Анна ЧУЖКОВА

02.03.2013

Если Ленин важнейшим из искусств считал кино, то Сталин отдавал предпочтение театру. «Пьесы сейчас — тот вид искусства, который нам нужнее всего», — рассуждал вождь.

До 1918-го в жизни профессионального революционера визиты к музам случались нечасто. К большому его сожалению. Анна Аллилуева рассказывает, как однажды Коба пришел с билетом: «Пожалуйста, пойдите сейчас же в Мариинский театр, успеете к началу. Хотелось хоть раз побывать там. Видите, не удается, нельзя».

Зато после революции Сталин ездил в театр не только на официальные мероприятия, но и как рядовой зритель. Вахтанговцы вспоминали, что в начале двадцатых он приходил запросто и садился в шестом ряду партера. «Театр-праздник» вождь оценил по достоинству, но с оговоркой: «Артисты, видимо, способные люди; может быть, не так много у них искусства, как у артистов МХАТа, но жизненности, жизненности, по-моему, больше».

Вкусы Сталина сильно разнились с преобладавшей в начале века модой на авангард. Революционный театр Мейерхольда пришелся не ко двору, театр Таирова Иосиф Виссарионович назвал «действительно буржуазным». А вот в классическом искусстве вождь видел величие, способное прославить не только державную идею, но и коммунистические идеалы. И когда в революционном азарте большевиками было выдвинуто предложение снести далекий от народа Большой театр, Сталин выступил против. Сохранение линии психологического театра — его заслуга. Ведь и МХАТ социалистической критикой был объявлен «старой барской каретой, которой никогда не догнать советского локомотива». Вероятно, только благодаря Сталину советский истеблишмент полюбит оперу, балет и классику.

После убийства Кирова число театров, которые мог посещать генсек, было строго ограничено службой безопасности: Большой, МХАТ, Малый. Только там имелись изолированные ложи с отдельными входами. Театром номер один для Сталина стал Большой, величественный, как сам образ вождя, культивируемый в искусстве.

Ложа главного зрителя находилась над оркестровой ямой, слева от дирижера, и была задрапирована шторкой. Парчовая ткань с золотой каймой прикрывала и бронированные стены. «В его аванложе (артисты ее называли предбанником) на столе всегда стояла большая ваза с крутыми яйцами — он их ел в антрактах», — вспоминает Галина Вишневская. При этом в царской ложе Сталин появлялся редко — лишь в моменты особенно выразительные, например, перед финальной сценой «Ивана Сусанина». К этой опере он относился особенно трепетно. Появление Минина и Пожарского на конях — режиссерская идея самого генсека. И это далеко не единственный любимый спектакль вождя в Большом. По воспоминаниям телохранителя, «Лебединое озеро» Сталин смотрел не меньше двадцати раз.

Среди драматических театров по количеству визитов на высшем уровне лидировал МХАТ. Здесь правительственная ложа изначально предусмотрена не была. Под эти цели перестроили правую ложу бенуара, стены ее были отделаны карельской березой. Генсеку нравилось приезжать к любимым сценам, иногда он даже появлялся в парадном кителе. За «лучшим другом работников искусств» в театр тянулась свита: не только телохранители и руководство партии, но и кремлевские повара.

Страсть вождя к театру повлияла и на художественное решение спектаклей: все чаще мизансцены ориентировались по диагонали, на ложу. Сталин особенно любил «Любовь Яровую» и «Горячее сердце», шестнадцать раз смотрел булгаковские «Дни Турбиных» (отношения вождя с писателем — отдельная и хорошо известная история). Артист Николай Хмелев однажды получил комплимент от зрителя номер один: «Хорошо играете Алексея. Мне даже снятся ваши черные усики (турбинские). Забыть не могу».

На театр обрушился поток наград, званий, премий и орденов, имена деятелей МХАТа присваивались улицам и колхозам. Без одобрения Сталина сценические триумфы были неполны. Постановления Комитета по делам искусств призывали театры руководствоваться линией МХАТа, и «старая барская карета» теперь была объявлена «гордостью каждого советского человека».

МХАТ — единственный театр СССР, который давал спектакль в день похорон вождя. Играли «Залп Авроры». В сцене перед Финляндским вокзалом, когда на подмостки вышли Ленин и Сталин, зал поднялся. Плакали и зрители, и артисты. Не мог произнести свою реплику актер, игравший Ленина. Всеобщее скорбное молчание прервал Квачадзе – Сталин, который подал реплику за партнера. Артист из роли не вышел — вождь народов не может показывать слезы.