Елена ФЕДОРЕНКО

20.06.2019

Станиславу Бенедиктову — главному художнику РАМТа, профессору кафедры сценографии Школы-студии МХАТ — исполнилось 75 лет.

Народного художника России, лауреата Государственной премии РФ и Премии Москвы, академика РАХ отличает невероятная природная скромность. Театральный мыслитель, талантливый живописец, мудрый педагог. Участник многих российских и международных выставок. Уникален и полувековой творческий союз сценографа и режиссера Алексея Бородина. Они начинали складывать эстетику в провинции, в известную столичную труппу попали в 1980-м, когда Молодежный еще назывался Центральным детским. Бенедиктов выпускал спектакли не только для родной сцены, он ставил в Большом и Малом, во МХАТе, а также на сценах Кирова и Екатеринбурга, в Германии, Болгарии, Исландии. В честь мастера в РАМТе сыграли «Проблему» и подготовили капустник — яркий, вдохновенный, лукавый. Накануне юбилея «Культура» встретилась со знаменитым художником.

культура: Вашему творческому союзу с Алексеем Бородиным более полувека — аналогов в истории, по-моему, нет...
Бенедиктов: Это огромное везение. Мы «сошлись», видимо, на каком-то энергетическом уровне, на общности нравственных, эстетических принципов. Встретились еще на студенческой скамье: Леша Бородин оканчивал ГИТИС, а я учился в Художественном училище памяти 1905 года. Юрий Завадский тогда предложил своим студентам поработать с художниками, мы с Алешей выбрали друг друга. Потом был недолгий период в Смоленске и переезд в Киров. Нас не остановило ни то, что это провинция, ни то, что предложен ТЮЗ. Мы любили саму идею театра, нам хотелось им заниматься. Там крепла дружба и понимание общего дела как сотворчества. Не думаю, что наш союз должен быть примером и тем более нормой, все люди разные. Есть режиссеры иного склада. Миша Левитин, как и многие другие, предпочитает работать с разными художниками. Нам же интересно строить театр-дом.  

культура: Сегодня многие считают такой тип театра архаикой.
Бенедиктов: Да, театр-дом — понятие уходящее, но мы стремимся именно к нему, оно нам дорого. Мы проводим в театре весь день, всё — люди, стены, история — стало родным. Постоянная труппа, актеры, подобранные по определенным принципам и воспитанные здесь, семейная атмосфера, любимые спектакли, созданные с уважением к автору, без насилия над словом.

культура: В театральном сообществе у Вас безупречная репутация. В чем секрет?  
Бенедиктов: Отношусь с благодарностью к людям, которые тратят время и силы на то, чтобы осуществить наши замыслы. Переживаю, когда кто-то начинает увиливать от работы или выполнять ее недобросовестно. Но, как правило, такого не бывает. Не помню каких-то серьезных конфликтов. Считаю, что если буду на кого-то гневаться, то оскорблю прежде всего себя.

культура: С чего начинается рождение спектакля?
Бенедиктов: Каждый раз — с чистого листа. Самый интересный период — возникновение замысла, когда я много рисую. Все спектакли проходят через огромное, быть может, даже чрезмерное, количество эскизов и почеркушек. Счастье, что Алеша очень чуток к изобразительной культуре, умеет расшифровывать штрихи и наброски, видит в них образ будущей постановки. Это свойственно далеко не всем режиссерам. Потом мы пускаемся в долгий путь. Когда найден основной «звук» пространства — тот, что мы обсуждали изначально, та атмосфера, в которую хотим погрузить зрителей, начинаю делать макет. Дальше строим выгородку на сцене. Бородин педантичен, ему важно, где какой предмет стоит, откуда кто приходит. Единственное, во что я не вмешиваюсь, — в работу актеров. Остальное решаем сообща, и я никуда не отлучаюсь. С другими театрами отношения выстраиваются иначе: сдаю макет, контролирую процессы в мастерских, но редко участвую в репетициях, подключаюсь в период выпуска. В родном театре мы с режиссером в связке, все время вместе.

