Он же Гога
01.10.2015
Петербург отмечает век Товстоногова. Человека-легенды. Великого советского режиссера, перевернувшего отечественный театр. Несколько поколений говорили «БДТ», подразумевали «Товстоногов». Многое отдали бы таланты и поклонники знаменитого театра на Фонтанке за то, чтобы глаголы в этой фразе звучали в настоящем времени. Так показалось спецкору «Культуры», побывавшему на торжестве.
Список звезд, в разные годы блиставших на небосклоне БДТ, впечатлял всегда. Павел Луспекаев, Кирилл Лавров, Владислав Стржельчик, Ефим Копелян, Евгений Лебедев, Олег Борисов, Николай Трофимов, Андрей Толубеев, Иннокентий Смоктуновский, Людмила Макарова... Ныне здравствующие — многая лета всем! — Алиса Фрейндлих, Зинаида Шарко, Людмила Шувалова, Светлана Крючкова, Олег Басилашвили, Георгий Штиль, Татьяна Доронина, Наталья Тенякова, Сергей Юрский... Как удавалось это Товстоногову? Каким магнетизмом нужно было обладать, чтобы по крупицам собирать сокровищницу БДТ?
Он пришел сюда в 1956-м, при Хрущеве, и уехал на своем пижонском «мерседесе» в вечность в 1989-м, когда вовсю гремели горбачевские перестройка и гласность. Тридцать лет, три года и три месяца. Пять руководителей страны, которые меняли Союз, как умели. И только на Фонтанке был неизменный аншлаг. В Ленинград рвались со всех концов тогда еще необъятной Родины. Многокилометровые очереди выстраивались вдоль реки к зеленому зданию конца ХIХ века, известному даже равнодушным к Мельпомене. Когда-то в этих очередях стояли Валентина Матвиенко, Георгий Полтавченко... И, как все, радовались заветному билетику — хотя бы на галерку.
Расцвет театра пришелся на время, когда большая часть населения давилась за колбасой и сапогами. Меньшая — предпочитала хлебу насущному... нет, не совсем зрелище, ставшее сегодня синонимом развлечения. Спектакль в БДТ был далек от пресловутого «культпохода». Постановки заставляли думать, расти, мудреть. Они были духовной пищей, необходимой, как воздух, без которой меньшая — несомненно, лучшая — часть общества не представляла себе жизни.
В годы работы зампредом горисполкома Валентине Матвиенко уже не нужно было стоять в очереди. Совмещая приятное с полезным («отвечала» за культуру), она пересмотрела на Фонтанке все спектакли, бывала на капустниках, на знаменитой товстоноговской кухне. Но так и не приблизилась к разгадке Таланта. Да и высоту его, считает Валентина Ивановна, никто не смог взять до сих пор.
— Позвольте, Георгий Александрович, и мне считать Вас своим учителем, наставником, — мысленно обращаясь к Товстоногову, попросила спикер Совета Федерации.
Да, то был настоящий театр — когда премьера становилась событием городского, а то и всесоюзного масштаба. Когда постановку обсуждали не потому, что возмущенный зритель выскочил на сцену, а герои классиков вышли на подмостки в чем мать родила и выражались языком сапожника. О спектаклях говорили, потому что нельзя было не говорить. Теперь, правда, тоже тяжело молчать. Но совсем по другому поводу.
Легко и трудно было тем, кто приходил в БДТ после Товстоногова — героя Соцтруда, умевшего двигать недвижимое. Легко — потому что у театра имелись слава, успех, сильная труппа и преданные зрители. Трудно — потому что все это следовало удержать.
Однако самому Георгию Александровичу, Гоге, как за глаза звали его все, кто знал, пришлось еще сложнее. Теперь уже мало кто помнит, что представлял собой БДТ образца 1950-х. Аутсайдер. Неудачник. Театр, куда никто не ходил — белые покрывала на время спектакля снимались только с первых пяти рядов...
— Мама моей одноклассницы работала здесь то ли уборщицей, то ли гардеробщицей, — вспоминает ученица Товстоногова, главреж МТЮЗа Генриетта Яновская. — И нас пускали в театр. Вместе со старушками из соседних домов. Потом уже мы слышали от старших о заседании горисполкома, что надо сделать рядом с театром остановку — троллейбусную или автобусную. Нет остановки — нет зрителей... И тут вошел он — талант, страсть, энергия, широкий взгляд... И остановка стала не нужна.
