом — и превратить его из убыточного в доходное. И предлагает этот план снова и снова, твердит свое «дачи, дачи, дачи», напоминает, что владельцам усадьбы и делать ничего не придется, достаточно всего лишь сказать «да». Но никакого ответа не получает, кроме того, что «дачи — это так пошло». А после аукциона, купив имение, в котором его дед был рабом, незаметно стирает носком ботинка свою схему. Потому что плана спасения больше нет, а есть коммерческий проект.

На этом комедия заканчивается: нет имения — нет проблемы. Раневская едет во Францию, где будет тратить деньги, полученные от ярославской тетушки; Лопахин — в Харьков по делам; Гаев — в соседний город, где его ждет служба, и деловито выносят сундуки и кофры, это уже гости из той новой жизни, которая начнется совсем скоро и снесет и имения, и дачи, построенные на месте вырубленных садов, и дачников. От старой жизни остается только забытый в заколоченном доме Фирс, макет дачного поселка, подготовленный Лопахиным, который встречает зрителей в фойе, и вишневое варенье в вазочках, расставленных на столе, — его перед спектаклем предлагают отведать всем желающим. Запомните его вкус — в антракте варенья уже не будет.

Фото: Александр Иванишин/предоставлены пресс-службой СТИ