культура: Почему режиссеры, строившие свой театр в тандеме с одним художником, переживали тяжелые времена, потеряв сподвижника? Так было с Юрием Любимовым, когда ушел из жизни Давид Боровский, с Юрием Григоровичем без Симона Вирсаладзе. Великие мастера могли призвать нового сценографа: «Мне нужно это, а мне — то»...
Бенедиктов: Можно добавить Марка Захарова, оказавшегося без Олега Шейнциса. Художник собирает форму спектакля, которая заключена в пространстве. Она и дисциплинирует, и направляет, и дает простор в разработке актерских ролей, в построении внутреннего мира сценического произведения. Художники, которых мы вспомнили, оказались незаменимыми для своих режиссеров. Без них они стали беззащитными. Художник, конечно, более свободен, он не зависит от состояния труппы, настроений артистов, распределения ролей. У него есть бумага, ножницы, краски и фантазия — в его голове рождается практически идеальный сценический образ. Эстетика спектакля, созданного сложившимся дуэтом, возникает в плодотворном сотворчестве, когда можно делиться сомнениями, первоначальными мыслями, зная, что будешь понят в самых неожиданных идеях.

культура: Вы оформили несколько спектаклей в Большом театре, и Вирсаладзе, чей авторитет был непререкаем, назвал Вас настоящим музыкальным художником. На постоянную работу в главный театр страны не приглашали?
Бенедиктов: Предложение поступало, когда из театра ушел Валерий Левенталь. Но мы с Бородиным строили РАМТ. Добрые слова обо мне Вирсаладзе сказал еще до нашего знакомства. Мне всегда и безоговорочно нравились его работы. Еще студентом увидел на академической выставке эскизы к «Легенде о любви», они — жемчужные, перламутровые — показались каким-то чудом. В начале 80-х мы с хореографом Андреем Петровым делали в Большом «Деревянного принца». Тогда каждый художник в театре имел свою макетную, и заглядывать друг к другу было не принято. Вирсаладзе все же решил посмотреть мой макет и эскизы, когда я ушел домой, и оценил их. Через месяц мы с ним столкнулись в отделе подготовки костюмов, там в потрясающей картотеке хранились десятки тысяч образцов тканей. Никогда ничего подобного не видел: сотни оттенков серого, розового, охристого, каждый лоскуточек — в специальном ящичке. В этой «палитре» — отражение школы Вирсаладзе, который из отдельных мазочков «складывал» костюмы, легкими прикосновениями создавал волшебную театральную живопись. В тот день Сулико сидел у окна, я увидел его на контражуре, нас представили, и мы дружески сблизились. Однажды, накануне премьеры «Пахиты», он даже помогал мне выкладывать украшения на пачке солистки.

Честно говоря, я себя считаю музыкальным художником и, когда удается поработать над оперой или балетом, испытываю восторг и счастье. Романтика, музыка, большие пространства, живописное раздолье, простор для интерпретаций.

культура: А как возник в Вашей судьбе Малый?
Бенедиктов: В конце 70-х — начале 80-х я лихо справлялся с восемью спектаклями в год. Как успевал, не знаю. Совмещал работу в Большом, Малом, Центральном детском. Сын в шутку называл меня главным художником Театральной площади. В «Дом Островского» меня пригласил Владимир Бейлис, он ставил «Головокружение» Саркисяна. С каким удовольствием я делал армянский дворик со сложной аппликацией, виноградной лозой, которая постепенно засыхала и превращалась в интерьерный декор, то есть живое переходило в мертвое. Видимо, результат понравился, меня пригласили вновь. Сделал «Таланты и поклонники», «Кабалу святош», «Тартюфа» с Владимиром Драгуновым, с Бейлисом — «Как обмануть государство» и «Восемь любящих женщин». Сотрудничество продолжается, интересно разбавлять добрый консерватизм Малого какими-то свежими идеями. К тому же я уже немолодой человек, и удобна шаговая доступность: театры рядышком, только площадь перейти.  

культура: Помните свой первый спектакль?
Бенедиктов: 1969 год. «Стеклянный зверинец» Теннеси Уильямса в Смоленске — его с трудом принимали на худсовете, быстро закрыли. Помню, как переживал противостояние руководства Алеша Бородин — молодой, свободный, талантливый. В Кирове наша первая работа — «Снежная королева» Евгения Шварца. В этом материально бедном ТЮЗе происходили удивительные открытия. Принцип подвижной пластической среды, когда плоскости, передвигаясь, трансформируют пространство, — родом из кировского прошлого. Замечательный столяр построил отличную конструкцию, прикрутили колесики, направляющие фиксировали перемещения. Я вынужденно освоил функции технолога, до сих пор удивляюсь собственной смелости. Задник нам дали старый, дырявый, серо-голубенький. Вятские женщины начали его зашивать, и от заштопанных прорех побежали складочки. Иного выхода не видел, как добавить к ним новые и сделать «замороженную» ткань. Получился выразительный сказочный образ — благодаря отсутствию постановочных средств. Какой же азарт в нас тогда кипел.

