Елена ФЕДОРЕНКО

07.02.2022

На Исторической сцене Большого недавно состоялся праздничный показ спектакля «Лебединое озеро». Его посвятили замечательной балерине, народной артистке СССР, лауреату Государственной премии СССР и премии Ленинского комсомола Людмиле Семеняке, отметившей полвека служения сцене и свой личный юбилей.

В 1972 году выпускница Вагановского училища, воспитанница знаменитых ленинградских педагогов Люда Семеняка пришла в труппу Большого театра. Ей не пришлось отстаивать свои права на роли, ждать новых партий, завоевывать позиции — она дебютировала Одеттой-Одиллией и в первые же годы создала неповторимые характеры в балетах классического наследия и в спектаклях Юрия Григоровича, на эру которого выпал пик славы танцовщицы. Ее гармоничный талант наполнял академические традиции живым дыханием, в ее спектаклях соединялись лучезарный восторг и чувство меры, дионисийское и аполлоническое, законченное и загадочное. Она работала под руководством великих — Галины Улановой и Марины Семеновой. А сегодня Людмила Семеняка — сама прекрасный педагог, что неоспоримо доказывают успехи ее учениц.

— Профессия артиста балета оказывает влияние на характер? Ведь в науке существует понятие — «профессиональная деформация личности».

— А я скажу — наоборот. Человек влияет на выбранную профессию, накладывает на нее отпечаток своего характера. Личность формируется рано, когда ребенок еще и слова «профессия» не знает. Пушкин назвал природу равнодушной, призванной «красою вечною сиять», и он прав: природа невозмутима по отношению к нам, а вот мы к ней неравнодушны. Так и в профессии, особенно если она связана с искусством. Мне никто ничего не диктовал — я всегда была абсолютно свободна и занималась тем, без чего жить не смогла бы.

— Когда вы поняли, что искусство — ваша судьба?

— Как только себя осознала, начала танцевать, петь, учить стихи, что-то придумывать и в чем-то участвовать. Хотела все время существовать в сценической органике.

— За гармонию и лучезарность вас полюбили москвичи, когда семнадцатилетней ученицей вы участвовали на Первом Международном конкурсе артистов балета в 1969 году.

— Сейчас понимаю, что тогда на сцену, а сцены я никогда не боялась, вылетел какой-то цыпленок. Радостный оттого, что ему выпало счастье танцевать в Большом театре. Думаю, на меня обратили внимание еще и за жизнеутверждающий репертуар. Тогда все современные номера отличались серьезной мрачностью — может, хореографы чувствовали приближение какой-то безысходности?

— У вас в силу хрустального возраста таких ассоциаций не возникало?

— У нас было светлое детство — ухоженные дети, чудесные дачи и пионерские лагеря, куда нас вывозили на каникулы, и, конечно, встречи с морем. Мы не сомневались, что грядет великое человеческое счастье, где будет самое лучшее, что можно себе представить. В него отчаянно верили и называли коммунизмом, хотя вряд ли кто-то из нас представлял, что это такое.

— Долго оставались такой оптимисткой?

— С иллюзиями распрощалась, получив серьезный урок жизни. Он не сделал меня ни монашкой, ни схимницей, но серьезно изменил нрав и взгляды.

— Вы имеете в виду расставание с Михаилом Лавровским?

— Я вышла замуж рано и попала в замечательную семью Лавровских, которая повлияла на мое духовное развитие, подняла на определенную, я бы сказала, университетскую, высоту. Старинный дом, огромная библиотека, беседы о театре и удивительные люди: сам Миша — блистательный, уже признанный танцовщик, его мама — педагог, в прошлом известная балерина Елена Георгиевна Чикваидзе, и отец Леонид Михайлович Лавровский — хореограф с мировым именем. Казалось, счастье бесконечно, но через четыре года наш брак распался. Судьба испытывала меня.

