Алексей КОЛЕНСКИЙ

18.01.2023

Материал опубликован в №12 печатной версии газеты «Культура» от 22 декабря 2022 года.

В конце 2022 года депутат Государственной думы Николай Бурляев объявил о создании «Культурного фронта». Народный артист России рассказал о своем творческом пути и ситуации в отечественной культуре.

— Недавно вы удивили публику, вернувшись на давно покинутую сцену в спектакле Никиты Михалкова «12»... Рискованный шаг?

— Не планировал такой поворот; мы с Никитой дружили с тринадцати лет, шли параллельными путями, а сейчас объединились и дышим одним воздухом. Это — счастье, он очень талантливый режиссер, возможно, последний, кто понимает кино и театр.

— Никита Сергеевич умеет жестко добиваться результата. Вам было комфортно?

— Скорее, интересно — я все-таки артист довольно опытный, но не люблю репетиций, поэтому и ушел из театра; предупреждал Никиту — включаюсь только на команду «мотор», а мы репетировали полгода, каждый день... И я полюбил репетиции с Михалковым — наблюдать за его работой было чем-то потрясающим. Привык, что режиссеры меня хвалят, а он все молчал, было как-то странно, лишь однажды сказал: «Это — туда...» Михалков бросается на сцену, показывает, как он видит роль... Сложное положение — я все-таки народный, вокруг молодые артисты, могу обидеться, уйти... Понимал, что он прав, закралось сомнение в своих способностях: да что ж я, такой стал бездарь, все забыл и ничего не могу? Сквозь тернии, кровь и пот репетиций проросло то, что сегодня удовлетворяет и Никиту Сергеевича, и меня.

— Чего добивался режиссер?

— Предлагая эту работу, он сказал обидную вещь: «Твой персонаж должен быть чем-то вроде моли». Я как-то напрягся, такое никогда не играл, но его рисунок моей роли оказался интересным: незащищенный оказался самым сильным. Это проросло в каторжной репетиционной работе. Михалков привел мой образ к тому, чем я и занимаюсь всю жизнь. Не имея никаких достаточных оснований, лишь предчувствуя, в двадцать лет написал:

Коснувшись Леты и неумиранья,

Неся живую воду мирозданью,

Незащищенный и непобедимый —

Я становлюсь вам все необходимей...

Нетужилин из «Военно-полевого романа», он тоже какой-то беззащитный, но попробуй его сломать! То же самое у Никиты Сергеевича в «12» — незащищенный и непобедимый.

— Как говаривал Сталкер у Тарковского: «Все живое гибко, все костное — мертво»... Задумывались ли вы, как сложилась бы судьба, если бы как-то на улице вам не встретился подающий надежды вгиковский дипломник?

— Думал об этом, но я уверен, что у каждого человека есть данная свыше судьба, и я ощущал ее еще в детстве, хотя для замкнутого, необщительного мальчика это было довольно странно... Я почему-то знал свою судьбу, знал, что буду жить достаточно долго, успею сделать что-то важное:

Где сон, где явь еще не видя,

Но, мнилось мне, судьбу предвидя,

Я вдумывался, вспоминал,

Без смерти жизнь я понимал —

Себя считал я Богом или

Некоронованным царем,

Который вступит в бой со злом

И победит, чтоб люди жили

В согласье, мире и любви,

Ведь нет спасенья на крови...

— Тем не менее ребятам, попавшим на экраны с улицы, редко светила взрослая творческая карьера, ведь дети не умеют играть, а лишь существовать в заданных обстоятельствах.

— Или наигрывать. Господь распорядился так, что в 1959 году мы пересеклись с Андреем Кончаловским на улице Горького, возле дома номер шесть, где я жил. Шел из школы, он подозвал, сказал: «Иди сюда, ты мне нужен...» Так все определилось — первые уроки актерской собранности, погружения в жизнь образа преподал мне он — учил думать в кадре, а после «Мальчика и голубя» передал своему другу Андрею Тарковскому. На тот момент я был уже относительно подготовлен, знал, что такое быть перед камерой, был предельно собранным. В отношении к работе на «Ивановом детстве» я был уже профессионалом, да и режиссер был такой, что при нем не забалуешь, — Тарковский готовил к трудным сценам, что-то нашептывал перед каждым кадром, показывал, как нужно говорить... По сути, в «Ивановом детстве» я сыграл маленького Андрея. В Иване — его пластика, его интонации.

