Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

01.10.2024

Знаменитый скульптор рассказал «Культуре», почему вернулся в Россию и как развивает родное Забайкалье.

Даши Намдаков — скульптор, прекрасно известный не только в России, но и за рубежом. Его выставки проходили в музеях и галереях самых разных стран — от Великобритании до Китая: зрителей неизменно завораживали скульптуры, соединившие архаику и современность. При этом как мастер Даши многогранен: он работал в качестве художника по костюмам в ленте Сергея Бодрова «Монгол», номинированной в 2008 году на «Оскар» как лучший иностранный фильм. Выступил сценографом балета «Минотавр», поставленного в Большом театре. Стал ключевым соавтором проекта станции московского метро «Потапово», открытой в сентябре этого года. Не забывает Даши и о родном Забайкалье: в 2021 году рядом с его деревней Укурик открылся ленд-арт-парк «Тужи» с удивительными деревянными скульптурами. Уже дважды здесь прошел «Тужи Арт» — мультидисциплинарный фестиваль современного искусства. Творчество Намдакова всегда было тесно связано с родной землей и с бурятской культурой. Несколько лет назад мастер, достигший успеха за рубежом, решил вернуться в Россию. «Культура» побеседовала со скульптором о новых проектах, поддержке родной деревни и об отношении к современному искусству.

— Вы показываете не только сольные проекты: в разных российских городах прошла выставка «Ульгер: сказки и грезы. Авторские куклы семьи Намдаковых». К созданию кукол, насколько я знаю, вы привлекли всю семью. Как возникла эта идея?

— Мне захотелось отдать долг своим родным и близким. Я вырос в маленькой деревне, был шестым из восьми детей, и меня поднимала вся семья. Старшие братья и сестры даже не смогли закончить институт — нужно было растить нас, младших. Потом я стал взрослым, начал ездить с выставками по России и миру. При этом надо понимать: я младший из четырех сыновей, а у нас, бурятов, хозяйство держится на младшем сыне — именно он отвечает за пожилых родителей. Я же все время был в разъездах: утешал себя тем, что родители еще относительно молоды. Однако время шло, я взрослел, а они старели, и надо было что-то делать. Каждый раз, вернувшись домой, рассказывал родным о своих поездках, и видел блеск в их глазах: они слушали с огромным интересом и, более того, сами хотели участвовать. Я долго думал и однажды после выставки, собрав всю семью, предложил построить мастерскую, а заодно рассказал об идее проекта. Для родных это стало полной неожиданностью, хотя все они — люди творческие, мастеровитые, хорошо рисуют. Братья и сестры в итоге поддержали проект и стали каждый день ходить к маме и папе на «работу». В результате вся семья снова оказалась в сборе, и мне на душе стало спокойно: я понял, что выполнил свою миссию.

К сожалению, сегодня моего отца уже нет с нами. В последние годы его плохо слушались руки: он всегда был умелым мастером и не понимал, что происходит. Мы освободили его от всех дел, просили только нанизывать бисер определенным образом, чтобы получался узор. Он же нанизывал в произвольном порядке, и очень гордился тем, что участвует в большом семейном проекте. И до последних дней не знал, что сестры за ним заново все перебирали.

Сегодня я понимаю, что проект во многом получился благодаря особой атмосфере, царившей в нашей семье. Это исключительно заслуга родителей — результат их труда и вложенных в нас усилий. Я счастлив, что в проекте задействована вся наша семья, а я могу спокойно ездить по миру. Кстати, мои родные тоже путешествуют вместе с выставкой и дают интервью, хотя раньше стеснялись. Я и сам поначалу чувствовал себя не в своей тарелке. Хорошо помню свое первое интервью: поболтать я люблю, а тут встал перед камерой и понял, что ничего не могу сказать. Потом, конечно, научился — жить заставила. Так же произошло и с сестрами. Весной мы привозили «Ульгер» в Новосибирск. Я прилетел утром, открытие было назначено на четыре часа дня, и я сказал сестрам: «Открывайте без меня, а я подойду после официальной части». И попросил не говорить, что я приехал — иначе все внимание публики досталось бы мне, а они оказались бы за кадром. А так все прошло хорошо.

— Вы создали ленд-арт-парк «Тужи» рядом с родной деревней Укурик в Забайкальском крае и каждый год проводите там фестиваль современного искусства. Это тоже способ вернуть долг родной земле?

— Я уже в том возрасте, когда нужно отдавать: раньше мне все помогали, а теперь пришла моя очередь. Благодаря ленд-арт-парку у жителей деревни появилась работа, зарплата, и они теперь не уезжают. Двадцатого июня у нас традиционно проводится летний буддийский молебен: на него собирается вся деревня, и дети потом остаются на лето. Однажды через три дня после молебна все уехали в город. Я спросил — что случилось? Старики сказали: «В деревне нет интернета, а дети без него не могут. Давай, Даши, что-нибудь придумаем». Так уж получилось, что помочь больше некому — рядом нет других чисто бурятских деревень. Наши предки сделали очень важное дело: во время коллективизации не покинули родную землю, несмотря на смертельную угрозу. Здесь наши духи, боги, корни, которые мы не можем оставить, наши молебные, родовые места. Это было не только мистическое, но и прагматичное решение: нужно заботиться о своих корнях, чтобы потомки выросли сильными, иначе они будут как трава на ветру. Важно оставаться конкурентоспособными, а это возможно только благодаря природе, которая нас питает. Мы в это верим.