культура: В Кирове у Вас появился еще один друг — нынешний гендиректор Большого театра. Как познакомились?
Бенедиктов: Представляете, из маленького вятского ТЮЗа вышли люди, обжившие Театральную площадь. Тогда Володя Урин был завтруппой. Я получил институтский диплом, сел в поезд, приехал в Киров. На вокзале меня никто не встретил. Но я же не наглый столичный художник — доехал до театра на троллейбусе, сел рядом с вахтером и жду, когда у Алеши завершится репетиция. Спустя время появился Володя и укоризненно говорит: «Что же Вы здесь сидите? Давайте я провожу Вас в кабинет главного режиссера».  

культура: Техническая революция — с компьютерами, новейшими машинерией и материалами — помогла или помешала?  
Бенедиктов: Помешать она не может. Но понимаю, что Вы имеете в виду, — современный технический театральный дизайн отчасти все усредняет. Плюс наметилось стремление к минимализму, как правило, в черно-белом варианте. И потихоньку-полегоньку художественный стиль начинает нивелироваться. Нашему поколению такая тенденция не может быть близка, мы формировались на спектаклях, где выражена индивидуальность художника. «Театр Сельвинской» отличается от «театра Серебровского» или «театра Рындина» — у каждого свое прекрасное и узнаваемое лицо.

Но будем честны. Благодаря новшествам теперь моим любимым передвигающимся формам не приходится скакать через щели пола и цепляться за половики, они скользят по гладким наливным покрытиям. В оформлении недавнего нашего спектакля «Проблема» Тома Стоппарда используются современные материалы и экраны. Раньше я не прибегал к активным изобразительным проекциям, но их допускает и даже диктует сама тема пьесы: исследования в новейшем институте мозга, рассуждения о возможностях мышления. И все равно стараюсь «одухотворить» пространство: на планшете идет театральная игра с предметами, мебелью, когда маленький стол вырастает, становится высоким, рабочим, низенькая тахта вдруг превращается в роскошную кровать венецианской гостиницы. В этом тоже достижения технического прогресса, чудеса происходят нажатием кнопки. А вверху плывут облака и мигают звезды.

культура: Вы сочиняете выразительное убранство сцены на пограничье театра и живописи. Зачем усложняете себе задачу, добиваясь живых, изменчивых, подвижных декораций?  
Бенедиктов: Рассуждаю по-простому: главное в пьесе — развитие: от завязки через кульминацию к эпилогу. Вот и пространству следует изменяться, как и персонажам, которые должны на него реагировать. Даже если оформление достаточно статично, как, например, в «Нюрнберге». Перекомпоновка столов, стульев, превращение кафедры в барную стойку, а почти «документального» зала — в страшноватую дырку, которая ведет к стене, — все эти трансформации необходимы. Последние годы мне интересно «доходить» до деталей, жить с ними, добиваться подлинности. Многие спектакли получаются «кинематографичными». В «Инь и ян» — единое место действия — «разбиваю» на кадры, словно фиксирую точность картинки для камеры.

культура: Учитываете специфику детского театра?
Бенедиктов: Сейчас-то он не детский, а молодежный. Мы с Алексеем Бородиным детские спектакли редко делаем. Счастлив, что довелось поставить «Трех толстяков», «Сон с продолжением», «Золушку». Я-то как раз люблю придумывать яркий и простодушный мир, с активным игровым началом.

культура: А почему тогда решили не оформлять сказку «Черная курица»?
Бенедиктов: Дело не в моем желании. Молодые режиссеры приходят со своими художниками, и мы уважаем их выбор. Догадываюсь, что им страшновато, они представляют меня опытным, всезнающим и опасаются — вдруг я смогу их подмять или начну что-то диктовать.