Вечер на Фонтанке в день столетия Товстоногова — кульминация празднований, которые проходят в Петербурге весь 2015-й. В музеях, театрах, библиотеках, Театральной академии (бывшем ЛГИТМиКе, где он преподавал). Запущенная к юбилею фотовыставка из сотни редких снимков великого режиссера в социальной сети вызвала восхищение. Модно, молодежно. И при этом — со вкусом. Сам БДТ, обновленный во всех смыслах, объявил сезон Товстоногова — на подходе премьеры по Толстому и Достоевскому с Алисой Фрейндлих и Светланой Крючковой. Продолжит эстафету родной город Георгия Александровича. Торжества в Тбилиси пройдут в дни празднования 170-летия первого русского театра на Кавказе — в Грибоедовском Товстоногов начинал свою карьеру. Тогда же в Грузии соберется Всемирный конгресс русских театров зарубежья.
Гашение почтовой марки, бюст Товстоногова в променуаре второго этажа, который теперь будет встречать всех сюда входящих. И книги, книги... Увесистые тома, собравшие под прочными переплетами не только воспоминания, но и записи репетиций Мастера — кладезь знаний и опыта для современных постановщиков.
— Был в Москве на премьере «Чайки», — делится актер Рудольф Фурманов. — Треплев — нетрадиционной ориентации. И... не стреляется. Спрашиваю режиссера: «Но ведь у Чехова?..» А он: «Между строк — не стреляется...» Смотрел спектакль «Ревизор». Не по мотивам — по пьесе Гоголя. И что же? Хлестаков, одетый в джинсы, сообщает, что он «с Путиным на дружеской ноге...» Подхожу к актеру: «Вы оговорились». И снова слышу: «А режиссер сказал, что у Гоголя — между строк...» Приехав в Ленинград, Товстоногов поставил много замечательных спектаклей. В том числе по роману «Что делать?» Чернышевского. Но у него это были «Новые люди». Потому что Георгий Саныч знал, что делать. В отличие от некоторых нынешних режиссеров.
Документальные кадры хроники сменяются живыми сценическими номерами. Сдержанная черно-белая стилистика. Стихи перемежаются песнями из спектаклей. Воспоминания актеров накладываются на монологи героев. И даже знаменитое доронинское «Любите ли вы театр?» звучит с экрана не пародийно, как это случалось в последние годы, но серьезно. Все интеллигентно, выдержанно. Достойно. Ни полунамека на юмор ниже пояса, упаси Бог, ни одной пошлой фразы... Учитель мог бы гордиться учеником Виктором Крамером — постановщиком вечера-посвящения. А благодарностей Мастеру хватило бы на целый том. Однако праздник, по сути, так и остался за пределами зрительного зала. Люди радовались встрече, обнимались, обменивались новостями. А после третьего звонка мажорная тональность сменилась откровенным минором. Отдельные нотки ностальгической грусти оказались сильнее бравурных аккордов. И вряд ли это было случайным совпадением.
— Трудно жить без Вас, Георгий Саныч, — произнес за себя и коллег проработавший с Гогой более 30 лет Олег Басилашвили.
Прочие слова были уже только уточняющими эпитетами. Даром, что актеры пытались позабавить публику рассказами о нравах современного театра (ах, если бы они были хоть сколько-нибудь смешны!), вспоминали озорные мальчишеские глаза Гоги, влюбленного в свой «мерседес» и историю с украденной эмблемкой, которую потом специально выточили на заводе. Приезжая в театр, Товстоногов отвинчивал ее, прятал в платочек, а потом снова прикручивал к машине. Обаятельная Алиса Бруновна не вспоминала личных историй, не пыталась натужно улыбаться — просто спряталась за монологом героини, страдающей бессоницей. А Сергей Юрский за несколько дней до юбилея сочинил поминальный псалом.
...Театр стал его телом.
Но тело смертно.
Он не готовил преемников.
Он не искал наследников.
Не было его целью достичь благословенного берега покоя и там высадиться.
Целью было само движение, осмысливающее все.
Но тело смертно.
Он умер четверть века назад за штурвалом своего ледокола.
За рулем своей машины.
Другой театр носит теперь его имя.
Другой театр.
Счастливого плавания.
А его ледокол ушел в мир иной.
Вместе с ним...
26 лет без Гоги. А его артисты скорбят так, будто он ушел от них вчера. «Нам было с ним легко и хорошо. Казалось, так будет вечно. Мы не обращали на это внимания, считали нормой, а когда его не стало, вдруг поняли, что потеряли... И это оказалось самым страшным открытием, пришедшим к нам после его смерти», — признавался Лавров, сменивший Товстоногова на посту худрука. Кирилла Юрьевича самого нет уже восемь лет. А боль утраты только сильнее...
