Накануне премьеры спектакля «Ювенильное море» по повести Андрея Платонова, которая состоится 10 октября на Малой сцене МХТ имени Чехова, «Культура» поговорила с автором постановки Натальей Назаровой.

Наталья Назарова — актриса, педагог ГИТИСа, сценарист и режиссер фильмов, в том числе картин «Дочь» и «Простой карандаш», отмеченных наградами российских и международных фестивалей. Она рассказала «Культуре», что по ее мнению роднит Платонова с Маркесом, почему у нее в спектакле не будет отрицательных героев и как не «перекормить» зрителя платоновским языком.

— Почему в последние полтора десятилетия театр «потянулся» к Платонову? Его представляли самые разные режиссеры. Вспоминаются «Джан» Романа Козака и «Фро» Василия Сенина, «Корова» Дмитрия Крымова и «Рассказ о счастливой Москве» Миндаугаса Карбаускиса, «Река Потудань» Сергея Женовача и «Епифанские шлюзы» Марины Брусникиной…

— Думаю, этот процесс связан с развитием самого театрального искусства, с поиском новых приемов. В последние два десятилетия театр стал более свободным по отношению к литературному материалу, все чаще появляются спектакли по прозе. Режиссеры ищут и открывают тексты, еще незнакомые сцене. У Платонова произведения — шикарные, исповедальные, язык — причудливый, метафорический. Платонов — один из самых сильных, серьезных прозаиков XX века, ключевая фигура для понимания словесности, истории, страны и ее людей. Его путь к читателям был трагически долгим. Повесть «Ювенильное море», например, написана в 1934 году, а опубликована спустя более полувека. Но великие сочинения, как хорошее вино, с годами становятся лучше. Мы открыли мир писателя только в конце 80-х, он как бы «настоялся» в нашем сознании и возникла потребность в его сценическом воплощении. Мы читали, а теперь хочется еще и увидеть. Так что встреча Платонова и театра была неизбежна.

— Сложились ли какие-то стереотипы в воплощении произведений Платонова на сцене?

— Я видела далеко не все спектакли по Платонову и потому не возьмусь ответить на этот вопрос. Но есть стереотип восприятия: если Платонов, то будет стильно, атмосферно, но повествовательно и скучновато. От этого стереотипа мы постарались уйти, решили поговорить о серьезном весело, Платонов ведь разный и очень остроумный. Обозначили жанр спектакля как комедия, хотя это скорее трагикомедия.

— Как удалось найти плотной платоновской прозе театральный эквивалент?

— Платонов действительно не очень сценичен. Он писал быстро, иногда на повесть уходило всего дней десять, и не «заморачивался» стройностью содержания. В его произведениях нет линейной структуры, фабула то возникает, то вдруг пропадает. Пришлось выстраивать и переводить потрясающий текст в действие так, чтобы получился сюжетный стержень. Это достаточно трудоемкая и долгая работа. Но поскольку я практикующий сценарист, то как бы сама для себя писала пьесу. Не только по «Ювенильному морю»: к нему добавила фрагменты повести «Впрок», отрывки некоторых рассказов, ранних пьес, сценариев и мысли из архивных записей, которые опубликованы недавно.

Язык у Платонова потрясающий и, знаете, он настолько вкусный, что есть опасность им «перекормить». Сейчас мы ищем, как сделать так, чтобы люди услышали все и не пропустили смысловые акценты, в том числе метафорические. Этим я сильно озабочена, понимая, что текст надо где-то проредить, где-то уплотнить, чтобы тот восторг, который испытываешь при чтении, не пропал при произнесении слов.

— Как состоялась ваша встреча с «Ювенильным морем»?

— «Ювенильное море» — моя первая любовь, первая встреча с Платоновым. Повесть вышла в свет в 80-е, мне только исполнилось 19 лет. Начала читать эту книжечку в зеленом переплете и просто не поверила своим глазам. Возникло ощущение встречи с чудом и удивление, почему я этого не знала раньше? Позже, когда стала заниматься театром, часто всплывало желание поставить «Ювенильное море», не раз думала сделать его со студентами ГИТИСа, где работаю, но никак не решалась.

И вот Сергей Женовач предложил мне сочинить спектакль для Художественного театра. Пришла на разговор; «Ювенальное море» было такой запасной мыслью, но озвучить ее не посмела. Сергей Васильевич спросил: «Наташа, а есть ли мечта?». И тогда я призналась. Он подумал и сказал: «Наверное, надо ставить мечту». Вот так все началось. Перечитала и схватилась за голову: с чего начинать? А потом процесс пошел.

— Вы рассказывали, что для вас Платонов — из компании Габриэля Гарсиа Маркеса. Их роднит магический реализм?


— Платоновский реализм я назвала бы фантастическим, но дело не в терминах. Многими литературоведами исследована тема смешения у Платонова мира живых и мертвых. Ее нет в «Ювенильном море», мы взяли этот мотив из других произведений, он заявлен, например, в «Чевенгуре».
У нас в спектакле умершие воскресают, приходят к живым, участвуют в их делах. Они равноправны: разговаривают, общаются, спорят, в этом есть какая-то родственность с Маркесом. И, конечно, есть связь с идеями русского философа Николая Федорова: Платонов очень увлекался его «философией общего дела» и «воскрешением как искуплением греха».

— Кто для вас главный герой повести Николай Вермо? Нет ли в нем автобиографических черт писателя?

