Виктория ПЕШКОВА

05.12.2019

В Год театра «Культура» решила рассказать о профессиях, без которых невозможно представить себе театр. Следуя известному афоризму, мы начали с гардеробщиков. Потом были гримеры, реквизиторы, художники по свету, постановщики сценического боя. Завершить серию хочется разговором о художниках по костюмам. Ведь представитель этой профессии для любого артиста — та самая фея-крестная, что помогает Золушке стать настоящей принцессой.

Мода на подмостках

На первый взгляд все очень просто: художнику по костюмам всего-то и нужно, что внимательно прочесть пьесу и скрупулезно зафиксировать режиссерскую концепцию, а там карандаш в руки — и твори, выдумывай, пробуй. Однако эскиз на бумаге — не костюм, а только прелюдия к нему. Этому летящему абрису предстоит проделать путь, сходный с инициацией или возведением на трон: сценический наряд должен стать для актера «второй кожей», облачившись в которую он сможет обрести неограниченную власть над зрительным залом. Оскар Уайльд, один из самых тонких английских драматургов, уверял: «пока актер не почувствует себя в костюме как дома, он не чувствует себя как дома и в своей роли». ХХ век возвел это утверждение в аксиому. Между тем долгое время театр прекрасно обходился без специальных облачений. С их задачами успешно справлялась... обычная одежда.   

Театр в том виде, в каком мы его знаем сегодня, своими корнями уходит в дионисии — празднества, которые устраивались в Древней Греции в честь веселого бога, «отвечавшего» на Олимпе не только за виноделие, но за жизненную силу природы как таковую. Названиями двух основных театральных жанров — трагедии («песнь козла») и комедии («песнь шествующих бражников») — мы обязаны именно Дионису, чью свиту составляли жизнерадостные и хмельные козлоногие сатиры. А если так, то не будет большим преувеличением считать козлиные шкуры, в которые рядились участники дионисий, предшественниками театральных костюмов.

Одежды актеров античного театра мало отличались от тех, что носили их сограждане: «зрительный зал» в те времена иногда вмещал несколько тысяч человек, но сидящие даже в самом последнем ряду могли благодаря фасону костюма и цвету ткани безошибочно отличить господина от слуги и божество от простого смертного. Одеяния трагиков были монументальны и величественны под стать изображаемым ими страстям. Комики (жанр, которому они служили, и тогда считался «народным») довольствовались одежкой попроще, зато более удобной в носке. Неотъемлемой частью костюма была деревянная или гипсовая маска, к ней изнутри прикреплялся металлический резонатор, усиливающий звук голоса. Маски заменяли сценический грим: ярко раскрашенные, они «изображали» главные человеческие эмоции и состояния — горе или радость, смех или гнев.

Туники и трансформировавшиеся в плащи тоги неведомыми путями перекочевали из античного театра в средневековый. Сохранились и различия в костюмах трагиков и комиков: площадной фарсовый театр тяготел к «минимализму» простолюдинов, литургической же драме и мистерии были присущи пышность и роскошества, столь милые знати. Считается, что пошивом костюмов для придворных театров и трупп, которые на свои средства содержали богатые вельможи, профессионально стали заниматься в XVI веке. Но самостоятельными творцами портные, разумеется, не были, ибо шили по указке самих артистов или содержателей трупп. Владелец театра мог иметь в своем распоряжении некий «универсальный» гардероб: вещи, его составляющие, как правило, использовались в разных постановках, передавались от актера к актеру. Специально к премьере костюмы шились в лучшем случае для исполнителей главных ролей.

Если артисту не удавалось поступить в такую привилегированную труппу, ему приходилось самому заботиться о том, в чем выйти на подмостки. И такое положение дел сохранялось в течение трех последующих столетий. Не зря Аркадина в чеховской «Чайке» сетует: «Да, у меня есть деньги, но ведь я артистка. Одни туалеты разорили совсем». Даже ведущие актрисы императорских театров сами заказывали себе сценические костюмы, благо на эти цели полагалась особая прибавка к жалованью. Одна и та же портниха могла сегодня шить своей клиентке платье для визитов, а завтра колдовать над нарядом, в котором заказчица собиралась играть Федру или Дездемону. И поскольку о строгой историчности одеяний тогда заботились мало, театр, помимо прочего, был еще живым журналом мод. Зрительницы нередко шли на спектакль, особенно на пьесу современного автора, не только ради наслаждения искусством, но и для того, чтобы быть в курсе последних модных веяний.

В России эта «откутюрная» вольница завершилась в начале прошлого века с наступлением эры Художественного театра. Станиславский и Немирович-Данченко, сделав режиссера главным вершителем судьбы спектакля, наделили его и полномочиями определять, как и во что будут одеты выходящие на сцену. Считается, что они первыми в драматическом театре начали привлекать к работе над постановкой «моделисток», те создавали костюмы не только для премьеров и премьерш, но для всего актерского ансамбля, формировали единый визуальный образ спектакля. Причем если речь шла об исторической пьесе, то во главу угла ставилась максимально возможная для сцены аутентичность, соответствие определенной эпохе.

