Изначально поводом к театральному высказыванию послужил тот факт, что Чехов остался недоволен первой мхатовской постановкой «Чайки». Вот уже в третий раз режиссер старается угодить великому драматургу «новой» трактовкой. К сожалению, с некоторых пор он действует по уже заготовленному образцу. Образец этот далек от совершенства, равно как и от глубокой чеховской драматургии. Познакомившись с театральным «Дядей Ваней» Кончаловского, догадаться, какими получатся «Три сестры», несложно: звездная команда, побольше скоморошества, несколько эффектных оголений и трагическая развязка с истошными воплями, призванная все-таки заставить зрителя облиться слезами над режиссерским вымыслом.

Сестры обитают в уютном интерьере. На уже знакомом по предыдущим спектаклям подиуме — стол, покрытый кружевной скатертью, кровати, на авансцене — фортепьяно и платяной шкаф. Назвать все это декорациями сложно: здесь все давно обжито и привычно глазу. В доме, наполненном розанами и пионами, бутоны расцветают даже в ночных горшках. В этой приторной атмосфере блаженные хозяева и гости то и дело водят хороводы, шумно и крикливо радуются подаркам, вызывая зрительское недоумение своей непомерной веселостью, беспричинной бодростью и младенческой непосредственностью. За верещанием и беготней на трех планах одновременно чеховские реплики с хохотом пополам обращаются в легкомысленное щебетание без пауз.

Галерея образов, созданная режиссером, — серия карикатур. Говорят, у Чехова отрицательных персонажей не существует, но мещанка Наталья Ивановна, выжившая из дома сестер, наполнившая его нестерпимой пошлостью, пожалуй, вызывает более или менее однозначную негативную оценку. Однако, учитывая фиглярство остальных действующих лиц, простая улыбчивая Наташа (Наталья Вдовина) выглядит обаятельнее, чем все семейство Прозоровых вместе взятое.

Ирина (Галина Боб) представлена ребенком-переростком, она скачет вприпрыжку, задирает юбку, раздевается, совершенно не стесняясь своей недетской наготы. Серо-мышиная Ольга (Лариса Кузнецова) изображена, напротив, стареющей жеманницей с летающими руками, тонким дрожащим голоском и легкими, очень легкими мыслями. На фоне сестер чахоточная Маша в исполнении Юлии Высоцкой выгодно отличается вменяемостью, да и платья ей достались самые красивые.

Чтобы разобраться, кто есть кто, среди мельтешащих на сцене фигурок, достаточно запомнить: мужик, читающий газету — Чебутыкин (Вячеслав Бутенко), вон тот плюгавенький сморкающийся — это Тузенбах (Павел Деревянко), этакий сопливый романтик, а тот, что толстеет на глазах — Андрей Прозоров (Алексей Гришин). При первом появлении он предстает здоровым розовощеким крепышом, похожим на младенца, со смычком вместо погремушки, затем наживает накладной животик, нелепую пластику и старческую походку. Вершинин в исполнении Александра Домогарова вышел совсем уж несносно отталкивающим, если не сказать противным. Манерный, нарочито картавый, зализанный, к тому же близорукий, он вечно вертит в руках пенсне, которое то и дело падает, беспомощно повисая на цепочке. Как такой смог очаровать жену Кончаловского, остается загадкой.

Ни один из этих героев не вызывает и малейшей симпатии или сочувствия. Тем менее оправданы вдруг изменившийся тон и душераздирающие крики в трагическом финале, когда эти картонные, плоские, вечно смеющиеся человечки делают попытку ожить. И уж просто до глупого предсказуемо и неискусно выглядит ход с переодеваниями: раз герои оказались столь неказисты, драматический накал поможет создать разве что смена платьев. Снимите это немедленно и наденьте другое. В первом акте Прозоровы наряжаются в белые легкие одежды, затем меняют их на рабочие серо-дымчатые, а финальные монологи сестры читают и вовсе в трауре.

По опять же знакомой схеме действие несколько раз прервется видеопроекцией, актеры рассказывают о своем понимании ролей, отношении к Чехову. Здесь прозвучат высокие слова: «гений», «наше все», «бездонный мир». Но вслед за самим драматургом хочется сказать: «Куда? Куда все ушло? Где оно?» Болтливо-смешливая бессмыслица, что творится на сцене, на гениальность не похожа вовсе.

Подобной участи, видимо, не избежит и четвертая великая пьеса: режиссер изъявил желание как можно больше ставить Чехова с этим же актерским составом и в той же тональности. Теперь тень Кончаловского угрожающе нависает над «Вишневым садом», который у него наверняка превратится в сад детский, с озорными играми, фокусами, чревовещанием и непременной демонстрацией исподнего.