Долго жила одна и никого к себе не допускала. Считаю, что одиночество — не наказание, оно — привилегия. Всегда любила стихотворение Беллы Ахмадулиной «По улице моей который год…» и строку — «О одиночество, как твой характер крут!». Крутой характер одиночества погрузил меня в размышления, в чтение книг, я стала ходить в концертный зал, консерваторию, на драматические спектакли, тогда узнала Художественный театр и Таганку.

Поначалу возникло ощущение, что я теперь одна, хотя оставалась в театре, танцевала с Мишей, друзья и педагоги поддерживали, помогали и собственные мозги. Жизнь круто изменилась – после спектаклей я спешила на трамвай, который вез меня в одинокое жилье; забегала в магазин, где продавцы оставляли мне бутылку молока или кефира — прилавки тогда пустовали. В театре выручали обожаемые буфетчицы — к праздникам доставали икру и рыбу, подкармливали нас. Тогда все выручали друг друга и делали это бескорыстно. Оказалось, что я не одна, просто со мной неотступно существовало мое горе.

— Оно отступило?

— Организм победил. Стало легче, когда родители переехали в Москву — мама и папа рядом, а с ними — воспоминания о чудесном детстве, которое они мне подарили.

— Родители всегда стараются радовать своих детей…

— С возрастом поняла, что они за меня волновались как-то особенно, делали все, что подсказывало сердце. Когда я уже работала в Большом театре, а мама с папой еще жили в Ленинграде, они приезжали на каждый мой спектакль — путь в 650 километров преодолевали поездом, тогда Сапсаны еще не курсировали; или на своем маленьком «Запорожце». В школьные годы педагоги говорили: «Людочка — маленькая и хрупкая, ей надо окрепнуть». И родители тратили все деньги на летний отдых, вывозили меня на Юг, чтобы плавала, ела фрукты, дышала морским воздухом. А в каждый зимний выходной папа отправлялся со мной на лыжный забег — развивать силу и выносливость.

Папа рассуждал деятельно и конкретно: если в школе есть такой предмет, как музыка, то нужен инструмент — и мне купили роскошное пианино. Он часто брал на дом дополнительную работу. Иногда в комнате коммунальной ленинградской квартиры, где мы жили вчетвером, с родителями и бабушкой, я ночью открывала глаза и видела папу, склонившегося над своими матрицами — он работал гравером в издательстве. Утром складывала свои балетные вещи — стараниями бабушки они всегда были чистенькими и отглаженными.

Семья положила немало сил на мою учебу, а ведь могли просто запретить заниматься балетом, и хлопот стало бы меньше. Буквально вчера Наталья Андрейченко рассказывала в телепрограмме, как возражала против актерской профессии ее мама. Даже артисты часто не поддерживают желание детей пойти по их стопам. Мою маму, ребенка военных лет, вело ее собственное несбывшееся желание побывать в прекрасных мирах. Она, как все советские дети, мечтала попасть в «Артек», и ее в 1941-м наградили долгожданной путевкой за хорошую учебу, но началась война. Мама отвела меня в знаменитый Дворец пионеров на Фонтанке, где в репертуаре нашего танцевального ансамбля особой популярностью пользовался номер «Бал во дворце». С ним мы выступали на новогодних елках, правительственных и праздничных концертах — и мама меня всегда сопровождала.

— Вашим дебютом в Большом стала роль Одетты-Одиллии в «Лебедином озере». Труппа приняла вас сразу, завоевывать лидирующие позиции не пришлось.

— В этом была не столько моя заслуга, сколько знак признания великой ленинградской школы. Я не могла поверить, что справилась, не подвела. А дальше один за другим посыпались спектакли, все главные партии в балетах репертуара, что и сейчас кажется мне чудом.

— Вы стали лауреатом Государственной премии СССР за исполнение партии Валентины в балете «Ангара» Андрея Эшпая. Почему об этом спектакле Юрия Григоровича принято писать весьма сдержанно?

