МХТ имени Чехова 24 и 25 декабря представит первую премьеру сезона на основной сцене — пьесу Тургенева «Месяц в деревне» в постановке Егора Перегудова. «Культура» представляет интервью с режиссером спектакля.

Для молодого режиссера, хорошо известного театралам, это двойной дебют: первая работа в знаменитом МХТ и первое обращение к пьесе Ивана Тургенева. Русский классик проводит своих героев — «прекрасных людей» — через испытание любовью. Тонкие кружева сложных отношений, невольное коварство, муки ревности, борьба «долга и чувства» — все эти страстные коллизии ограничены всего несколькими днями и одним местом событий — дворянской усадьбой начала 1840-х годов.

Егор Перегудов — главный режиссер РАМТа, лауреат премий «Хрустальная Турандот» и «Гвоздь сезона» за «Один день в Макондо» в Студии театрального искусства (СТИ) — рассказал «Культуре» о новой работе и дальнейших планах.

— Почему «Месяц в деревне»?

— Во-первых, хорошая пьеса. Во-вторых, выбор часто бывает связан с предыдущей постановкой, ее темами или формой. Перед «Месяцем в деревне» я делал «Ромео и Джульетту» в РАМТе, и мне понравилось работать с большой, сложной драматургией.

— Неужели отошли от прозы, которую ставили гораздо чаще пьес?

— Прозу надо «готовить» для сцены, и это отдельная профессия. Драматургическая структура, заложенная в серьезных пьесах, помогает режиссеру. В прозе ты сам эту структуру сочиняешь. Выбрал «Месяц в деревне», которая оказалась совсем не пьесой, а, скорее, небольшим романом в диалогах. Там как раз со структурой некоторые сложности, но я это понял уже в процессе репетиций.

— То есть это был ваш выбор?

— Решение — мое, но я учитывал задачу, которую Сергей Васильевич (Женовач — худрук-директор МХТ им. Чехова. — «Культура») ставит перед театром — возвращение в репертуар важных и принципиальных для истории театра пьес. В 1909-м Станиславский выпустил «Месяц в деревне» — мощный новаторский спектакль. Пьесу, уже достаточно известную, он поставил по тем временам неожиданно — как абсолютно статичный спектакль. Художник Мстислав Добужинский придумал огромный диван, и все персонажи сидели на нем и просто говорили.

— Почему этот ход оказался таким важным?

— Ограничения и статика — мощные выразительные средства, их нужно себе позволить. Начинающему режиссеру хочется сделать все возможное, чтобы зрители не заскучали, ему важно разнообразие мизансцен, он старается освоить пространство полностью. С опытом и возрастом приходит интерес к другому. Как сделать спектакль без музыки, но чтобы все происходило так, словно она звучит. Как в статике сохранить глубину смыслов и напряжение. В период репетиций «Месяца в деревне» Станиславский, который играл Ракитина, одну из сложнейших ролей, активно разрабатывал свою систему, проверял ее, развивал режиссерский язык. Сегодня режиссеры нередко работают в статике. Один из ярких примеров — «Брат Иван» в СТИ у Женовача: большую часть спектакля герои сидят спиной к залу.

— «Месяц в деревне» дает возможность разных прочтений: от фарса до лирической драмы или даже трагедии. А что у вас?

— Мы стараемся сделать первый акт комедией, но не мольеровской, не фарсовой, а со смехом узнавания. Все кажутся немножко нелепыми в своих влюбленностях и страстях. Когда градус их проявления зашкаливает, мы узнаем себя, и невольно возникает смех. Думаю, должно быть так: сначала всем смешно, а потом грустно. Что получится, трудно сказать. Спектакль, когда я понимаю, что буду его делать — уже где-то есть, и он представляется идеальным. Дальше я пытаюсь «затащить» его к нам из той непознанной области.

Мы начинали с подробнейшего психологического разбора, анализировали все нюансы, с точки зрения нас сегодняшних. Например, что связывает Наталью Петровну и друга дома Ракитина? Их отношения длятся четыре года, основаны на любви, несмотря на то, что Наталья Петровна замужем. Была ли у них близость? Человек XXI века ответит иначе, чем тот, кто жил почти два века назад.

— Здесь ведь и личный мотив писателя — Тургенев жил в семействе Виардо, и споры до сих пор не утихают: только ли платоническое чувство удерживало его рядом с великой певицей?

