Алексей ФИЛИППОВ

28.07.2022

Материал опубликован в №6 печатной версии газеты «Культура» от 30 июня 2022 года.

Патриарх детского кино Владимир Грамматиков свой первый детский фильм, «Усатый нянь», снял в 1977 году. С тех пор он выпустил множество детских кассовых хитов, руководил кинофестивалями, был директором Киностудии детских и юношеских фильмов имени Горького, стал креативным продюсером компании Disney в России. Спродюсированный им фильм «Последний богатырь-1», оказался самым кассовым фильмом 2017 года и окупил свой бюджет за одиннадцать дней. В июне он отметил восьмидесятилетний юбилей и стал собеседником «Культуры».

— У вас была не вполне обычная семья: мать — бывшая оперная певица, отец инженер, крупный производственник...

— Они познакомились в Свердловске, и мамины родители не приняли папу. Они не хотели этого брака, всячески от него отговаривали маму. И тогда папа поступил так, как бывает в любовных романах: он практически выкрал свою будущую жену. Мама уехала вместе с ним, и у них все получилось: у меня два брата и две сестры.

На Урале папа был начальником главка. Потом в Москве стал заместителем министра угольной промышленности. В те годы это министерство было, как сейчас «Газпром».

При жизни Сталина в министерствах нужно было ночевать: не дай Бог позвонят из Кремля! Поэтому папу мы видели нечасто. Но он присутствовал в нашей жизни как определяющее начало, начало и конец всего на свете.

С отцом у меня отношения были сложными. Он был человеком суровым, и не мог принять то, что я ушел из технического вуза. Папа не простил меня и после «Усатого няня», несмотря на успех фильма. Он не понял картину и остался недоволен: сын снял свой режиссерский дебют, а получился, с его точки зрения, какой-то шурум-бурум... Только после фильма «Шла собака по роялю» настало великое примирение. Премьера была в Доме кино, я ужасно волновался. Отец позвал меня, я к нему подошел, и он меня обнял...

— Когда вы переехали в Москву, вашими соседями по лестничной клетке оказалось семейство Михалковых. Никита Михалков стал вашим большим приятелем.

— Никита был мне не приятелем, а другом. С девяти и где-то до восемнадцати лет, до армии, мы с ним практически всегда были вместе — с утра до ночи. На моих глазах он стал пробоваться в «Тучи над Борском», в «Солнце светит всем». Это были его первые картины, о них почти никто не упоминает. Так я начал узнавать об абсолютно неведомой мне жизни кинематографистов. Мне все больше и больше хотелось стать частью этого мира, испытать страсти, драмы и восторг творчества.

Однажды Андрей Арсеньевич Тарковский и Андрон Кончаловский увидели, как я танцую. Кто-то из них сказал: «Что ты тут прыгаешь-дергаешься? Сейчас два курса ВГИКа, Козинцева и Ромма, объединились и сделали экспериментальный театр пантомимы. Приходи туда».

Меня посмотрели и тут же взяли в труппу. Это было счастьем! Мне тогда было девятнадцать лет, я проработал в театре пантомиммы два с половиной года, с 1961-го по 1963 год. В 1963-м я ушел из технического вуза и поступил на актерский факультет ГИТИСа, но меня тут же в армию забрали.

После армии я пять лет подряд поступал на режиссерский факультет ВГИКа. Было очень непросто, зато потом все сложилось удачно.

— Если бы не армия, у вас были все шансы стать кинозвездой. Вы прошли пробы, и вас утвердили на роль Саши в «Я шагаю по Москве»...

— Пробы я не проходил, была устная договоренность с режиссером фильма Георгием Николаевичем Данелией, который часто бывал на Николиной Горе у Михалковых: Но меня призвали в армию: к моему большому сожалению и радости зрителей, потому что эту роль замечательно сыграл Женя Стеблов.

— Чем вы занимались, когда пять лет подряд поступали на режиссерский факультет? Надо же было на что-то жить...

— Я снимался в небольших ролях, участвовал в написании каких-то выступлений: хватал любую работу, за которую платили. Чаще всего выручали друзья-режиссеры, занимавшие меня в своих фильмах. Я им до сих пор благодарен. И спасибо Наташе, моей жене, за то, что она понимала и принимала мою страсть к кино.

— Зато после ВГИКа вы вытянули козырного туза. Вам сразу дали снять собственный фильм, «Усатый нянь» стал хитом.

— Да, первый фильм многое определил в моей судьбе. Но больше всего на нее повлияло то, что я остался на Центральной киностудии детских и юношеских фильмов имени Горького, хотя и был распределен на «Мосфильм», в комедийное объединение к тому же Георгию Николаевичу Данелии. На «Мосфильме» меня долго не запускали, и я снял свой диплом на студии Горького. Он понравился художественному руководителю творческо-производственного объединения юношеских фильмов Татьяне Михайловне Лиозновой, и она предложила мне «Усатого няня».