— В спектакле есть несколько сумасшедших изобретателей, Вермо — один из них, к этой же породе людей принадлежал и сам Андрей Платонов. Автор и его герои — люди одной эпохи, воспевавшей труд ради труда. Кем только Платонов ни работал: поденщиком и помощником машиниста, литейщиком на трубном заводе и инженером-мелиоратором, руководил строительством электростанций, разрабатывал первый газовый тепловоз и сверхъемкий аккумулятор. Конечно, в Вермо есть какие-то черты писателя. Мы это имеем в виду, но не педалируем. Вермо — пассионарий, верящий в радикальную переделку мира: «Всю вселенную перестроим, заставим солнце и ветер работать на нас!». Он — немного антипророк.

— Борются ли «изобретатели» за торжество коммунистической идеи, за свет грядущего? Или спектакль не «привязан» к определенному историческому моменту?

— Время конкретное, середина 30-х годов прошлого столетия. Другое дело, что мы стараемся минимизировать политические смыслы, актуальные для того времени. Совсем избавиться от них невозможно, да и не нужно. Мечты о будущем мы берем как эсхатологические чаяния группы людей. Такая пролетарская эсхатология. Ожидание коммунизма как стяжание рая на земле.
Они переделывают Землю потому, что она устроена неверно, так им кажется. Считают, что все здесь нехорошо и неудобно для человека, и их замашки — серьезные, масштабные. Помните, начало «Ювенального моря»? Человек идет по степи и пытается «занять голову бесперебойной мыслью и отвлечь тоску от сердца». Он мечтает о переустройстве земного шара и выстраивает собственную космогонию. Я «зацепилась» за реплику о пролетарской космогонии и за «тоску сердца». Люди-то, которые в чем-то твердо уверены, они не тоскуют. Там много хороших, милых и славных персонажей.

— В «Ювенильном море» есть два главных носителя зла: Божев и Священный. Почему от одного из них отказались?

— Священный не понадобился, да и Божев у нас сильно изменился. Вы же понимаете, какая у него фамилия, он не откровенный негодяй. У нас нет однозначно плохих героев, они все с каким-то человеческим объемом. Наталья Васильевна Корниенко, крупнейший специалист по Платонову, подтвердила эту мою мысль. Так что мы угадали: даже отрицательные типы имеют какой-то дополнительный смысл, второй план. Тот, кто выглядит подлецом или демагогом, оказывается человеком, который многое понимает и знает, просто не говорит. Секретарь райкома товарищ Упоев — самый ужасный персонаж с чудовищной биографией — как выясняется, глубоко заблуждающийся и по-своему честный. В каждом мы попытались выявить сложность, и это мне дорого.

— Насколько важно для вас пространство, и каким вы придумали его для «Ювенильного моря»?

— Мне хотелось, чтобы это был образ края земли — степь, чуть ли не пустыня. На сцене — песок как некая первоматерия. И механизмы, конструкции, мне нравится машинерия. Мы с художницей Юлианой Лайковой придумали еще один ключевой образ спектакля — электрическое светило, искусственное Солнце. Оно из повести «Впрок», его сотворили колхозники, чтобы упразднить ночь.

— Не были ли платоновские изобретатели язычниками, которые поклонялись стихиям, металлам, планетам?

— Великий философ Алексей Федорович Лосев видел в советском государстве не материалистические основы, а религиозные, такое античное мироустройство языческого типа. За эту мысль его и начали гнобить. Герои нашего спектакля — немножко древние боги, которые все начинают с нуля. Они сами творят новый мир. Кузнец Кемаль — это Гефест, бог огня. Николай Вермо — покровитель искусств Аполлон. Он музыкант, человек, подчинивший множество профессий. Федератовна — Деметра, отвечающая за плодородие земли. Босталоева — красавица Афродита. Не берусь сказать, насколько адекватными «получились» эти эмоциональных впечатления, но точно знаю, что вдохновлялась я лосевскими рассуждениями о язычестве строителей советской действительности. Получается абсурдная сказка, временами страшная, временами веселая.

— Но ведь не ради разоблачения абсурда коммунистической идеи вы взялись за постановку любимой повести?

— Спектакль о том, как люди впадают в великие коллективные иллюзии, и какой трагедией оборачивается попытка навязать реальности свое видение. Платоновская утопия основана на универсальной человеческой природе. Помните, один из самых грандиозных проектов XX века о переброске стока сибирских рек в Казахстан и Среднюю Азию для обеспечения водой засушливых регионов? К счастью, поворот сибирских рек не состоялся — он мог спровоцировать необратимую катастрофу. Переделка живого неминуемо приводит к апокалиптическому результату. «Не настанет ли на земле тогда сумрак?» — одна из последних фраз повести.

Еще мне хотелось показать дуализм, двойственность самого Платонова: при всей его верности системе, лояльности к ней, он все время ее разоблачал. Не холодным умом и трезвым расчетом — он невольно опрокидывал все то, что воспевал. Его литературный талант и чуткая душа проявляли абсурд советской жизни. Начинал во здравие, а заканчивал за упокой. И мне эта органическая невозможность гения врать так ценна в Платонове.

— Как выбирали актеров и погружали их в странный платоновский мир?

— Искала актеров, которые умеют существовать в ансамбле. Мне давно нравится группа, которая работает с Мариной Брусникиной, к ним добавилась молодежь. Как погружались? Этюдным методом. Для многих, как и для меня, это любимая форма работы, для кого-то — нет. Стали пробовать и очень полюбили наши этюды. Часть из них даже вошла в инсценировку. Интересный момент: актеры, которые не понимали, зачем нужны этюды, потом радовались тому, что через них нашли особый платоновский стиль.

— Вы пришли в МХТ в непростое переходное время. Сложности строительства нового чувствуете?

— Чувствую себя в Художественном прекрасно. Я же приглашенный режиссер, все равно человек со стороны, и мне на Камергерском очень хорошо.