культура: Юбилей невольно возвращает к ярким событиям. Какие спектакли вспоминаете?
Бенедиктов: «Ревизор» — любимый кировский спектакль, прекрасный по режиссуре, по атмосфере. Бедность бюджета подсказала решение: закупили мешковину и суровое полотно, по ним выписал поля, дорогу, коляски, лошадей, и на эти унылые пейзажи смотрел сам Николай Васильевич. Костюмы, напоминающие те, что можно увидеть на старинных фотографиях, любимый Гоголь, музыка Свиридова и наша молодость.

Этапным считаю «Берег утопии» — мы волновались, примут ли многочасовую постановку зрители. Сомневались, нужны ли сегодня споры и судьбы мыслителей, писателей, революционеров. На сцене вроде бы единый образ — палуба корабля, но и она развивается драматургически: поднимается, поворачивается, разъезжаются ее крылья разных оттенков охры — очень русский цвет, природный, от дерева.

Одно из самых счастливых театральных впечатлений — «Отцы и дети» в Рейкьявике. Над макетом работал в Москве, в раздумьях бродил по театру, а он в состоянии ремонта и разрухи: когда по соседству строился Филиал Большого, то фундамент нашего дома не выдержал, дал трещину. Выхожу в фойе — полы застелены полиэтиленовой пленкой, тканью занавешены портреты предшественников: Наталии Сац, Марии Кнебель, Анатолия Эфроса, Валентины Сперантовой; стоит строительная тура, а через окна с Театральной площади льется нежный свет. И я вдруг понял, что это и есть пространство «Отцов и детей» с усадьбой — где-то там, за зеркалом. Бегу за Бородиным, он смотрит и говорит: «Хорошо, конечно, но нам-то нужно в Рейкьявике». Сделал макет с нашим фойе. Летим в незнакомый город, меня обуревает тревога: смогут ли мастерские осуществить задуманное? Исландцы такие сдержанные, что понять их реакцию трудно. Потом стало ясно, что они могут все. Потрясающие мастера, маленький театр, профессиональный современный коллектив. Они смотрели на нас как на наследников самого Станиславского, посланцев великой русской культуры, впитывали каждое слово. Спектакль получился теплый и трогательный — такое нечасто случается «на стороне».

культура: Вокруг Вас всегда молодые художники. Ученики?
Бенедиктов: Начал преподавать сразу после окончания Суриковского института, позвали мои учителя Михаил Курилко и Татьяна Сельвинская. На занятия приезжал из Кирова — пять лет прошли в сплошных разъездах. Выпустил курс успешных ребят и решил педагогику бросить, слишком сковывает свободу. Через несколько лет Олег Табаков стал призывать в Школу-студию МХАТ — отказывался. Когда умер профессор Олег Шейнцис, даже уехал из Москвы — понимал, что начнут уговаривать. В результате уговорили, потерял свободу. Нет худа без добра — увлекся, полюбил студентов, 12 лет заведовал кафедрой.  

культура: Профессия сейчас престижна?
Бенедиктов: Нет, и она стала абсолютно женской, что и свидетельствует о ее невысокой оценке в общественном мнении. Нет парней — значит, профессия неденежная. Сейчас выпускаю курс из семи способных девушек.

культура: Зачем РАМТу шесть сценических площадок? Еще одну открываете — на улице?
Бенедиктов: На летнем Театральном дворе на днях сыграли премьеру комедии дель арте — «Зобеида» Карло Гоцци. Нам всегда хотелось ставить актеров в непривычные обстоятельства. Сценических площадок даже больше — мы играли на нашей прекрасной белой лестнице, ведущей в фойе. Давно думали, что на ней можно поставить, и нашли «Беренику» Расина. «Одну ночь» Шварца показывали «под сценой» — правдивая обстановка для пьесы, действие которой происходит в бомбоубежище блокадного Ленинграда. Для «Лоренцаччо» Мюссе поменяли местами публику и актеров: зрители смотрели с трибун, установленных на сцене, на Флоренцию, в которую превратился зрительный зал. Труппа большая, много молодых, все страстно хотят работать, поэтому играем везде: на Большой и Маленькой сценах, в фойе, в Черной комнате, из репзала получилась Белая комната. Новые площадки имеют специфику, все они — камерные и экспериментальные, где пробуют силы молодые режиссеры и художники. Бородин прав — если театр останавливается в развитии, ему грозит гибель. Его политика — замыслы и их воплощение, кипение мнений, репетиции везде и всегда, а наша задача — эту клокочущую энергию направлять в нужное русло.

Фото на анонсе: Елена Никитченко/ТАСС