— Он был сильным актером?

— Нет, у Хуциева — очень органичным, а в эпизодике «Иванова детства» ужасно наигрывал.

— По воспоминаниям, Андрей Арсеньевич не любил работу с исполнителями, приглашал лишь тех, кому профессионально доверял, и ограничивался замечаниями: «так-так» или «не туда». У вас складывались особые отношения?

— Сложный вопрос; думал, после «Иванова детства» он обо мне забыл, и вдруг узнал, что Андрей Арсеньевич написал для меня роль Фомы в «Андрее Рублеве», но этот Фома мне абсолютно не понравился. Дочитав сценарий до финальной новеллы «Колокол», с первых страниц начал видеть, как сыграю Бориску. Тарковский ответил отказом на просьбу попробовать меня на Бориску — в роли, написанной для тридцатилетнего поэта Чудакова.

Просил заступиться консультанта картины, искусствоведа Савву Ямщикова — тот поспорил с режиссером на ящик шампанского, что тот меня утвердит на Бориску. Сделали пробу, она все решила, но отношения на съемках были очень тревожные: Тарковский считал, что не полностью предан работе, ревновал к однокурснику Юлию Файту, параллельно снимавшему меня в «Мальчике и девочке», и вымещал на мне раздражение, всячески показывал, что не очень-то мною доволен. Это была ошибка — с актером нужно работать любовью, тогда он даст больше.

Перелом в отношениях наступил, когда снимали падение Бориски с обрыва, — холод, дождь, грязь, дождь из поливальных машин, ветродуи, шесть дублей, тело изорвано в клочья о камни, корни и кусты. Вечером Анатолий Солоницын подсчитывал мои раны — их оказалось двадцать шесть. В избу зашел Андрей. Никогда не забуду, как он глядел на меня — как на героя. Потом, когда окончили съемки, встретились у Ямщикова, вышли на балкон, покуривали, и Андрей вдруг сказал: «Ты мне самый близкий в жизни человек...» Я обомлел, а он спустя минуту повторил эти слова. Прошло время, и как-то мне прислали интервью Тарковского, в котором он на вопрос журналиста: «Почему вы взялись за гиблый проект «Иваново детство», загубленный другим режиссером, с минимальным бюджетом?» — признался: «Потому что у меня был Коля Бурляев!» Лично Андрей никогда не говорил, что он был во мне уверен.

— А вам не было странно видеть себя на экране?

— Всегда относился к себе критически, каждую роль оценивал в процентах: «Иваново детство» — где-то двадцать пять процентов от того, что нужно было сделать, «Андрей Рублев» — двадцать процентов. Сейчас, по прошествии лет, вижу иначе. Пять лет назад оказался в Каннах на юбилейном показе «Иванова детства», представил фильм и решил немного посидеть в зале, чтобы посмотреть, как люди будут уходить с просмотра. Лето, жара, абсолютная тишина, титры, аплодисменты, и тут впервые в жизни подумал: как этот мальчик играет, я бы сейчас так не смог, — впервые принял свою работу.

— Какие роли вы оцениваете выше?

— «Игрок» у Баталова — где-то на семьдесят процентов, «Военно-полевой роман» Тодоровского — на восемьдесят, Иешуа Га-Ноцри в «Мастере и Маргарите» Кары — на девяносто.

— В начале пути вы одолели неприметный порог, поступив в Щукинское училище юным сформировавшимся киноактером, — пришлось переучиваться?

— Нет, в 1964-м я был уже артистом. В пятнадцать лет я выходил на сцену Академического театра Моссовета, играл с Мордвиновым, Марецкой, Бирман, Пляттом, Раневской, но, учась в Щукинском, ощущал себя последним на курсе. Трудился, каждой ролью доказывал право заниматься этой работой, хотя оценки всегда были отличные. Там же состоялась совместная работа с Никитой Михалковым — студенческий спектакль «12 разгневанных мужчин», где я сыграл главную роль, и он на этой первой в своей жизни постановке стал режиссером. Она очень много дала ему и мне — мой герой выступает один против всех и в итоге побеждает — тогда как-то начал верить, что имею право на ремесло, но не желал оставаться актером, с тринадцати лет хотел стать режиссером.

— Почему не сразу удалось?

— Мне предлагали роль за ролью. После училища был принят в Театр Ленинского комсомола, играл в первом составе, а Колю Караченцова, пришедшего в том же году, назначили во второй, на случай если я заболею. Болел весь год, пока не ушел из театра — думал, навсегда... Категорически не хотел заниматься актерством.

