Тихон СЫСОЕВ

29.07.2021

Материал опубликован в № 3 печатного номера газеты «Культура» от 25 марта 2021 года в рамках темы номера «Церковь и культура: возможен ли новый союз?».

Какую роль католическая церковь играет сегодня в западном мире? Чем всем так понравился сериал «Молодой Папа»? И почему христианство никогда не сможет переломить медиаповестку? Об этом «Культура» поговорила с Вероникой Язьковой, кандидатом исторических наук, старшим научным сотрудником Центра по изучению проблем религии и общества Института Европы РАН.

— Есть ощущение, что сегодня католическая церковь в Европе превратилась в музей. Да, она все еще могущественна, у нее есть много приходов, но уже нет того глубокого влияния на общество, как и на весь культурный процесс. Более того, если посмотреть на содержание высказываний католических иерархов, возникает ощущение, что они будто бы постоянно заверяют общество: «мы такие же, как и вы», «мы ничем от вас не отличаемся». Насколько такой взгляд соответствует действительности?

— Вы затронули очень важную тему, когда подметили, что католическая церковь как бы постоянно говорит европейскому обществу — «мы такие же, как вы». Это действительно один из трендов современной католической церкви, однако шла она к этому очень долго.

Дело в том, что, начиная еще с эпохи Просвещения, в Европе, помимо религиозного типа мировоззрения, постепенно утверждается светский, секулярный тип. Французская революция, рационализм, возникновение либерализма, марксизма, дарвинизма, научно-технический прогресс и промышленная революция, прорыв естественных наук, — все это, насаждая светскую картину мира, поставило в центр мироздания человека и в известной степени вывело Бога за скобки. С тех пор мы наблюдаем параллельное сосуществование этих двух типов мировоззрения.

Поэтому сегодня, когда заходит речь о взаимоотношении культуры и церкви, необходимо задать вопрос: о какой культуре идет речь? Секулярной, которая декларирует светский способ понимания человека и превозносит его разум? Или христианской, для которой важно божественное происхождение человека, которая склонна усматривать в истории некий Божественный план, который осуществляется посредством свободной и разумной деятельности человека?

В этом смысле изначально католические иерархи редко говорили именно о культуре, больше делая упор на термин «цивилизация». Скажем, если мы посмотрим на документы понтификатов XIX века, то там практически нет слова «культура».

— Почему?

— Потому что культура воспринималась тогда скорее как форма борьбы с варварством — будь то язычество, атеизм или светское рационалистическое сознание. А под цивилизацией понималась, конечно же, христианская цивилизация и евангелизация народов, то есть миссионерство. И только с XX века термин «культура» начинает встречаться чаще. Если точнее, в первой трети XX века сразу несколько пап уделили внимание этой теме, отстаивая право церкви заниматься культурой, привносить в нее христианские ценности.

В их представлении «очищенная» от христианства светская культура — это религия, вышедшая из недр Французской и научно-промышленной революции. Папа Пий X писал, что такая культура, сделав человека мерилом всего, под предлогом защиты его свобод и достоинства приведет только к царству обмана и насилия. Пий XI имел возможность убедиться в этом на практике: на годы его понтификата пришлось установление фашизма в Италии и нацизма в Германии. Последний он назвал «культурной фальсификацией», которая не способна создать справедливое государство. А уже во второй половине XX века церковь окончательно пересмотрела свое понимание культуры.

В полной мере на этот счет высказался Второй Ватиканский собор (1962-1965), на котором был принят целый ряд программных документов. Было сказано, что культура — способ гуманизации человека, что посредством культуры человек сохраняет в своих творениях великий культурный опыт прошлых времен. Отныне это то смысловое поле, в котором живет и развивается человеческая личность, а значит — это поле и для работы церкви.

— Получается, что в ответ на религию прогресса и по факту двух мировых войн католическая церковь вырабатывает новую концепцию культуры, где она понимается как терапия, которая эти разрывы пытается вылечить? Как бы зачищает те раны, которые образовались на человеке вследствие светской культуры?