Валерий Ивченко:
— Вдруг все наперекосяк. Вы заболели. Репетиции идут без Вас. Театр растерян... По театру уже идет старый дряхлый человек с одышкой... Я это слышал: «Валерий Михайлович, я должен уйти. Потому что не могу ставить спектакль». Как? Как — уйти? А что с нами будет? Мне хочется попросить у Вас прощения за ту нечуткость, проявленную нами всеми, потому что каждый думал о себе. Только сейчас понимаю, что Вы чувствовали. Какое это было трагическое одиночество... Все стали говорить: не надо, не ставьте спектакли, только будьте с нами... Вдруг все мистически переворачивается. Болезнь главного режиссера накладывается на болезнь страны. Уходит эпоха...
Актеры говорили с Товстоноговым, словно он, как прежде, сидит в зале и, затягиваясь «Мальборо», наблюдает за происходящим на сцене.
— Я должен покаяться, Георгий Саныч, — склонил голову Роберт Стуруа. — Не хотел выступать. К счастью моему, я подружился с Вами в последние годы, полюбил Вас. И выступать публично, говорить об этом мне было не очень удобно. Но потом я вдруг вспомнил, что Вы наполовину грузин. И уже долг заставил меня осмелиться и выйти... Время уйдет, но Ваш дух останется в этих стенах. Магическим образом, как это бывает в театре, он перейдет к режиссерам, которые не видели Ваших спектаклей. Плоть, может быть, умирает. Но дух — остается.
— Как отнеслись бы Вы к тому, что случилось с нашей страной в 90-е? Что сказали бы о 2000-х? О том, что делается в театре? С нами? Вы были человеком с острым юмором, не терпели пафоса, хотя подлинный внутренний пафос Вам принадлежал всегда. Вы ходили медленно. Не помню, чтобы бежали, тем более — суетились. Мне кажется, никогда не кричали, не истерили... Было ощущение, что Вы такой царственный лев — спокойный, уверенный, со страшными желтыми глазами. Который в случае чего может и голову откусить...
У Камы Гинкаса много профессиональных вопросов. А кому их переадресовать сегодня? Кто сможет ответить?
Юрий Стоянов — один из птенцов гнезда Товстоногова, для кого БДТ не стал родным домом. Однако — единственный, кто смог не просто развеселить искушенную публику, но вызвать шквал аплодисментов. И даже крики «Браво!».
— Как хорошо, что Вам сто лет, и я могу выйти на эту сцену в том качестве, в каком хочу... Спасибо Вам огромное от имени всех, кто не состоялся в Вашем театре, кто ничего особого не сыграл... От всех, кто не спился, не потерял веру в себя... Когда-то, после моей очередной выходки, Вы сказали: «Дорогой Юра! Если когда-нибудь в жизни Вы сможете высечь из зрительного зала то же количество смеха, которое вы высекаете за кулисами и на сцене, из Вас что-нибудь получится». Я очень старался, Георгий Саныч...
Зал рукоплескал — пародия на Гогу удалась. А песню, исполненную в день векового юбилея, когда-то оценил и сам Товстоногов. Долгое время Стоянов выходил на сцену с одной фразой — в спектакле о Ленине, которого, разумеется, играл Лавров. Потом была и вовсе роль без слов. Надо обладать не только отменным чувством юмора, но и самоиронией, чтобы в этой, в общем, унизительной для любого актера ситуации, сочинить незатейливые смешные куплеты.
Пусть у нас расписаны все роли,
Где-то на 15 лет вперед.
Все равно я еду на гастроли
И вхожу по трапу в самолет.
Я не Лир, не Гамлет, не Каренин,
На ролях не притупил язык.
«Извините, к Вам, товарищ Ленин,
Там пришел какой-то часовщик».
Что дала ты, новая эпоха,
Юному актеру на кулич?
Быть лакеем все же очень плохо,
Даже, если твой партнер — Ильич.
Все наоборот в моей карьере,
Нет ни повышений, ни чинов,
Нынче я лакеем у Сальери,
Но теперь совсем уже без слов.
И когда встаю я на колени,
Нацепив напудренный парик,
Я хочу, чтоб к Вам, товарищ Ленин,
Приходил почаще часовщик.
В том, что Юрий Стоянов все-таки состоялся, есть, несомненно, и заслуга Товстоногова. Жаль только, Гога об этом не узнал.