— Вас влек в режиссуру детский зрительский опыт?

— Нет, в кино меня привели как актера. Мое поколение росло на прекрасных патриотических фильмах — «Богдан Хмельницкий», «Александр Невский», «Иван Грозный», «Александр Матросов». Потом начали смотреть потрясающие западные фильмы — Софи Лорен, Марчелло Мастроянни, Жан Габен, Ален Делон, Бельмондо, — это был просто восторг, недосягаемый уровень, к которому я не стремился, просто верил этим образам. Экран — это нечто абсолютное, и художник должен понимать ответственность за безоглядное доверие, осознавать, поднимаешь ли ты душу человека или унижаешь ее. В наше рыночное время об этом не думают — главное, сделать деньги.

— И расплатиться бесславием. Оставив театр, вы поступили во ВГИК к Ромму...

— Нет, говорил ему, что хочу прийти к нему учиться, и он одобрял, но я опоздал на экзамены — курс набрали, потом Ромм умер, и принявший мастерскую Лев Кулиджанов пригласил меня сразу на третий курс.

— Ваш путь в режиссуру оказался далеко не прост, полнометражный дебют — новелла из альманаха «Пошехонская старина» — оказался отложен на десять лет после окончания ВГИКа. Вам не давали работать?

— Моя дипломная новелла получила приз за режиссуру Международного кинофестиваля короткометражных фильмов в Оберхаузене, и в Москве наградили за лучший дебют... Но мне перекрыли дорогу в режиссуру, поскольку пресса Западной Германии назвала мою картину манифестом русского диссидента, поставив в ряд с опальным «Зеркалом» Тарковского, «Агонией» Климова, «Пасторалью» Иоселиани, «Цветом граната» Параджанова, «Прошу слова» Панфилова. Оказаться в такой компании было лестно, но мне закрыли дорогу в режиссуру на десять лет — ни один из десяти сценариев снять не дали.

— Что за крамолу усмотрели в «Ваньке-Каине»?

— Я сыграл крепостного, которого заковали в колодки, чтоб вернуть в полк, откуда он удрал, и забить розгами, а ему хоть бы хны — Ванька поет песни, закованный в деревянные колодки по рукам и ногам. Значит — диссидент.

— Затем, подобно Шукшину, Тарковскому, Михалкову, вам довелось столкнуться с масштабной травлей, умышленной еще до премьеры «Лермонтова». Вас заранее планировали охаять?

— Нет, просто я не прописал в сценарии все, что вложил в фильм, иначе бы его не дали сделать. Поэтому я усыпил бдительность товарищей, охранявших культуру от культуры, и высказался без обиняков. После просмотра зрители говорили, что после Шукшина это первый фильм, где «русский дух» и «Русью пахнет», одна многодетная мать сказала, что на «Лермонтове» будет воспитывать пятерых детей патриотами, а кто-то заметил: «В зал вошла разрозненная масса, вышел — монолит».

— Сознательно шли на обострение?

— Всегда, и на «Ваньке-Каине», и на «Лермонтове» — с целью «пропеть песнь души», пусть потом ничего и никогда не дадут снимать. Так и произошло, украли лучшие годы жизни...

— А затем случилась катастрофа Пятого съезда: мухи затоптали слонов. Как вы объясняете роковой перелом в истории отечественной кинематографии в середине восьмидесятых?

— С перестройки был дан старт всемогущему рынку по принципу: «Ассу» — в массы, деньги — в кассу. Чиновники выпустили джинна из бутылки: делайте кино какое хотите, у нас и без вас полно забот! Режиссеры ринулись в рынок, считая, что они на нем очень разбогатеют, и культуру утопили в рынке.

— Вполне сознательно, а отнюдь не по недосмотру...

— Именно — по словам одного бывшего министра культуры, «культуру надо подвинуть на панель». Теперь я пытаюсь достучаться до высших эшелонов власти, объяснить, что «культура» и «рынок» — понятия несовместимые, у них разные задачи. Культура должна просветлять, возвышать, гармонизировать, а не делать деньги, чем занимались все тридцать лет, что пагубно отражается на возросших на рыночной продукции поколениях. Пагубность этого пути я осознавал с самого начала перестройки — так и оказалось: как только с экрана перестали говорить о высоком, упала нравственность, увеличилась преступность, а главное, пороки стали восприниматься как норма. Пришла пора менять «доходный промысел» на культуру.