— Скорее, речь идет о том, что обращение к культуре — это способ существования церкви в современном мире. Церковь не может быть заскорузлым институтом, лишенным связи с обществом, потому что главное, что интересует церковь, — это человек, а культура — то поле, где живет и развивается человеческая личность. Причем именно личность, не масса.

«Я хочу посвятить себя проблемам культуры, науки и искусства, это важнейшее пространство, в котором сегодня решается судьба церкви и всего мира», — таким было, например, одно из самых известных заявлений папы Иоанна Павла II. По сути, именно во второй половине XX века радикально меняется сам тип отношений церкви и общества. Вплоть до того, что в самой католической церкви сейчас говорят уже не столько о диалоге религий, сколько о диалоге культур. Так что сегодня мы наблюдаем уже не противостояние католицизма и ислама (как известно, папа Франциск подписал важные документы о братстве и сотрудничестве в Абу-Даби), а скорее, борьбу различных культурных традиций — например, традиционалистов с модернистами.

Собственно, здесь мы наконец возвращаемся к вопросу, с которого начали беседу. Католическая церковь сегодня больше склонна говорить о том, что объединяет, нежели о том, что разъединяет людей, и именно с этим связано описанное вами выше впечатление. Такая переориентация в сторону работы с разными культурными идентичностями, что и создает вот это «мы такие же, как и вы», важна в первую очередь для дел подлинной евангелизации. Хотя и здесь, в этом диалоге идентичностей, мы не можем недооценивать того, что у церкви есть ряд постулатов, которые делают ее радикально отличной от любых иных форм культуры. И католическая церковь, конечно, об этом не умалчивает: она лишь сместила здесь акценты.

— Тем не менее, если посмотреть на последствия Второго Ватиканского собора и в целом на позиции католической церкви в Европе, пережившей очень значимый в духовном и культурном смысле 1968 год, как конкретно она начала действовать в этих радикально новых для себя условиях? Я имею в виду такие вопросы, как эмансипация женщины, отношение к гомосексуальным связям и так далее. Как церковь стала себя позиционировать по отношению, например, к этим вопросам?

— Конечно, 1968 год, по сути, стал следующим мощным этапом секуляризации в Европе, о котором мы говорили выше. И непосредственным итогом Второго Ватиканского собора стала попытка по-настоящему открыть дверь навстречу обществу. Церковь действительно вышла на площадь, переосмыслила роль мирян, заняла активную социальную позицию, чего не было раньше. Так, начиная с 1968 года в Европе возникли целые массовые движения мирян, объединявших прежде всего молодежь, студентов, которые свидетельствовали о Христе своей жизнью — совместной молитвой, заботой об обездоленных, бедных, то есть христианскими делами. Это был своего рода христианский ответ молодежному бунту 1968 года в секулярной Европе.

Другим «ответом» стал так называемый Культурный проект католической церкви, разработанный кардиналом Камилло Руини. По замыслу создателей, этот проект преследовал цель утвердить христианское видение мира, сохранить историческую преемственность великой культуры прошлого, установить конструктивный диалог с современной культурой. Собственно, в документах Второго Ватиканского собора говорилось о том, что церковь приветствует зерно истины в людях и религиозных воззрениях, еще далеких от христианства. Не случайно созданный Иоанном Павлом II в 1982 году Папский совет по культуре был впоследствии объединен с Папским советом по диалогу с неверующими.

— В чем именно выражается деятельность этого совета?

— Прежде всего поддержание постоянного диалога — с разными культурными идентичностями. Папский совет по культуре очень плотно сотрудничает с правительственными структурами, университетами, научными институтами, международными организациями, культурными объединениями по очень широкому кругу вопросов философского, исторического, богословского характера. Ни один серьезный европейский форум сегодня не проходит без участия представителей церкви.

