культура: Что было самым важным в твоей жизни?
Шемякин: Изгнание из Советского Союза, жизнь во Франции и в Америке, наконец, возвращение. Буду и дальше работать на Россию — для этого я, собственно говоря, и создан. Родину не выбирают, ей служат.

культура: Чем ты можешь гордиться?
Шемякин: Постоянным поиском себя и нового в искусстве. Поэтому перемены в творчестве считаю одним из своих главных достижений. Горжусь и тем, что нужен людям, которые любят и понимают серьезное искусство. И верят, что рано или поздно оно победит.

культура: Ну а твои самые большие разочарования?
Шемякин: Настоящий творческий человек — если он не самовлюбленный болван — постоянно испытывает разочарования. Они и есть стимул, ведущий мастера вперед.

культура: Как собираешься отметить юбилей?
Шемякин: Выставкой «Тротуары Парижа» в Русском музее, она открывается 29 мая. Еще одна пройдет в нью-йоркской галерее «Mimi Ferzt». Осенью в серии «Авангард на Неве» выйдет моя книга «Круг Шемякина» о друзьях — философах, музыкантах, поэтах, художниках.

культура: Какое место ты отводишь себе в истории русского искусства?
Шемякин: Часто настоящее признание приходит, когда художник пишет работы, находясь в другом измерении. Помнится, в свое время искусствовед Катя Деготь важно заявила: «Шемякина в будущее мы не берем». Тогда я призадумался, хочу ли попадать туда с художниками, которых она с собой прихватила. Потом вспомнил, как в СССР на одном из допросов меня тряс за шкирку офицер КГБ с криками: «Таких гадов, как ты, в будущее не пустим». И подумал: «Боже, как все это похоже!»

культура: Но ведь ты мне рассказывал, что именно органы тебя спасли.
Шемякин: После моих встреч с Путиным некоторые деятели стали укорять в том, что я, бывший диссидент, распиваю чаи с офицером госбезопасности: «Как же вам, Шемякин, не ай-яй-яй? Сдали свои позиции!» На укоры отвечаю: «Это учреждение спасло меня от сумасшедшего дома и от лагеря. После ареста подполковник КГБ сказал мне: «Союз художников жить на свободе Вам не даст — каждый день идут кляузы и доносы, которые строчат коллеги по кисти и резцу. Мы вынуждены принять меры и посадить Вас. Поэтому предлагаем уехать из России на долгие-долгие годы и попробовать выжить там». Я, естественно, согласился на отъезд, а не на лагерь и не на психушку, где уже бывал.

культура: Как изменилось искусство за последние полвека?
Шемякин: Очень сильно. Сегодня мы находимся на пике распада эстетики, морали, профессионализма, мысли, которая должна быть вложена в любое произведение. Это надо пережить. К счастью, вижу перемены. Снова появляются серьезные художники, занимающиеся фигуративным искусством.

культура: В чем для тебя смысл творчества?
Шемякин: Сейчас с помощью произведения искусства каждый объявляет, что хочет. А для меня подлинное творение — это четко выраженная мысль, облеченная в гармоничную форму, которой подчинены рисунок, композиция, цвет. Больше всего не люблю болтовню и бессмысленность — ими сегодня наполнены все галереи. Поэтому на выставках так много картин без имени — нечего называть. Зритель волен додумывать сам. Подобная игра происходит от беспомощности.

культура: Что ты хотел бы непременно успеть?
Шемякин: Конечно, написать еще не одну картину. Но меня прежде всего волнует судьба российского искусства. Я больше 45 лет занимаюсь исследованиями. Хочется воспитать учеников и сохранить то, что можем потерять, — профессионализм, глубину, мысль.

культура: В какие моменты художник счастлив?
Шемякин: Когда работаю в мастерской и под рукой есть кисти и краски, мне больше ничего не надо. Но хочу еще помочь в подготовке молодых российских художников, 

превратить свой Институт философии и психологии творчества (он разместился в замке Шемякина. — «Культура») в плацдарм русского искусства на Западе, о котором будут говорить: «Вот это — Россия!» У нас разрабатывается свыше 700 тем, включая исследования истоков абстракционизма. Для канала «Культура» мы сняли 21 фильм в серии «Воображаемый музей Михаила Шемякина».

культура: Чего же тебе не хватает для воспитания молодой поросли?
Шемякин: Материальной помощи. Как только заходит разговор о содействии моему институту, окосевшие от вранья бюрократы заводят один и тот же разговор: «Денег на искусство нет». В кабинете каждого чиновника надо повесить слова академика Лихачева: «Если у нации нет культуры, ее существование бессмысленно». К сожалению, и наши олигархи предпочитают покупать яхты и соревноваться с шейхами, а не становиться меценатами.

культура: Чем тебя так притягивает русская провинция?
Шемякин: В нашей глубинке есть мощный потенциал. Как могу, помогаю Сибири, провожу там выставки, учу студентов. Провинция еще не заражена погоней за деньгами. Она не развращена, как Москва, где разговоры только о «бабле» — омерзительнейшее слово, от которого меня тошнит. Такое ощущение, что люди обезумели. Многие сейчас вспоминают с нежностью советское время — в ту эпоху были колоссальные недостатки, преследовали инакомыслящих, но существовал нормальный человеческий стержень. Тогда мы иначе относились друг к другу.

культура: Почему русское искусство — в отличие от литературы и музыки — не ценят на Западе?
Шемякин: Его просто не замечают. Если что-то и покупается, то нашими олигархами. Когда Роман Абрамович приобрел за 86 миллионов долларов «Триптих» Фрэнсиса Бэкона и за 33 миллиона «Большую Сью» Люсьена Фрейда, братва ошалела, перемигнулась и сказала: «Пацаны, Рома, оказывается, покупает другое, а мы берем каких-то советских нонконформистов. Не туда идем». И мгновенно русский рынок рухнул. Западный мир пока не воспринимает наше современное искусство. Чтобы понять российских художников, нужно организовывать их выставки.