— Удивительно, что рынок оказался имитацией — начиная с сотен чернушных поделок, изгнавших публику из залов, вплоть до нынешних бездарных аттракционов, дискредитирующих отрасль, отбивающих уважение к экранному искусству. Вот уже тридцать лет вы противопоставляли рыночному кинопотоку патриотический кинофорум «Золотой Витязь» — как оцениваете КПД фестиваля?

— С самого рождения в 1992 году на наших плакатах был начертан абсолютно немодный девиз «За нравственные идеалы, за возвышение души человека». Наш кинематограф двинулся в противоположном направлении. С первого фестиваля мы заговорили о сохранении традиционных духовно-нравственных ценностей, вернули их в поле общественного сознания. Патриарх Алексий и митрополит Кирилл поддержали наш призыв, за тридцать лет он укрепился и в итоге пророс в президентском указе «Об основах государственной культурной политики» на основе этих ценностей. На это я положил свою жизнь и сегодня горжусь не ролями или постановками, а тем, что годами одолевал русофобию наших чиновников, их презрение к национальной культуре. Меня тормозили, недофинансировали, а все равно — жизнь помогала, люди помогали, и мы одержали победу. Огромная армия, которую за три десятилетия собрал «Золотой Витязь» на фронтах кино, театра, живописи, музыки, литературы (в течение года мы проводим пять масштабных форумов), сформировала «Культурный фронт России». Все вышло как-то органично, по промыслу Божию — бои продолжатся, но главное, мы едины — все творческие союзы России, все талантливейшие деятели культуры: Гергиев и Башмет, Кончаловский и Шахназаров, Шилов и Андрияка, лучшие артисты, музыканты, художники, не предавшие своей страны.

— Не было ли возможности сформировать Золотую коллекцию «Витязя», открыв сетевой доступ к лучшим патриотическим картинам, спектаклям, книгам с разрешения правообладателей?

— Этот вопрос мне постоянно задают зрители фестиваля — где увидеть? У меня на пять форумов четыре сотрудника — нам никогда не хватало средств. Пришел на телеканал «Культура», который тогда возглавлял Швыдкой, с предложением насытить телеканал фильмами на три года — меня не услышали. Тогда у меня были три тысячи фильмов, сейчас — девять тысяч, но я не обладаю правами, и все, что я смог, — передать тремстам открытым нами киноклубам «Золотой Витязь» для бесплатного показа. Это принципиально: даром получил — даром отдавай.

— С управлением культурой сложилась парадоксальная ситуация: согласно ельцинскому закону, Министерство культуры уполномочено лишь распределять деньги...

— Значит, нужно менять законы, и мы будем это делать. Сейчас работаем над новым законом о культуре. Но отныне чиновники должны руководствоваться указом президента «Об основах государственной культурной политики».

— Но этого не происходит в силу сложившейся антисистемы. Любопытно, как сделать, чтобы указы и законы не уходили в свисток?

— Создать условия для того, чтобы принятый в 2014-м документ наконец заработал. Пока же нам предложили рассмотреть проект концепции закона о культуре, разработанный по заданию президентской администрации какими-то анонимами, и там снова все то же — государство не должно вмешиваться в творчество, давайте деньги художникам на все, что им в голову взбредет. На пленарном заседании в Думе я привел цитату Пушкина: «...разве речь и рукопись не подлежат закону? Нельзя позволять проповедовать на площадях каждому, что в голову взбредет. И государство вправе остановить раздачу рукописи». Общественный контроль должен быть обязательно — я наблюдал худсоветы лично, в шестидесятых на собраниях Театра Моссовета, когда великие артисты оценивали и направляли начинающих коллег, их слово много значило. Я за то, чтобы в общественных советах были максимально широко представлены социально значимые профессии: учителя, медики, правоохранители, духовенство. Пока же в них рекрутируют либеральных «ведов» — безграмотных блогеров и интернет-портальщиков, ничего не смыслящих в искусстве.

— Имитаторы хорошего вкуса приглашаются для маскировки подковерных управленцев культуры: патриотичный экс-министр кому-то признавался, что большинство его указаний саботируется чиновничьим аппаратом, очевидно, подчиненным вышестоящему кукловоду. Можно ли напрямую назвать имя такого серого кардинала от культуры?