Сюда же включаются многообразные проекты в области кинематографа, театра, литературы, искусства, выставки, культурные проекты. Мне, например, запомнилась прошедшая года два назад в Москве интереснейшая конференция о трактовке святости в католицизме и православии.

— То, что вы перечислили выше, так или иначе присутствует и в жизни Русской православной церкви. Правда, непонятно, насколько сильный это дает эффект в обществе. Как в этом смысле обстоят дела у католической церкви? Насколько весом ее голос в тех вопросах, которые для нее наиболее болезненны? Скажем, в вопросах редакции гена, смены пола, феминизма.

— Безусловно, голос католической церкви слышен очень отчетливо по всем тем вопросам, которые вы озвучили. Но я сразу хотела бы обратить внимание на другое. Мы живем в то время, когда значимыми становятся именно публичные жесты — то, как работает медиакартинка. В сущности, это и есть проявление постмодернизма, который, как известно, изгнал символическое и насытил культурное пространство разнообразными знаками.

Например, мало кто из непосвященных в России слышал об Итальянской епископской конференции. А ведь она только в марте-апреле 2020 года перечислила в итальянские больницы колоссальные средства на борьбу с пандемией — 507,5 миллиона евро на закупку медоборудования, аппаратов ИВЛ, помощь пожилым людям, открытие гостиниц. Об этом не особо кричали светские СМИ.

Зато всем точно запомнился знаменитый проход папы римского Франциска по площади Святого Петра на Пасху 2020 года — его спотыкающаяся походка, неуверенная одинокая белая фигура на фоне омытой дождем серой площади. Эти кадры, бесспорно, войдут в анналы кинематографа. Миллионы католиков всего мира так поняли папский месседж: папа стоит один на безлюдной площади, потому что часть его паствы либо умерла, либо заперта дома карантином. И вот он, папа, стоит здесь перед Богом и свидетельствует о том страшном времени, которое нас постигло.

Безусловно, это был очень яркий жест. Но в то же время он подчеркивает и обратное: в эпоху постмодерна картинка, видеоряд привлекают людей больше, чем вдумчивое печатное слово. Это особенно видно на примере поколения Digital Natives (англ. цифровые аборигены. — «Культура»). Мы видим, как эпоха письменной культуры уходит в прошлое под напором медиа, соцсетей, коротких постов. И для церкви, воспитанной на письменной культуре и во многом ее пересоздавшей, это очень серьезный вызов.

— В этом смысле, наверное, можно сказать, что ориентация современной цивилизации на знаки, встроенные в логику работы масс-медиа, — это то пространство, где церковь никогда не сможет конкурировать, потому что оно в каком-то смысле ей враждебно по своей природе.

— Да, как я и говорила, нынешняя культура тяготеет к знакам. Христианство тяготеет к символам. То есть церковь и общество, по сути, оперируют разными языками, что затрудняет взаимопонимание. СМИ сегодня привлекают аудиторию скандалами, потому что скандалы запускают экономику внимания.

И получается, что когда голос католической церкви попадает в эту среду, то он сразу же в ней преломляется. Выходит, что вся повестка церкви будто бы состоит из одних скандалов, но это не так. Церковь, конечно, не всегда на это отвечает. Потому что для этого ей пришлось бы использовать те же приемы, которые использует скандальная журналистика — троллинг, фейки, черную риторику... Но это, как вы понимаете, плохо согласуется с ее принципами.

С другой стороны, в Ватикане прекрасно осознают, что сегодня невозможно действовать запретами или угрозами. Невозможно поступать так, как поступил во второй половине XIX века папа Пий IX, запретивший верующим принимать участие в политической жизни. Тогда такой запрет был оправдан. После уничтожения Папского государства в результате объединения Италии в 1870 году Пий IX объявил себя узником и пресек любые отношения с государством-узурпатором вплоть до решения «римского вопроса» и пересмотра отношений между Итальянским государством и церковью в 1929 году, когда, собственно, и возникло государство Ватикан.

