Елена ФЕДОРЕНКО

05.07.2021

На Новой сцене Большого театра состоялась мировая премьера балета «Чайка». Композитору Илье Демуцкому, хореографу Юрию Посохову и режиссеру Александру Молочникову удалось волшебство: наполнить действо чеховской грустью и передать все «пять пудов любви».

«Чайка», одна из самых популярных пьес в мире, знала на сцене пересказы и новации, унылую точность и глянцевый лоск. Несмотря на множественность театральных прочтений (тут «Чайку» опережает только шекспировский «Гамлет»), она так и осталась самым таинственным произведением Чехова, где текст не совпадает с подтекстом: говорят о дереве, а на самом деле — о любви и чувствах, а они в свою очередь основаны на «партитуре нюансов». «Чайку» — самую трудную и самую трепетную из пьес Чехова мировой театр разгадывает до сих пор. В том числе и балетный, переводя вялотекущую усадебную жизнь с кажущимися необязательными разговорами в пространство пластических интонаций и жестов, взглядов и поз. Самые знаменитые балетные «Чайки» — Майи Плисецкой, Джона Ноймайера, Бориса Эйфмана. Впрочем, новый балет не оглядывается на эти образцы, он — самодостаточный и самоценный.

Для авторов спектакля пьеса — художественный код, эстетическая схема, с помощью которых они создают свою интерпретацию чеховского оригинала. В свое время сюжетные повороты «Чайки» придумывал и Борис Акунин, а недавно Дмитрий Крымов поразил своим «Костиком». Спецпоказы спектакля о Константине Треплеве уже видели друзья Театра имени Пушкина, а официальная премьера — осенью.

Дерзости фантазий словно разрешил потомкам сам Антон Павлович, «спрятав» многие события: между 2-м и 3-м действием прошла неделя (в это время Треплев вызывал на дуэль Тригорина, и, значит, были выяснения отношений). Или между 3-м и 4-м прошло два года, за которые Нина оставила отчий дом, стала актрисой, родила и потеряла ребенка. Маша вышла замуж за немилого учителя, стала матерью. Костя Треплев опубликовал несколько своих рассказов. Тригорин бросил Нину и вернулся к Аркадиной. Дорн съездил в Геную. Все важное — за сценой.

Обращение хореографа Юрия Посохова к Чехову кажется закономерным — его авторский театр, разбросанный по миру (балеты «прописаны» в Америке и Дании, в Грузии и Австралии), открыт классической литературе. В Большом театре шли несколько его спектаклей, сегодня в репертуаре обласканные заслуженными наградами «Герой нашего времени» и «Нуреев». «Чайка» прозвучала как исповедь хореографа, внутренний диалог с Костей Треплевым — об искусстве, его истинных и мнимых ценностях, противодействии старого и нового.

Спектакль Большого театра, во многом перелицевавший литературный сюжет, оказался чеховским по атмосфере грусти — «жизнь утекает» — и характерам героев: все несчастливы, страдают, влюблены без взаимности, у каждого своя драма. Непонятно, кто из них отрицательный, кто положительный. В основе пластического языка Посохова знание и бесконечная любовь к классике, на ее основе он придумывает свои комбинации движений, в которых классические па обретают энергию и нюансы современного взгляда на «старые формы». Сложнейшими поддержками, позами, напряженными и расслабленными, затейливыми и утонченными деталями хореограф поставил перед исполнителями нелегкие координационные задачи. «Пять пудов любви» слагаются из множества разнохарактерных соло и вариаций, и каждый танец вызывает в памяти конкретные чеховские строки.

Чеховской интонацией пронизана и музыка давнего соавтора Посохова — Ильи Демуцкого. Она по ритмам и мелодиям подчинена законам танцевания, в ней отголоски маршей, танго, вальсов и кадрилей. Камерное звучание симфонической партитуры и затаенную во все времена атмосферу российской провинции тонко передает оркестр под управлением Антона Гришанина.

На сцене — детали русского деревенского быта, как его понимает — на удивление точно — британский сценограф Том Пай. Бурый от ржавчины трактор, полянки травы и стога сена, стены хозяйственных построек, терраса, деревянные помосты и застекленные раздвижные фасады, а воображаемое колдовское озеро — у авансцены, ближе к зрителям. Декорации получились впечатляющими. Свою задачу создания жизни «такой как она есть», постановочный коллектив не забывает ни на минуту. Вот и Шамраев (Антон Савичев), невозмутимо занимающийся сельскими делами, проверяет владения с двумя упитанными овчарками — одна из них, видимо, «опять всю ночь будет выть». В финале сумрак сгущается, над подмостками повисают вырванные с корнем деревья, сценография дрейфует в сторону шекспировских трагедий.

