Анна ЧУЖКОВА

15.09.2012

Как сезон откроешь, так его и проведешь. Судя по сентябрьским премьерам, для некоторых московских театров эта примета обещает оказаться дурной.

В Маяковке еще пахнет свежей краской. Разгуливая по гардеробу, зрители с любопытством закидывают головы. Виной тому — игривая инсталляция на потолке в честь 90-летия театра.

Начиная с вешалки, здесь подновилось все. Репертуар не стал исключением, юбилейный сезон открылся премьерой. На Основной сцене играют комедию Достоевского «Дядюшкин сон». Едкую сатиру о провинциальных нравах и попытке первой дамы города Мордасова выдать юную дочь за богатого маразматика князя режиссер Екатерина Гранитова превратила в легкий необременительный водевиль. Не удивительно, что в подстрочник было решено взять фразу самого автора, который охарактеризовал свою повесть, написанную в страхе перед цензурой, как «вещичку голубиного незлобия и замечательной невинности». Что ж, этот статус постановка оправдывает на все сто — сатира повести настолько измельчала, что превратилась в безобидные и несмешные анекдоты.

Картины из жизни Мордасова разворачиваются в пространстве античного портика (сценография Елены Ярочкиной). Развалившийся фронтон обнажает чердак простой деревянной избы, который зиждется на остатках колонн и одинокой крутобедрой кариатиде. Намек на провинциальное лицемерие — и, пожалуй, более выразительный, чем не вполне удачные актерские работы. Хорошенькая Зина (Полина Лазарева), невеста князя, не только «чиста как голубь», но и по-птичьи легкомысленна. А ее попытки сопротивления выглядят удивительно на фоне того, как барышня строит глазки всем без разбора — и жалкому prince (Игорь Марычев), и презираемому Мозглякову (Александр Алябьев). Сама Марья Александровна в исполнении изящной Ольги Прокофьевой больше напоминает карикатурную Шапокляк, тихо устраивающую свои делишки, нежели властную первую даму общества. Старичок-князь и вовсе предстал клоуном на колесиках.

Залихватский зачин — исполнение отрывков из оперы «Евгений Онегин» мордасовскими дамами под гремучую смесь аккордеона и арф, к сожалению, сходит на нет, оставляя после себя только бесконечные пустые диалоги. Антуражная театральность «Дядюшкиного сна» не способна прикрыть слабости режиссуры, как античный портик, за которым проглядывает захламленный чердак. Несмотря на пять арф, меховые наряды и смены красивейших туалетов, зал заскучал. Нескольких удачных гэгов все-таки недостаточно, чтобы удержать трехчасовой спектакль.

В Театре Вахтангова есть свой «Дядюшкин сон». 12 сентября спектакль с Владимиром Этушем и Марией Ароновой в главных ролях прошел вот уже в двухсотый раз. Кстати, Владимир Иванов в этом сезоне выпускает очередную комедию. Выбор режиссера пал на пьесу английского драматурга Рэя Куни, населившего чуть не каждый наш театр слишком женатыми таксистами. На Арбат шофер-любовник, к счастью, не зарулил. Вот и верно, не нужно ему совать нос в «Чисто семейное дело» — именно по этой пьесе Иванов поставил первую премьеру сезона, озаглавленную просто — «Обычное дело».

Ведущий невролог больницы Дэвид Мортимер (Алексей Гуськов) готовится к международной конференции, где он удостоен чести произнести вступительное слово. Но внезапно появляется Джейн (Мария Аронова), бывшая любовница доктора. Она шокирует Дэвида новостью, что у него есть незаконнорожденный 18-летний сын, который хочет познакомиться с отцом. Вся дальнейшая история — калейдоскоп неловких ситуаций: попытки героя скрыть сюрприз от жены и коллег, шоу с переодеваниями и многоэтажное вранье, доходящее до абсурда. В общем, плодородная почва для крепкой комедии, переполненной «тонким» английским юмором, но не гнушающейся сальностей. Путаная история разворачивается на фоне подчеркнуто британских декораций в клетку Burberry. Знаменитые красные автобусы-даблдекеры и телефонные будки используются как часть интерьера.