Парку «Тужи» сейчас помогают многие. Они чувствуют, что здесь — настоящее, получившее поддержку на народном уровне. Еще во время строительства к нам приезжали из соседних русских поселков, спрашивали, чем помочь. А когда наши ездили покупать продукты, им говорили — берите так, деньги не нужны. Я до сих пор поражаюсь тому, как все складывается.

— А почему вы решили вернуться?

— У меня была прекрасная мастерская под Лондоном, жизнь сложилась. И я задумался — а что дальше? Хорошо, состарюсь в Англии и буду единственным бурятом на весь Лондон. Конечно, там есть буряты, но в основном это красивые девушки, вышедшие замуж: мужчине сложнее состояться в чужой стране. В общем, с кем я буду общаться? А потом — дети подросли и начали переходить на английский, когда нужно что-то быстро обсудить, хотя я запрещал дома говорить по-английски. Пока еще у меня сохраняется власть над ними, но скоро я ничего не смогу сделать. Они женятся и выйдут замуж, и кого выберут себе в супруги — большой вопрос. Все-таки мы малый народ, и для нас это серьезная проблема: для русских, наверное, как для большого народа, вопрос не стоит так остро. А я всегда задумывался над тем, что будет с нами дальше. Люди посмотрят на меня и скажут, что мои потомки разъехались по миру. Они, конечно, и так могут уехать, но все же в пределах России. Поэтому я рад, что дети нас поддержали. В итоге мы все вместе вернулись в Москву. И как только приехали, меня привлекли к работе над проектом Главного храма Вооруженных сил. Сейчас, когда обстановка в мире напряженная, я рад, что мы дома, — не представляю, как чувствовал бы себя за границей.

— У вас есть зарубежные проекты?

— В 2022 году я должен был участвовать в Венецианской биеннале, однако логистика сломалась, и я не смог поехать. Хотя организаторы приглашали, говорили — вы самостоятельный художник, не имеете отношения к политике, приезжайте! Я планировал большой проект из 30 скульптур, для него выделили отдельный павильон. Можно было, конечно, напрячься и отправить работы через Восток, но это стоило бы огромных денег. И потом, на меня обрушилась бы критика с разных сторон. Поэтому на семейном совете мы решили — не поедем. Зато прошлой осенью прошла выставка в Гонконге. Кроме того, общаемся с Китаем, обсуждаем возможные проекты.

— На Востоке сейчас проще выставляться?

— На Западе я сам пока не хочу. Пусть все утрясется, нормализуется — на это требуется время.

— Я знаю, что в прошлом году вы показывали на Алтае одну из скульптур, созданных для Венецианской биеннале.

— Да, на курорте «Манжерок» прошла премьера деревянной композиции «Дракон». Потом я получил предложение показать свои произведения в галерее Виктора Бронштейна в Иркутске. Последние годы я работаю над скульптурами из дерева, у меня есть большие десятиметровые вещи, но они, конечно, не поместились бы в галерее. Для выставки «Ясновидение», открывшейся в июне, я отобрал работы поменьше — все из новой коллекции. В целом мне сейчас интереснее показывать свои вещи в России.

— В одном интервью вы говорили, что современное искусство движется в правильном направлении. Хотя многие художники его критикуют — каждый со своей колокольни.

— Так было всегда. Вспомните «Бубновый валет», подаривший миру плеяду выдающихся художников. В те годы их почти никто не понимал, работы провоцировали яростные споры, доходившие до скандалов. А сейчас зрители любуются их произведениями. К тому же я много лет провел за рубежом, в Лондоне и Нью-Йорке, с прекрасными музеями современного искусства, и видел очень интересные работы.

— В детстве мечтали о заграничной карьере?

— О чем вы говорите! Я мечтал выжить: в юности долго и тяжело болел, меня несколько раз оперировали, я умирал. Если бы кто-то рассказал, какой будет моя жизнь, ни за что бы не поверил.

— До Англии вы несколько лет прожили в Италии — как там оказались?

— Поехал в Италию осознанно. Мои работы в то время уже начали покупать коллекционеры, и пару раз я услышал от них замечания: мол, сами вещи хорошие, но вот качество литья… Я отливал их у российских мастеров, однако и они могли схалтурить. В целом я считаю, что художник должен заниматься своим делом, а литейщик — своим. Можно, конечно, самостоятельно организовать производство, но это слишком дорого и хлопотно. У меня было два варианта — Италия или США. Я подумал — лучше в Италию, лететь всего четыре часа, а в Штаты — через океан.

Еще меня звали в Китай, обещали самые лучшие условия — просили, чтобы я приехал преподавать, показал, как делаю скульптуры. Меня это заинтриговало — решил, почему бы и нет, если действительно хорошее предложение. Приехал, меня привели в мастерскую, чтобы показать, как будут лить бронзу. Смотрю — там лежат копии моих скульптур. Педагоги, пригласившие меня, спрашивают: правда, похоже? Им, видимо, невдомек, что делать копии без разрешения — не совсем корректно. Я извинился, развернулся и ушел.

— Вы получили классическое образование, в традициях русской реалистической школы. Как удалось найти свой визуальный язык?

— У меня был гениальный педагог, Лев Николаевич Головницкий, преподававший в Красноярском художественном институте, — настоящий мудрец. Он закрыл меня в мастерской и выпустил экстерном. Мне очень повезло, потому что у меня был Лев Николаевич, который отдельно занимался со мной и был для меня царь и бог.

— Мечтаете что-то еще достичь?

— Гармонии. С возрастом хочется чувствовать себя достойным человеком, знать, что ты никого не обидел, всегда помогаешь, чем можешь. И чтобы было ощущение гармонии. Это самое важное.

Фото: Евгений Одиноков/РИА Новости и Евгений Епанчинцев/РИА Новости