— Вспоминают «Ангару» сдержанно, думаю, потому, что воспринимают спектакль только как воплощение комсомольской темы, которую принято критиковать. Юрий Николаевич взял за сюжетную основу пьесу Алексея Арбузова «Иркутская история» и создал современный спектакль, в котором раскрывались сильные характеры. Валентина — супергероиня для драматического балета. В нее я вложила свою душу и свою судьбу, первую потерю, да и многое пережитое — конечно, без сантиментов: актеру не стоит плакать на сцене, надо, чтобы плакали зрители от той истории, которую ты рассказываешь танцем. Борис Акимов был изумителен в роли Сергея, а какой острый характер Виктора передавал Миша Лавровский! В «Ангаре» участвовала вся молодежь, и все любили танцевать в этом балете. У меня сохранилась пленка с записью поклонов после спектакля в Кремлевском Дворце съездов (нынешнее название — Государственный Кремлевский дворец. — «Культура»). Долгие овации — сейчас так не принимают.

— Вы считаете себя балериной Григоровича?

— Конечно. Он для всех нас — учитель, человек невероятной эрудиции и редчайшего ума. Артистам, с которыми он творил, выпало счастье с ним работать и жить. Он начал так ярко, что власти поняли — этот художник должен быть в Москве. У него — великий дар созидателя, он выстраивал репертуар, собирал труппу: взял меня, ленинградку, пермячку Надежду Павлову, киевлянку Нину Семизорову. Его спектакли и сегодня держат театр. Представьте себе репертуар без балетов Григоровича! Мне близко все, что он сочинил, но я танцевала и в спектаклях других хореографов. Никогда не забуду «Макбета»: Владимир Васильев на репетициях загорался, заводился, искрил, сам показывал, он даже хотел для меня другой костюм создать. Потом Наташа Чернова (историк балета. — «Культура») сравнила мою героиню с Лукрецией Борджиа. Мне передавали отзывы студентов театральных вузов, а они судьи строгие, что в моей роли их удивила драматическая линия.

— Уланова — единственный ваш педагог?

— С Галиной Сергеевной мы готовили партии много лет — она выстраивала образы на сплетении нюансов, никогда не стремилась привить свой, улановский, стиль, открывала мою индивидуальность. Потом так сложились обстоятельства, что я работала одна, самостоятельно, и пять лет с Мариной Тимофеевной Семеновой, а потом снова вернулась к Улановой. У меня за плечами до сих пор два ангела — Уланова и Семенова.

— Подумала, что назовете Григоровича.

— Он — крестный отец, тот, кто всех нас собрал. Второй мой крестный — известный английский критик Клемент Крисп, я к нему обращаюсь the godfather. Недавно начала разбирать архив и нашла статью о гастролях в Париже, где он пишет обо мне, которую в Европе никто еще не знал, целый абзац: появилась молодая балерина, которая скоро станет завидной артисткой.

— Расскажите о своих постановках.

— К столетию хореографа Ростислава Захарова в Астраханском музыкальном театре поставила балет «Бахчисарайский фонтан». Знаменитый захаровский спектакль в полном объеме восстановить на его родине было невозможно — слишком маленькая труппа. Партитуру готовил выдающийся скрипач Большого театра Виктор Седов, музыкальный эрудит. Я сконцентрировалась на изумительном треугольнике, который нетрудно отыскать: польская панночка Мария, хан Гирей и его любимая жена Зарема. Сцену плача поставила как воспоминание о произошедшей трагедии, в музыку ввела женский вокализ. Город принял спектакль с большим воодушевлением.

Потом появилась «Жизель» в Екатеринбурге, я восстанавливала редакцию Леонида Лавровского, которую он делал для Улановой. С разрешения художника Станислава Бенедиктова выступила в новой для себя ипостаси дизайнера костюмов. Заглавную партию станцевала отличная балерина Елена Кабанова.