Что в спектакле вышло по-настоящему смешно, так это перевоплощения обаятельной Марии Ароновой. Ее Джейн — приторно сладкое розовое облако, хрупкая сахарная нежность которого неожиданно соседствует с необычайной упертостью. Сыгранный в гротесковой манере, спектакль стал похож на телевизионный ситком — с той лишь разницей, что смех и аплодисменты здесь были настоящими. Хотя наверняка в зале нашлись и такие, кому три часа слушать шутки уровня «у попа проблемы с попой» было тошно.

Тенденцию московских театров открывать сезон комедиями народного потребления прерывает премьера «Мастерской Петра Фоменко». Поставить «Дар» по одноименному роману Владимира Набокова — давний замысел Евгения Каменьковича и, видно, любовно взлелеянный. Кажется, режиссер разделил мечту писателя «превратить читателя в зрителя». А к мечтам, как известно, пошлость не подпускают. Спектакль получился сложным и тонким — этаким подарком любителям Набокова.

Молодой русский поэт Годунов-Чердынцев (Федор Малышев), живущий в немецкой эмиграции, влюбляется и пишет свой первый роман, биографию Н.Г. Чернышевского. Однако эта бледная тень фабулы ни о книге, ни о спектакле, аккуратно следующем за творчеством писателя, не скажет ровным счетом ничего. Перед нами — дар: то ли факт, то ли процесс. Жизнь на сцене пульсирует от вдохновения к вдохновению, пританцовывая под музыку. В едином потоке сознания смешались и сам автор с его обаятельным лирическим героем, и случайные персонажи, и воспоминания, ненароком попавшие в этот водоворот впечатлений.

Режиссера, задумавшего ставить Набокова, поджидает опасность получить спектакль целиком литературный. Евгению Каменьковичу удалось прорваться к театральной выразительности «Дара». Назвать его спектакль литературным можно только в плане эстетской начиненности стихотворениями и цитатами. Манера набоковского текста, в котором повествование ведется от разных лиц, органично воплотилась на сцене, где каждый персонаж получил свой голос, и наглядными стали не только внутренние диалоги, но и та «таинственнейшая и изысканнейшая» многоплановость мышления, которой наслаждался Годунов-Чердынцев. Новый герой, введенный специально для Полины Кутеповой, — критик, альтер эго молодого поэта. Это бесполое существо в потрепанном костюме, несуразное и фантасмагорическое, повсюду сует свой большой накладной нос.

Не понадобились ни подробные декорации, ни масса реквизита. Вместо грубой материи — легковесные стихи, повисающие в густом воздухе абсолютно открытого пространства сцены. В неуютном чужом Берлине, среди трамвайных рельсов и вагонеток, где туман цепляется за бесчисленные телеграфные столбы, бродит эстетский дух русской литературы с приятным привкусом снобизма по отношению к рыжим усатым бюргерам, беспрестанно пьющим пиво. «Здесь все так плоско, так непрочно, так плохо сделана луна, хотя из Гамбурга нарочно она сюда привезена…» А вместо плоской луны — проекции бабочек и городских пейзажей, задерживающиеся в сценическом дыму, прежде чем упасть на поверхность остекленных дверей — тонкого полупрозрачного задника...

Серьезность поэтического накала разбавляют не только абсурдные клоуноподобные немцы, но и ироничные «номера» — собрания чудаковатых писателей или хор критиков, разоблачающих «Жизнь Н.Г. Чернышевского» на мотивы Марсельезы. Здесь нет заметно сыгранных ролей. Кажется, главным героем спектакля стало равномерно сплетенное кружево текста и смыслов, замершее где-то между залом и сценой. Быть может, поэтому зрителю и не дано увидеть традиционной развязки. Счастливый романтик Годунов-Чердынцев просто нагло сбежит от нас по спинкам кресел, буквально по зрительским головам, куда-то в рубку осветителя. А в дар нам останется радостное долгоиграющее послевкусие этой эстетской вещички.