— Иван Сергеевич не был святым, его личная жизнь всех интересовала, — что носило немного бульварный оттенок. Думаю, отношения Натальи Петровны и Ракитина были такими же, какие сложились бы между мужчиной и женщиной сегодня. Мы долго разбирали эту ситуацию и поняли, что надо искать ходы, которые позволят из долгих диалогов сделать театр, игру. Нашли несколько ходов, но я не буду их раскрывать.

В пьесе огромное количество ремарок. Практически каждая реплика персонажей снабжена авторским комментарием о движениях, жестах, эмоциях — можно и без режиссера обойтись. Для программки выписали все ремарки подряд, по ним можно прочитать всю пьесу, понять, как меняется настроение. Мы с ремарками играем, их произносим, то есть не скрываем театральную природу этой истории. Пытаемся найти легкую, быструю, острую форму.

— В пьесе множество любовных многоугольников, «сердечные волнения» терзают героев. Кто из них для вас главный? Наверное, Наталья Петровна?

— Ее роль — самая большая из тех, которые я видел. Она объемнее, чем король Лир и Джульетта. И при этом не могу сказать, что спектакль про нее или про Верочку, Ракитина, Беляева. В «нераздельности и неслиянности» всех персонажей — повод для спектакля. Как только кого-то одного вынимаешь, все рушится.

— Наталья Петровна любит студента Беляева или скука ее одолела?

— Любит. Она любит и мужа, и Ракитина, и Беляева, но природа любви разная и острота страсти иная. Ею движет не скука, не страх старости, не боязнь одиночества. Это как раз природа.

— Природа чувств или та, что нас окружает?

— У Тургенева есть описания наблюдений за мухой, когда он понял, что такое природная гармония. Ей, природе, совершенно наплевать на человека, она существует сама по себе, и в ней нет ни страсти, ни ненависти. Считается, что Тургенев — романтик, и у него природа связана с миром людей. Это не так. В этом смысле Лев Толстой гораздо больший романтик — внутренние ощущения его героев рифмуются с внешними проявлениями природы: грозой, ветром, солнцем. У Тургенева принцип наблюдателя. Чехов потом это наследовал.

— На сайте МХТ написано про натуральное сено, которое используется в сценографии спектакля.

— Это вынужденное предупреждение, потому что сено — аллерген. Про остальное рассказывать не буду. Художник Владимир Арефьев придумал потрясающее пространство, которое артистам обживать сложно. Оно связано со стихиями. Рядом с огнем, водой, землей существовать непросто.

— Время действия изменили?

— Время условное. Костюмы «гуляют» по эпохам, но это сделано очень тонко. Какие-то разговоры мне сложно представить себе в кринолинах. К страстным объяснениям в любви больше подходят белые льняные платья эпохи Чехова.

— Как проходят репетиции?

— Боремся с ковидом, почти все участники переболели, потому и премьера перенеслась. Та компания, которая сложилась на «Месяце в деревне», — артисты высокого уровня, которые долгое время не играли ролей, которые заслуживают. В Художественном многие годы действовала политика приглашения артистов на роли исходя из их медийности.

В «Месяце в деревне» прекрасная команда. Наташа Рогожкина — стопроцентно Наталья Петровна, по человеческому и профессиональному наполнению. Она много привносит своего, но не навязывает того, что придумала. В роли студента Беляева замечательный молодой артист Кузьма Котрелёв. Надя Калеганова — очень необычная Верочка, именно такую я хотел.

Все ринулись в работу, мы занимаемся одним делом — вместе сочиняем спектакль. И у меня, и у них происходит возвращение к тому, ради чего мы изначально шли в эту профессию. Мы хотели рассказывать истории людям, которые приходят в театр.

— Вы начали работать над «Месяцем в деревне» до пандемии. Кошмар, который мы переживаем, повлиял на ваши мысли?

— Я не воспринимаю это как кошмар. Я болел тяжело и в бреду температурных галлюцинаций представлял себе коронавирус. Думаю, он связан с информационным обществом. Вирус — некая живая субстанция, которая питается не нашими легкими или сердцем, а страхом и ощущениями того, что люди не понимают, что происходит. Все вибрируют, все боятся. Мне это тоже знакомо — очень переживал, когда болели родители.