Самой известной из «волшебниц иголки и нитки», сотрудничавших с Московским художественным театром, была Надежда Ламанова. Обладавшая отменным вкусом и чувством стиля, она одевала московскую и петербургскую знать, именитое купечество, и в конце концов получила статус «Поставщица Двора Ея Императорского Величества». Со Станиславским она познакомилась в те поры, когда тот был актером-любителем. Константин Сергеевич называл ее «Шаляпиным своего дела». Художник Георгий Леман, близко знавший Ламанову, высказался еще более категорично: «Она была гением костюма. Я смело утверждаю, что то, чем Станиславский был в области режиссуры, то была Надежда Петровна в области костюма. Недаром они так хорошо понимали друг друга...» Сотрудничество с Художественным театром продолжалось до самой смерти мастерицы — сорок лет. И ровно столько Ольга Леонардовна Книппер-Чехова играла Аркадину в ламановских платьях. Не будет большим преувеличением сказать, что в России профессия художника по костюмам берет свое начало именно с Ламановой.    

Человек-оркестр

С чего начинается будущий костюм? С чистого листа бумаги, на котором проявится силуэт, заиграет цвет. И таких листов для одного спектакля может потребоваться не один десяток. А в оперных постановках счет иногда идет на сотни. И художник по костюмам отвечает за все — от подкладки до последней пуговицы на обшлагах.

— Когда я сажусь перед пустым листом, — признается заслуженный художник РФ Виктория Севрюкова, лауреат премии «Золотая маска» и множества других престижных наград и званий, — каждый раз испытываю ужас от непонимания того, что нужно делать и как. Сижу и пытаюсь поймать витающие то ли в воздухе, то ли в моей голове отголоски мыслей и чувств, которые пробудили во мне пьеса и режиссер. Ведь костюм не просто должен воплощать его замысел и соответствовать эпохе — он обязан рассказывать историю, как и персонаж, который будет его носить. И если хаос, царящий в моем сознании, никак не хочет упорядочиваться, рисую глаз. Просто человеческий глаз. Не спрашивайте, зачем он в эскизе, но с этого нередко все и начинается. Все мы, причастные к рождению спектакля, — большой оркестр, играющий одну музыку. Мелодию, сочиненную режиссером, я должна поддержать кроем, цветом, фактурой ткани, гримом — словом, всем. Не знаю, какая я скрипка в этом ансамбле, да это, честно говоря, не так уж и важно.  

Впрочем, художник по костюмам и сам по себе человек-оркестр. — Это не одна, а целый букет профессий, — уверяет Виктория. — Как художник — ты создаешь эскиз. Как снабженец — ищешь отвечающие замыслу ткани. Технолог грамотно объясняет мастерам, как сшить то, что ему нужно. Психолог настраивает их на работу, поскольку, если люди не будут с тобой на одной волне, никакие красиво нарисованные картинки не помогут. У меня своя мастерская, где я собрала лучших специалистов. Это никакой не бизнес, сплошная головная боль. Но зато я передаю свои эскизы в любящие руки, которые их с наслаждением воплощают, чтобы потом актеры с неменьшим наслаждением их носили. Каждый костюм — абсолютно живая субстанция со своим характером, он проявляется на первой же примерке. Важно, чтобы было совпадение по энергетике с артистом. Если этого нет, костюм почти наверняка будет капризничать — путать нитки при отстрочке, рваться в самых неожиданных местах, падать с манекенов. Уверена, ночью, когда мы уходим из мастерской, начинается самое интересное. Иногда, когда запираю двери, возникает абсолютно детское желание минут через пять вернуться, быстро открыть и посмотреть, что же там происходит.

С артистами, кстати, тоже приходится быть психологом. Во-первых, необходимо установить контакт, ведь к моменту примерки каждый из них уже все про свою роль знает, а ты начинаешь им рассказывать со своей точки зрения. Во-вторых, нужно добиться, чтобы тебе доверяли и по-человечески, и как профессионалу, ведь артист перед тобой не только обнажен физически, но и уязвим душевно. Ты создаешь костюм из ткани, а актер наполняет его самим собой — своей болью, страхами, радостями. Только так, путем полного слияния внешней оболочки и внутреннего «содержания», может родиться новый человек — персонаж будущего спектакля.

А еще ты — совратитель. Мне нужно заставить принять придуманный мною костюм, более того — полюбить его. Заставить всеми правдами и неправдами, хоть лапшой, навешанной на уши. При этом ты остаешься эдаким Дон Жуаном, который «поматросит и бросит», уйдет делать спектакль в другом театре. Это для артиста с премьеры все только начинается. Для постановочной команды ею все заканчивается — дальше спектакль начинает жить самостоятельной жизнью. Этим они похожи на детей — ты зачинаешь их в любви, рождаешь в муках, а потом они вырастают и уходят от тебя в большой мир. У меня их уже более трех с половиной сотен. В общем, художник по костюмам — трудная профессия. Ею нельзя просто «заниматься» с 9 до 18, ей нужно отдаваться без остатка. Я счастлива, что нашла свое место, и оно меня приняло.