А начинается действие «театром в театре». На заднике — ярусы, внизу — линия огней рампы, за ними зрители того представления — бенефиса любимой артистки Ирины Аркадиной. Танцуют возвышенную романтическую классику. Не успел занавес закрыться, как разразился скандал — лихой бунтарь ворвался на сцену. Это искатель новых форм и ненавистник традиций Костя Треплев, сын Аркадиной, восстает против консерватизма.

В легендарном спектакле Художественного театра 1898 года, после которого эмблемой театра стала чайка Федора Шехтеля, парящая над волнами, роль Кости с грандиозным успехом исполнял молодой Всеволод Мейерхольд, еще не знающий, что за искусство он заплатит жизнью. Очевидцы с удивлением и восторгом описывали мгновенное, до неузнаваемости, изменение его облика, когда он появлялся с подстреленной чайкой в руках — становилось понятно, что скоро он убьет самого себя.

С таким же мейерхольдовским предощущением беды сыграл аналогичный смысловой фрагмент Игорь Цвирко в новом балете Большого. Его герой убивает не птицу, а себя. В спектакле эта сцена — один из актуальных перформансов Кости. Всего их четыре. Первый — «индустриальная мистерия», поставленная «акционистом» Треплевым с местными мужиками и милой деревенской барышней Ниной Заречной. Это его художественный ответ матери, декларация новых форм. Аркадина зло мстит сыну за его выходку на своем бенефисе и тоже срывает его протестное высказывание. Треплев — панк и провокатор, его тело испещрено татуировками, волосы стоят дыбом, кожаная куртка нараспашку.

На время треплевских экспериментов над подмостками повисает гигантский гонг. Илья Демуцкий объясняет, что этот инструмент диаметром три с половиной метра — самый большой в мире, специально привезен из Японии, его мрачный и зловещий голос непредсказуем, но неизменно накаляет гнетущее ожидание. Впрочем, недобрые предчувствия Аркадину не тревожат — проблемы сына ее не задевают. Дива Екатерины Крысановой — яркая, броская. Она наслаждается своей успешностью и понимает, что талантлива и неповторима. Столь же красив, горд, самовлюблен ее спутник жизни, писатель Тригорин — отличная работа Владислава Лантратова. Его модный писатель разный — высокомерный и равнодушный, разочарованный, надменный, скучающий. Он и на внимание провинциальной девочки Нины отвечает не сразу, но, заинтересовавшись, оказывается страстным ловеласом. Нину (Анастасия Сташкевич) сильно побила жизнь, из игривой улыбчивой и испуганной пейзанки она превращается в женщину, страстную и преданную.

Удача спектакля — панорама образов, сочиненных специально для артистов Большого. Кажется, труппа кинулась в эту игру с полной отдачей, радостно и азартно. Мария Александрова представляет Машу как большая драматическая актриса. Она, словно натянутая струна, отзывается на каждую чеховскую характеристику героини, «тащит свою жизнь волоком». Впадает в отчаянное и горькое счастье, признаваясь в любви крепко спящему Косте Треплеву. На свадьбе с учителем Медведенко судорогой сводит ее тело, глаза пылают безумием. А жених — человек такой маленький, что и не человек вовсе, а кукла-манекен, которую она равнодушно тянет за собой.

Прекрасна экзальтированная мать Маши — Полина Андреевна (Анастасия Меськова), влюбленная в доктора Дорна. Он в исполнении Вячеслава Лопатина — человек, уставший от жизни, и бесконечно добр. После провала протестного перформанса Кости, Дорн успокаивает юношу — и в этом совершенном мужском дуэте столько нежности и понимания. Растерян перед ощущением уходящих дней Сорин (Денис Савин), брат Аркадиной — «человек, который хотел». Он провоцирует сестру на воспоминания, и открывается чудесная сцена ностальгии по прошлому. Огромные волчки, деревянная лошадка на колесах, движущиеся автомобили и множество мягких игрушек — Аркадина и Сорин счастливы в этой краткой грезе.

Спектакль пронизан общей грустью, овеян атмосферой одиночества и ощущением тревоги. И это тоже чеховские мотивы, хоть автор и назвал свою пьесу комедией. В определении жанра — ирония автора по отношению к себе и улыбка в адрес героев, выворачивающих свою жизнь наизнанку. И это тоже есть в спектакле Большого театра, завершающего тяжелый ковидный сезон убедительной мировой премьерой.

Фото: Елена Фетисова / Большой театр