Я понимаю, что наступает время чего-то нового и непредсказуемого. Мы, да и поколение наших родителей, Великой Отечественной войны, которая глобально поменяла жизнь, не застали. То, что происходит сейчас, тоже глобально меняет жизнь всех на земле. Выпало испытание — страшное, но это не война, не блокада, не голод. Да, мы не можем поехать туда, куда хотелось бы, должны соблюдать меры предосторожности, но это не кошмар.

Сейчас остро осознаешь, что театр — странная вещь. Ты им занимаешься и думаешь, что он всем так нужен, но время расставляет акценты. Закроют театры — люди не умрут. Кому-то будет скучно, тяжело, а кого-то удовлетворят онлайн-записи. И сейчас, когда мы работаем на 25 процентов публики, то понимаешь, какие это зрители. Люди, которые боятся, у них сейчас особо нет денег, они должны весь спектакль находиться в масках, которые стесняют дыхание, но они приходят. В этом есть загадка — времени, театра и их соотношения. О ней стоит думать, если искусством занимаешься серьезно.

— Почему решили отвлечься от РАМТа, где множество сцен и непочатый край работы, на постановку «Месяца в деревне» в МХТ?

— Еще до неожиданного для меня предложения работать в РАМТе, у нас состоялся разговор с Сергеем Васильевичем о том, что я сделаю спектакль в Художественном. Есть и другая причина: знаю, что могу выпускать два спектакля в сезон, но тогда за пять лет заполоню весь репертуар, а смысл Молодежного театра в работе с разными режиссерами, разными стилями.

— Коронавирус корректирует планы РАМТа в юбилейный год?

— На нынешний, сотый сезон строили большие планы. Многое переносится, но работа продолжается. Юбилей отпразднуем осенью.

— Обещанный аудиоспектакль с променадом под названием «100» состоится?

— Саунд-тревел почти готов. Режиссер Александр Хухлин и драматург Юлия Поспелова сочинили аудиоспектакль про историю здания, ему 200 лет, а театр здесь работает с 1936 года. Зрители получают наушники, а потом ходят по разным уникальным пространствам, в том числе и закулисным. Летопись театра раскрывается через историю вещей и самими вещами: вот зеркало, в котором отражались самые первые зрители, вот окно, у которого состоялся разговор Виктора Розова с Анатолием Эфросом, вот лестница, по которой спускалась Мария Осиповна Кнебель, когда ее выгнали из театра. Отсюда в 1937 году забрали в КГБ руководителя ЦДТ (Центральный детский театр — так назывался РАМТ до 1992 года. — «Культура») Наталию Сац, а потом репрессировали как жену «врага народа»…

— Придуманный вами пушкинский цикл «Повести Белкина» продолжите?

— Три спектакля вышли еще в прошлом сезоне, сейчас доводится до прогонов «Выстрел». «Барышня-крестьянка» появится следом. Сложность в том, что пушкинские спектакли поставлены для малых площадок, и при 25 процентах зрителей в зале оказывается человек 10–15. Мы переходим на какое-то очень штучное общение со зрителями. Экономически это нецелесообразно, и показы больше похожи на открытые репетиции. Когда закончатся ограничения, встанет вопрос, с чем мы выйдем из этого периода. Либо будет репертуар, либо образуется пустота и понадобится время для подготовки спектаклей. Поэтому мы выпускаем премьеры на наших маленьких сценах. Недавно в Черной комнате появилась «Лысая певица» Ионеско — очень хороший спектакль режиссера Кати Половцевой.

— Что поставите в РАМТе в этом сезоне?

— Спектакль по рассказам Романа Михайлова — писателя, математика, очень разностороннего человека. Как режиссер он выпустил спектакль в БДТ. У Андрея Могучего есть спектакль «Сказка о последнем ангеле» по его прозе в Театре Наций. Я взял несколько рассказов, сам делаю инсценировку. Оказалось, что странные, фантазийные, абсурдные истории 90-х точно отражают современную магическую ситуацию с коронавирусом. Когда кто-то рассказывает о нем что-то очень достоверное, второй — предлагает диаметрально противоположное мнение, третий имеет свою точку зрения и отвергает предыдущие. И при этом все трое — заслуживающие доверия люди. Кого слушать? В голове случается коллапс. Спектакль будет называться «Сны моего отца».