Сейчас же подобное немыслимо. Римские понтифики декларируют невмешательство церкви в политику. Поэтому, думаю, ее основной канал воздействия на современное общество — культурный, как мы уже говорили.

В современном мире искусство — рычаг беспроигрышный. Оно вполне соответствует запросу общества на картинку, красивый жест. Вероятно, поэтому так сильно прозвучал сериал «Молодой Папа», который, хоть и не был создан самой церковью и был оценен ею неоднозначно, все равно имел невероятный отклик во всем Старом Свете. Удивительный по силе эксперимент — сочетание постмодернистских техник с христианской культурой!

— Именно в связи с этим сериалом возникает и другой важный вопрос, который мы еще не затронули. Мы ведь знаем тот огромный пласт проблем католической церкви, связанных с педофилией, коррупционными скандалами и так далее. И эту сторону Ватикана Соррентино, к слову, показывает очень ярко и беззастенчиво. Но он не делает из этого карикатуру на церковь, а вводит эти проблемы в сложный драматургический контекст. Тем не менее этот шлейф все равно идет за церковью, и, возможно, именно он и не позволяет ей быть по-настоящему услышанной в западном обществе?

— Безусловно, проблем у церкви много, но сегодня и сам Ватикан говорит о них открыто. Он явно сделал ставку на транспарентность. Ведется внутренняя статистика, идут расследования, инициированные в том числе и самой церковью. Регулярно проводятся встречи с жертвами педофилов, выплачиваются компенсации. Были случаи отстранения от должности кардиналов, запятнавших себя педофилией.

Конечно, Ватикан из-за педофильской и гомосексуальной повесток в каком-то смысле оказался заложником мнения светского общества: когда оно говорит «А», церковь тут же говорит «Б». Если мне будет позволено высказать собственную точку зрения, церковь — я не беру в данном случае папу Франциска — не всегда владеет инициативой, в области культуры и искусства чаще рецензирует уже созданное, нежели создает новое. Вероятно, поэтому любые спонтанные проявления человеческого чувства так радуют, так располагают паству к священнику, который не побоится их обнаружить.

Не могу забыть одно чудесное видео, где один итальянский священник неожиданным образом поздравил с Пасхой прихожан, запертых на карантин в домах. Он пробежал по периметру своей церкви в полном облачении и, достигнув алтаря, поднявшись по лестнице, задыхающийся, счастливый проговорил в пустом храме: «Христос воскресе!» Это видео транслировалось онлайн, и многие, думаю, не раз пересмотрели его, а кто-то, я убеждена, скачал его в свой архив. Проявления человеческого всегда привлекают людей, открывают другое — не официозное — лицо церкви.

— Почему Соррентино сделал такой акцент именно на фигуре папы римского? Он до сих пор так привлекает многих европейцев, даже несмотря на светскую культуру?

— Фигура папы римского исторически позиционировалась как образ преемника святого Петра, видимого главы католической церкви, изначально понимаемой как «совершенное общество». Обладая теократической властью, папа был свободен от власти императора. То есть он исторически выступал как некая альтернатива светскому правителю. И сегодня многим людям, ощущающим прессинг государства, важно знать, что где-то есть тот, кто неподвластен государству, кто может услышать их или даже защитить от притеснений. Возможно, у части католической общественности сохранилось подобное прочтение фигуры понтифика.

Вообще европейская культура пронизана христианскими смыслами, которые сегодня, даже в секулярном обществе, продолжают жить на подсознательном уровне своей, часто неприметной, жизнью. Поэтому я думаю, что у католической церкви, несмотря на все ее проблемы и сложности в деле выстраивания нормального диалога с обществом, сохраняются возможности для саморегенерации. Гарантией этому служат глубочайшие христианские корни, лежащие в основании западной культуры.

Фото: Сергей Киселев / АГН «Москва».