— Проханов роскошно играл главную роль, по-моему, это его лучшая работа. Но вы же тяжело искали актера на главного героя?

— Да, эта история оказалась непростой. Главная проблема была в коммуникации с детьми. Многие актеры здесь пасовали, а Проханов очаровал детей своим обаянием и легкостью бытия. Дети смотрели на него влюбленными глазами. А все остальное уже было моим делом.

— Вы работаете с детьми всю жизнь. Советские дети и дети, для которых вы делаете кино сейчас, отличаются?

— За эти годы наши дети радикально изменились. Это неудивительно: поменялись отношения родитель — ребенок, ребенок — педагог. Дети и дружат-то теперь иначе.

Их изменила виртуальная реальность, благодаря ей многое в их жизни стало относительным. Провожая девушку, которая нам нравилась, в чужой двор, мы регулярно получали по мордасам: дворовые ребята не хотели отдавать чужаку Катю, Зину или Люсю. А сейчас молодые люди знакомятся в интернете... И мир мы познавали иначе: одно дело получать информацию в Сети, совсем другое — передавать из рук в руки зачитанные до дыр любимые книжки.

Никакой катастрофы тут нет: меняется время, и молодые люди становятся другими. Но они часто бродят в темноте, без четких внутренних ориентиров, и им нужно помочь.

— А как им можно помочь?

— Я радуюсь, когда иду по Москве и вижу, что пар, гуляющих с детьми, стало раз в пять больше, чем раньше. Еще больше меня радует то, что детьми стали заниматься отцы: я все чаще вижу их с колясками.

Внутрисемейные отношения становятся более гармоничными, но это далеко не все. Нужно радикально менять образование. То, во что оно превратилось, иначе, чем кошмаром, назвать не могу.

Необходимо вернуть уважение к просвещению. Популярными должны стать не деятели шоу-бизнеса, а ученые и люди высокой культуры. На телевидении должны идти серьезные познавательные передачи. Часто говорят, что подросткам такие вещи не нужны, но это полный и абсолютный блеф. Я это знаю, потому что делаю фестиваль «Бумеранг» во Всероссийском детском центре «Орленок». На него приезжают дети, которые сами снимают кино, создают телевизионные программы.

— Так обращаться к ребенку, как к нему обращалось советское детское кино, в 2022 году невозможно. То кино было наивным, простым, часто совершенно очаровательным, но нынешние дети другие. В каком состоянии находится сегодняшнее детское кино?

— На смену детскому кинематографу пришло семейное кино. Оно сильно отличается — прежде всего, сценариями. Сегодня трудно представить папу и маму, идущих со своим ребенком в кинотеатр, на самый первый, восьмичасовой сеанс, чтобы посмотреть детский фильм. Так было в СССР, но больше этого нет. Кинозалы стали вотчиной семейного кино.

Оно обращается не только к детям, но и к взрослым, и бывает исключительно успешным, даже суперпопулярным. Уж мы-то в Walt Disney Company хорошо это знаем: три фильма «Последнего богатыря» собрали в нашем прокате шесть миллиардов рублей. Если семейный фильм хорошо сделан, успех в прокате гарантирован. Семья может купить и пять билетов на один сеанс: для папы, мамы, бабушки, двух детей и соседского мальчика.

Советское детское кино нам не вернуть: в СССР было пятнадцать республик, каждая из которых была обязана в течение года снять детский фильм. На выходе мы получали пятнадцать фильмов в год, крайне разнообразных: детские кинематографы Узбекской и Эстонской ССР говорили по-разному и о разных вещах. Сейчас в России снимается куда меньше детских фильмов, упало и жанровое разнообразие. Скажу честно: бюджеты на детские картины распределяются очень странно. Я был членом соответствующей комиссии Министерства культуры, и меня удивляло, что мои фавориты никогда не получали денег...

— Не кажется ли вам, что сегодняшние взрослые стали более простодушными и сюжетные посылы детского кино на «ура» проходят и у них? «Последний богатырь» — и фэнтези для взрослых, и детская сказка. Но от него фанатели не только подростки, но и 30–40-летние.

— То, что вы говорите, отчасти верно. Отчасти — потому что людям нужно выдохнуть, отдохнуть, расслабиться и посмеяться. И не в одиночку у телевизора подхихикнуть, а расхохотаться вместе с тридцатью–шестьюдесятью людьми в зале кинотеатра. Нет ничего радостнее общего смеха. Это как на стадионе крикнуть: «Гол!» Если твое чувство совпадает с эмоциями массы, это дает потрясающую энергию. А затем начинает работать «сарафанное радио». Телевизионная реклама, даже на Первом канале, уже вчерашний день.