Потом набралась смелости и решилась на версию «Лебединого озера» со своей хореографией и по своему либретто. Согласилась не сразу, но меня убедили. Сделала много нового, но не тронула знаменитые сцены лебедей Льва Иванова, две вариации Горского, они неповторимы, танцы третьего акта, па-де-де Петипа. А вариации сочинила свои. Либретто — иное, мне его никто не подсказывал. Раскрыла партитуру, изучила все записи. Действие происходит в угрюмом замке рыцаря Ротбарта, а в финале Принц готов искупить невольное предательство, но за него приходится расплачиваться. В работе мне помогал изумительный дирижер Большого театра Павел Клиничев. Одновременно с «Лебединым» в Екатеринбурге делала «Раймонду» в Донецке — спектакль принял худсовет, но балерина получила серьезную травму.

— После долгого перерыва вы продолжили выходить на сцену: сначала в роли Марии-Антуанетты в балете «Пламя Парижа», в прошлом году появилась ваша Берта в «Жизели», ставшей лауреатом «Золотой маски».

— Оба спектакля ставил Алексей Ратманский. Меня всегда интересовал его постановочный процесс, еще со времен «Светлого ручья», над которым я как педагог работала с разными балеринами,своими ученицами — Инной Петровой, Леной Андриенко, Настей Горячевой, Ниной Капцовой. Нравился мне и балет «Игра в карты». С Алексеем прекрасно работать, мы и станцевать с ним успели, когда я уже завершала свой балеринский путь: на фестивале в Донецке исполнили «Видение розы», на престижном гала звезд мира в Японии — па-де-де из «Жизели»; успех был незабываемый!

Когда Алексей предложил Марию-Антуанетту (в 2008 году. — «Культура»), то я решила, что он пошутил. Приглашение в «Жизель» вызвало желание участвовать — и я решила попробовать. На сценической репетиции в костюмах я пережила сильные эмоции: открыла дверь хижины, вышла на сцену и оказалась в пространстве, в котором существую всю жизнь. Это потрясающее чувство доказало, что мое решение было правильным. Рядом Ольга Смирнова и Катя Крысанова — какие отличные роли они подготовили! Берта в этом спектакле — участница действия, она не только присутствует, но реагирует на все, что происходит. Алексей меня и на трансляции поставил. Это был чудесный момент моей жизни — боюсь, что больше он не повторится.

— Вы так интересно рассказываете, и столько историй хранит ваша память. Мемуары писать не собираетесь?

— Знаете, работа педагога занимает много времени, чувствую ответственность за учениц. Их было много в Большом, а опыт педагогический набирала и на балетных конкурсах, работая в жюри, и на репетициях с молодежью в разных коллективах. В Большом театре судьба свела со Светланой Захаровой — она приехала из Ленинграда, где репетировала с замечательной Ольгой Моисеевой, уже балериной с определенным положением. За шестнадцать совместных лет, а это очень много, все, что станцевала Светлана в Москве, мы сделали вместе. Светлана ушла от меня, не я с ней рассталась. Годы нашей работы навсегда останутся со мной — ничто не исчезает бесследно, я это испытала. Буду скучать, особенно по балетам Джона Ноймайера. С Юлей Степановой и Аней Никулиной связано интересное время, мне кажется, у нас многое получилось. Сейчас у меня появилось новое поколение девочек — работа с ними нужна мне, нужна и театру.

Одна маленькая книжечка у меня написана — о школе и педагогах, об атмосфере, в которой нас воспитывали, а заканчивается она на переходе в мою новую взрослую жизнь. Писала о том, о чем я думаю, что внутренне проговариваю, — такой диалог с собой и жизнью. Книжка не вышла, есть просто рукопись. Вообще, мне близка мысль Льва Толстого и Антона Чехова, которые, не сговариваясь, заметили: можешь не писать — не пиши. Лично я современные балетные мемуары не люблю. Никто не знает, кто за кого пишет. Когда кто-то из специалистов готовит издание о художнике-творце — это ценный материал.

К сожалению, к каждому приходят годы, когда надо уходить — театр бывает беспощаден. Тогда о мемуарах подумаю. Листочки и тетрадочки с записями есть в моем архиве.

Фотографии: Виталий Белоусов/ТАСС; пресс-служба Большого театра.