Его величество артист

Рассказывать о театральном костюме, обойдя вниманием тех, для кого они создаются, немыслимо. В фундамент актерской профессии заложено желание нравиться, производить впечатление, и костюм в этом деле может оказаться как союзником, так и противником. Каждый артист знает, как стоять, сидеть, ходить, чтобы выглядеть выигрышным образом, в каком ракурсе он наиболее привлекателен, какие цвета и фасоны ему к лицу. Актриса будет яростно бороться за каждый сантиметр декольте, чтобы шея казалась лебединой, а бюсту завидовала бы сама Афродита. Но, используя из роли в роль уже не раз испытанные «рецепты», актер начинает тиражировать сам себя, зачастую даже не замечая этого. Уберечь его может, как ни странно, не только постановщик.

— Мне необходимо, — признается Виктория Севрюкова, — любым способом вывести артиста из зоны комфорта. Это трудно. Это опасно для нас обоих. Но если получится, может проявиться нечто доселе неведомое ему самому. Судьба или Господь Бог подарили мне счастье работать с великими актрисами — Татьяной Дорониной, Натальей Гундаревой, Людмилой Гурченко, Натальей Теняковой. Каждая — какой-то невероятный факел, сгусток энергетики совершенно необъяснимой природы. И я только сейчас, спустя годы, начинаю понимать, какое это было испытание. Знаете, в любой творческой профессии многое зависит от того, что ты готов себе позволить: если веришь, что сможешь забраться в стратосферу, ты там будешь, если боишься опалить крылышки — упадешь непременно.

С Любой Полищук мы делали ее первый драматический спектакль — «А чой-то ты во фраке?» по чеховскому «Предложению». Она всю жизнь мечтала сыграть Чехова, но кто бы ей позволил — все видели в ней исключительно мюзик-холльную артистку. И вот в крошечном водевильчике у нее появилась возможность сыграть всех, о ком так мечтала, — Раневскую, Аркадину, Шарлотту и всех трех сестер разом. Люба относилась к этой работе очень серьезно. Вдобавок она смогла осуществить еще одну давнюю мечту — встать на пуанты, в детстве она грезила балетом. Мы сделали для нее настоящую пачку и не нашли «стальку» — особую пружинящую металлическую ленту, на которой она должна была держаться. Без нее пачка вздыбливалась в самых неожиданных местах. Люба сначала очень расстроилась, а потом поняла, что это дает некий дополнительный комический эффект, глубже раскрывая взрывной характер ее героини.

Театральный костюм давно уже перестал быть точной копией бытовой одежды, особенно исторической. В туалетах времен Марии Стюарт и королевы Елизаветы, сшитых по всем правилам, ни одна актриса играть не сможет: конский волос, которым оно должно быть подбито, не позволит свободно двигаться, да и весил бы такой наряд килограммов 25, а то и больше. В костюмах для спектакля «Влюбленный Шекспир», поставленного худруком Театра им. Пушкина Евгением Писаревым, Виктория Севрюкова воспроизвела исторический крой так, что от подлинных их почти не отличить, да еще и пригласила специалистов, которые искусно «состарили» одежду. И при этом не создала лишних трудностей артистам. А вот для идущего в Театре им. Маяковского «Московского хора» режиссер Никита Кобелев решил костюмы не шить. Их подбирали из гардеробов реальных людей.

— Поначалу я просто пришла в ужас, — вспоминает Виктория. —  Настоящая одежда 40-х, 50-х, 60-х годов в моем представлении не могла существовать в пространстве, предложенном сценографом Моникой Пормале. Они перенесла действие в зрительный зал, а он в «Маяковке» обит алым бархатом и отделан позолотой. И как среди этой запредельной помпезности должны смотреться скромные ситчики наших мам и бабушек? Никита и Моника убеждали меня очень долго. Я рискнула, и когда актрисы надели эти неброские платьица, спектакль обрел совершенно иную меру жизненной остроты и достоверности.

В метаморфозах сценического костюма, как в капле воды, отражаются испытания, через которые проходит отечественный театр. Можно накупить по дешевке черных пиджаков с белыми футболками, ставить в этом все — от «Гамлета» до «Недоросля» — и говорить, что это особая концепция. Виктория Севрюкова такого себе никогда не позволит: «Только в Москве каждый вечер идет 10 моих спектаклей, которые смотрят 10 тысяч зрителей, и я несу ответственность за то, в каком состоянии публика выйдет из зала. Хочу, чтобы люди, на три часа вырвавшиеся из нелегкой будничной жизни, получили тепла, света и радости, которых хватит до следующего похода в театр».

Фото на анонсе: Екатерина Цветкова