— Без комментариев. Скажу лишь, что тем, кто направлял вектор культуры, придется или меняться, или уходить. Либеральный дух отныне недопустим — по крайней мере в руководстве.

— Все же охранительных мер недостаточно — очевидно, необходимо возрождать деятельные, в полном смысле слова творческие союзы, опираясь на опыт пырьевского Союза кинематографистов, создавшего уникальную отрасль. Сегодня творческие организации напоминают собесы. Есть ли возможности для возрождения творческих объединений?

— По промыслу Божию я был направлен не в комитет по культуре, а в не менее важный комитет по развитию гражданского общества, вопросам общественных и религиозных объединений. По должности мне надлежит заниматься творческими союзами, и, когда я начал анализировать положение дел, увидел: в госбюджете нет строки ни Союза кинематографистов, ни Союза писателей... Даже профессии такой как бы нет, литераторы социально не защищены, этим придется заниматься. Сегодня в «Культурный фронт» влились все творческие союзы, и наша задача — укрепить их единство и гражданский статус. Более того, став председателем Комиссии по культуре, науке и образованию Парламентского собрания Союзного государства Беларуси и России, предложил объединить наши творческие союзы, и все председатели изъявили такое желание, в том числе — принять Кодекс чести как платформу «Культурного фронта». (Кодекс чести деятелей культуры признает культуру и искусство базой духовного развития людей и национальной безопасности страны. Он основан на традиционных российских культурных ценностях. В Кодексе, в частности, прописано отношение к религии, к национальному достоинству, демонстрации жестокости и др. — «Культура»).

— В судьбе отечественных творческих союзов просматривается парадоксальная закономерность: они были эффективны ровно до тех пор, пока были экономически самостоятельны. Союз кинематографистов кормили популярные отраслевые журналы, Бюро кинопропаганды, собиравшее тысячи зрителей на стадионах, на концертах и творческих встречах. В СССР рынок не только существовал, но приносил пользу обществу и прибыль государству!

— Конечно, не все было плохо — кинематограф был второй статьей доходов госбюджета после алкоголя и табака, причем фильмы делали хорошие. Нужно вспомнить позитивный опыт и использовать все полезное в нашем движении.

— Например, возродить Госкино.

— Не следовало его убивать — Швыдкой его закрыл, мы с Михалковым и всеми коллегами были против. Нужно воссоздавать Государственный комитет кинематографии, подчинять ему и телевидение — медийные индустрии требуют осмысленного руководства с госзаказом, ответственностью и корпусом высококачественной редактуры. Также требуется переосмысление функций Минкультуры, превратившегося в министерство развлечений. Главное — подводить под министерство все сферы культуры — и образование, и просвещение, и литературу, отчего-то оказавшуюся в ведении Минцифры.

— В Кодексе чести упоминаются культура и искусство. Первое понятие значительно шире, она ближе к понятию цивилизации. Сфера культуры охватывает быт, кухню, хозяйство, общественное и государственное устройство. С позиции русской цивилизации многое из перечисленного не выдерживает критики.

— Проработка подобных вопросов требует системного подхода. По промыслу Божию, пройдя сквозь горнило испытаний, России надлежит возродиться, а значит — представить миру новую цивилизационную модель разумного государства в неразумном мире. В этих рамках, безусловно, понадобится все то, о чем вы говорите: сосредоточение, переформатирование, духовный полет, просветление, избавление от капиталистических извращений на Святой Руси. Россия будет наводить порядок во всех областях — это вопрос выживания.

Народный артист РФ Николай Петрович Бурляев родился 3 августа 1946 года в Москве. Актерский дебют состоялся в начале 1960-х годов, когда он снялся в курсовой работе Андрея Кончаловского «Мальчик и голубь». Затем Андрей Тарковский взял юного актера на главную роль в картину «Иваново детство». На Венецианском кинофестивале 1962 года оба фильма с участием Бурляева получили призы — «Золотого Льва святого Марка» и «Бронзового Льва святого Марка». В кино актер сыграл свыше 60 ролей: в «Андрее Рублеве» Андрея Тарковского, «Военно-полевом романе» Петра Тодоровского, «Мастере и Маргарите» Юрия Кары и др. Президент Международного кинофестиваля славянских и православных народов «Золотой Витязь». Депутат Государственной думы VIII созыва. Член Патриаршего Совета по культуре.

Фотографии: АГН "Москва". На анонсе: Алексей Давыдов / предоставлена пресс-службой форума "Золотой витязь".