Константин МАЦАН

20.01.2012

130 лет назад, 22 января 1882 года, родился философ и богослов, математик и изобретатель, педагог и священник отец Павел Флоренский. В нем сплелись вещи, которые в обычной жизни кажутся несовместимыми друг с другом.

Прогуливаясь по летнему саду, философ горячо спорил со священником о чем-то мировоззренческом. Философ кричал:

— Как Вы можете этого не понимать?!

Священник внимательно слушал и ничего не отвечал. Философ все никак не успокаивался, но говорил уже чуть сдержаннее:

— Вам не кажется, что Вы спорите с очевидным?!

Священник по-прежнему молчал. Философ осторожно предположил:

— У Вас есть альтернативная точка зрения?

Священник и тут не ответил, сосредоточенно глядя под ноги. Философ выдохнул:

— Что ж, может быть, Вы и правы…

Героем этого анекдота мог бы быть отец Павел Флоренский. Его студенты из Московской духовной академии, где до революции молодой священник читал историю философии, вспоминают, как он проходил в аудиторию бочком, становился за стол, а не за кафедру, вопреки всем законам риторики опускал глаза в пол — и начинал тихим голосом рассказывать. Это, должно быть, очень сочеталось с его внешностью: он был маленького роста, хрупкого телосложения, смуглолицый (мама — карабахская армянка), с длинными курчавыми волосами и огромным «гоголевским» носом. Друг Флоренского поэт Андрей Белый вспоминал, что в студенчестве его так и называли — «нос в кудряшках».

Лучше всего Флоренского поймет тот, кто когда-либо в жизни увлекался вещами на первый взгляд не сочетаемыми. Например, одновременно биологией и модой. Или автомеханикой и древнегреческим языком. Cвященник Павел Флоренский, c одной стороны, — богослов, c другой — блестящий физик-инженер. До Духовной семинарии окончил физико-математическое отделение Московского университета, где его просили остаться преподавать. Но кудрявый юноша, возможно, впервые в жизни обнажил свою противоречивую натуру — поехал в Сергиев Посад поступать в семинарию. А потом до самой смерти, то и дело отрываясь от религиозной философии, с головой погружался в разработку инженерных проектов. После революции работал в Главэнерго, был одним из экспертов в Государственной комиссии по электрификации страны. В 1935 году Флоренский (в тот момент уже заключенный Соловецкого лагеря) в одном из писем супруге и детям набросал примерный список того, как конкретно ему удалось продвинуть вперед науку. Перечень получился внушительным, в одной только области электромеханики — более десяти пунктов.

Он изучал особенности красок икон. Работал ученым секретарем Комиссии по охране памятников и старины Троице-Сергиевой Лавры (когда в 1920-х годах Лавру постепенно закрывали и превращали в музей, именно Флоренский придумал хитрость: настаивал, что музей получится настоящим, только если в нем сохранится богослужение). В северной ссылке исследовал, как добывать йод из вечной мерзлоты и сочинял стихи, зарисовывал редкие водоросли и писал трактат о Моцарте... И все это время осознавал себя — в первую очередь священником. Над всеми его ипостасями господствовала одна.

И в этом, пожалуй, — главное противоречие. После революции отец Павел не эмигрировал и даже работал в советских научных структурах. Поэтому не мог совершать богослужения. В то же время, вплоть до начала череды ссылок в конце 20-х годов, Флоренский читал лекции по эстетике и самым разнообразным инженерным вопросам, всегда приходя в аудиторию в рясе. Те, кто знал отца Павла, вспоминают, что это вряд ли могло быть внешней позой: мол, «смотрите, я не отрекся». Стремление кому-то что-то доказать было не в духе этого тихого и скромного человека.

Рассказывают, что Лев Троцкий, увидев Флоренского во время лекции, вознегодовал:

— Почему Вы в рясе?

Отец Павел спокойно ответил:

— Я с себя сана не снимал, как я могу иначе?

Троцкий удивился:

— Ну ладно, ходите в рясе…

Увы, в дальнейшем это не уберегло отца Павла от гибели. Впрочем, как и его собеседника.