Мы это точно знаем, потому что первый уикенд самого первого «Богатыря» был очень плохим. Люди посмотрели на афишу — ага, русская сказка, «Дисней» что-то снова залудил. И сборы оказались очень низкими. Зато следующий уикенд нас приятно поразил, и рост сборов от выходных к выходным оказался астрономическим.

— Раньше зрители ориентировались на рецензии. Прочитал человек ее в газете и пошел в кино... А выходит, убита, лишилась аудитории не только наша братия, но и телевизионный пиар.

— Ваша братия убита напрочь, и это ужасно. Если говорить о кино, то критического анализа нет вообще. Критика отсутствует по нулям, а на уровне исследования и изучения уровень просто минусовой.

— Неужели вам нужна кинокритика?

— Естественно. Кинематограф не может обойтись без критики: нужен сторонний взгляд, необходим анализ. Нужны сопоставления. Внутренне защищаясь от критики, я более четко и аргументированно проговорю то, что собирался сказать своей картиной. А у нас это общение разрушилось. Порой оно было нелицеприятным, а иногда в нашей критике формировались кланы, у нее были свои любимцы. Сейчас все это ушло вместе с ней. В нашей отрасли две катастрофические позиции: критика и драматургия.

— Чем вас не устраивает драматургия? Сценарии пишутся, фильмы снимаются...

— Да, но все это какой-то мрак. Говорю с полным знанием дела: вы не представляете, какое количество сценариев я читаю.

— Так ведь западные киношколы к нам пришли. Есть курсы для сценаристов. Переводится специальная литература.

— Западные школы принесли свои методики. Глубоких поколенческих размышлений они не принесли, не говоря уж о более тонких вещах. Благодаря им наши сценаристы стали писать лучше и четче. Большое им за это спасибо, потому что формат большинства наших сценариев был совершенно неудовлетворительным.

— Иными словами, проблема в том, что у нашего кино нет хороших историй.

— В первую очередь.

— А откуда же они при Советском Союзе брались? Ведь жизнь тогда была довольно ровной. Сценаристы не писали об организованной преступности, коррупции и вампирах средней полосы.

— Разве только убийства и детективные истории определяют уровень наших страстей? Молодые драматурги не хотят писать про реальную жизнь, реальных людей, их не интересуют реальные чувства и страсти.

Существует ошибочное мнение, причем зачастую продюсерское, что зрители хотят экшна. Он при этом понимается плоско, примитивно, событийно, а экшн чувств и страстей из поля зрения сценаристов и продюсеров выпадает. Поэтому и результат их работ зачастую так плачевен. А любая простая, внятно рассказанная, проникнутая искренним чувством человеческая история обречена на зрительский успех.

— В советские времена детское кино было уважаемо, но находилось на втором плане. Вам никогда не было обидно? Не хотелось уйти в большую историю, к большому успеху?

— Многие очень большие режиссеры начинали в детском кино. В том числе и великие: вспомним «Иваново детство» Тарковского. Его дипломной работой был детский фильм «Каток и скрипка». У Андрона Кончаловского «Мальчик и голубь» — тоже «детский» диплом.

Они ушли из детского кино. У меня все сложилось иначе: я начал делать детский диплом на студии детских и юношеских фильмов имени Горького. Сняв его, я оттуда не ушел, остался в детском кино. И я благодарен за это Господу.

Я попробовал себя во всех жанрах, которые мне были интересны. В сказке это «Мио, мой Мио», «Аленький цветочек». Я снял мюзикл, «Звезду и смерть Хоакина Мурьеты». Экранизировал очень драматичное произведение, «Сестричек Либерти» Людмилы Улицкой. В большом, взрослом кино это навряд ли бы вышло... Да нет, я уверен, что у меня ничего подобного бы не получилось.

Жизненный путь зависит от уровня амбиций. Я никогда не рвался в большое кино, оно меня пугало. Мне не очень хотелось разбираться в социальных проблемах, снимать кино о премиях и тринадцатой зарплате. Я снимал о другом, и все мои картины были приняты зрителями. Может быть, не все получилось так, как могло получиться, но я делал свое кино абсолютно искренне, и мне никто ничего не диктовал.

Мне единственную картину не дали сделать, «Жук в муравейнике» по фантастическому детективу Стругацких, но взамен дали «Хоакина Мурьету». А так я всегда делал то, что хотел.

— Вы всю жизнь занимаетесь детским кино, рассказываете истории детям. Что вам это дало, как изменило?

— Чтобы ответить на этот вопрос, нужно собрать двух моих сыновей, шесть внуков и правнука. Посадить девятерых Грамматиковых и спросить, что я для них как дед, как отец и как прадед.

Они — мое зеркало. А сам я могу ответить на этот вопрос одно: мое кино — это моя жизнь, и человечески оно, конечно же, на меня повлияло.

Фотографии: Андрей Никеричев, Кирилл Зыков / АГН Москва.