культура: Однако Русский музей целеустремленно занимается продвижением отечественного искусства.
Шемякин: Он, по сути, один. Музей устраивает замечательные ретроспективы Кончаловского, Петрова-Водкина, Дейнеки. И Запад начинает понимать, что даже среди соцреалистов были громадные мастера. Не говоря уже о том, что у России свой путь. И сегодня бессмысленно подражать модным, бездумным охламонам. Показывать, раздеваясь догола, что ни в чем не отстаем от Америки. Так мы не вырвемся на международную арену и останемся провинциалами, к которым относятся с легкой брезгливостью.

культура: Что представляет собой рынок искусства сегодня?
Шемякин: Это биржа. Вздуваются цены, идет игра, а потом все захлебнется в мусоре и лопнет, как мыльный пузырь. Никто не хочет вкладывать в наших художников, 

потому что не понимает, что такое русский рынок.

культура: Продолжаешь трудиться в сфере балета?
Шемякин: «Щелкунчик» в моей постановке на сцене Мариинки идет с аншлагом вот уже тринадцатый год. Последняя моя работа — «Коппелия» в Вильнюсе вместе с хореографом Кириллом Симоновым. Мы сделали настоящего Гофмана, а не сладкую балетную оперетку, что придумал Делиб.

культура: От балета идешь к опере?
Шемякин: Раньше я в опере не работал, но Володя Кехман (генеральный директор Михайловского театра. — «Культура») предложил восстановить мой спектакль «Нос», который в свое время запретили еще на стадии репетиций. Кехман также хочет, чтобы я поставил «Пиковую даму».

культура: В повестке дня и кооперация с Вячеславом Полуниным?
Шемякин: Став худруком Цирка на Фонтанке, Слава объявил о нашем сотрудничестве. Оно началось на площадях Венеции, и мы станем возрождать дух карнавала. Для меня это продолжение семейной традиции: мамина сестра была одной из ведущих артисток московского цирка. Она работала на канате — играла на саксофоне под куполом.

культура: Казимир Малевич призывал выводить искусство на площади. В прошлом году ты стал постановщиком военно-музыкального фестиваля «Спасская башня» на Красной площади…
Шемякин: Это уже не первый раз. На прошедшем фестивале выступил в качестве главного художника. Давно дружу с замечательным человеком — комендантом Кремля генералом Сергеем Хлебниковым. «Спасская башня» — его общее детище с главным военным дирижером России Валерием Халиловым. У меня опять-таки это связано с семейной традицией. До войны мой отец устраивал показательные соревнования конников Северного Кавказа на Красной площади и сам принимал участие.

культура: «Я рисую и леплю, а они писают и какают», — твои слова о так называемых актуальных художниках.

Шемякин: Это, наверное, я сказал в сердцах (смеется). Брейгель делал блистательные зарисовки крестьян, справлявших большую и малую нужду. В этом нет ничего патологического. Но когда видишь перформанс художника, который весь в экскрементах ползает среди игрушек, это вызывает отвращение. Как и фотографии, на которых Олег Кулик писает в таз. Если мы будем и дальше двигаться в этом направлении, то вообще потеряем понимание того, что есть искусство. Принес мусор, обвязал веревками, придумал «теорию».

культура: Для тебя крупнейшие американские галерейщики Гагосян и Саатчи — мафия?
Шемякин: Эти заправилы, не имеющие никакого отношения к искусству, создают моду. На недавней выставке в лондонской галерее Саатчи целый этаж заполнили двухметровыми фотографиями Бориса Михайлова, который снимает российское дно. На них запечатлены голые бомжи — в безобразных позах, обос...ные. Ту же выставку я видел в Германии. Немцы очень радовались: они, проигравшие войну, разглядывали на снимках победителей. Без позыва на рвоту смотреть было невозможно. Это то, чем мы на сегодняшний день гордимся? Здорово! Не надо уметь рисовать или держать кисть в руке. С такими художниками, как Олег Целков или Михаил Шемякин, разговаривать не будут, потому что они имеют дело с материалом, который вычеркнут из лексикона.

культура: Солженицын называл современное искусство «игрой на струнах пустоты».
Шемякин: Сказано замечательно, но Александр Исаевич был и против нас, шестидесятников. Однажды писатель 

Володя Максимов поехал к Солженицыну в Вермонт и попросил поддержать создание фонда для художников-нонконформистов в изгнании. Максимов вернулся из-за океана страшно расстроенный. Нобелиат сказал ему, что последняя настоящая картина — «Бурлаки на Волге».

культура: Ты причисляешь себя к художникам-мистикам?
Шемякин: Нормальный человек всегда немного мистик. Если задумаешься, откуда ты и куда идешь, то поймешь, что тебя связывают нити с неведомыми мирами. Я многое понял благодаря нейрофизиологу Наталье Бехтеревой, которая возглавляла Институт мозга человека. Она занималась явлениями, необъяснимыми для простых смертных. Мне кажется, через некоторое время научно докажут существование и Бога, и ангелов. Ад не обязательно должен быть под землей среди кипящих котлов. Он может находиться внутри каждого из нас. Моя «мистическая» теория сводится к следующему: нам был подарен рай, который мы разрушили и продолжаем разрушать. Не дай Бог, произойдет утечка в ходе генетических экспериментов — это будет пострашнее водородной бомбы.